"Комиссар. Или как заржавела сталь."

 

 

 

 

УДК 82-3

ББК 84(2Рос=Рус) А86

 

 

Артамонов А. Н.

А86Комиссар  или  Как  заржавела  сталь...  Военно-приключенческий  роман  / Александр Николаевич Артамонов. – М. : Издательство 2016. – ??? с. : ил.

 

ISBN 978-5-906772-65-7

 

Призывник Александр Борисов мобилизуется в Советскую армию. И попадает через гарнизонную «распределиловку» сборного пункта г. Пензы проходить срочную службу в строительные войска Московского военного округа... Часть, в которую он направлен служить, с загадочно-тёмной историей, передислоцирована с Урала... Половина офицеров в ней разжалованы в званиях и собраны переводом из различных родов войск...

 

Аудиокнига и иллюстрации: на сайте «Мой Мир» sasha.artamonov.63@mail.ru  (г. Москва)

 

18+ В соответствии с ФЗ № 436.

 

 

УДК 82-3

ББК 84(2Рос=Рус)

 

ISBN  978-5-906772-65-7

 

© Артамонов А. Н., 2016

 

 

Часть первая

Поех-ха-ли!..

 

Жаркая, буйная в цветении майская весна… Завтра в Армию… Второй день проводов в “Краснознамённую” в самом разгаре. Трещали полы: сосед дядя Федя лихо отплясывал барыню с разошедшимися на каблучные частушки бабёнками… Пьяные, бравурные речи родственников и коллег по работе, уже отслуживших дружбанов и сотоварищей о том, как кто-то славно служил в военно-духовом оркестре,  конной авиации, в подводных танковых войсках, слегка заглушают мою внутреннюю тоску по несчастной молодости, где ей придётся провести два “кирзовых” года. А о трёх “полундровых” и “штормо-штилевых” моя чугунная головушка  даже  размышлять  боялась. Табачно-хмельной туман застилает глаза… Утро… Трёхдневная попойка по заведённому укладу – «…Мы тебя провожали в солдаты…» – сжала виски тисками тяжёлого похмелья, мутным осознанием, что игра спасительной от тоски мысли в Мальчиша-Кибальчиша закончилась… Больше никто не говорил тостов типа: «Ломоносов сперва побегал со штыком, а уж потом стал великим учёным!..» Не пел песен, не маршировал по комнате под “Славянку” от ухабистой гармони… Молча похмеляясь и закусывая, похлопывали по плечу и “эпитафным сурьёзом”  напутствовали:

–Держись, Санёк… Крепись, братан… Два года – ерунда… И где наша не пропадала!..

Лишь только мать, тихо всхлипывая, утирала краешком платка слёзы  с покрасневших щёк и негромко вторила:

–Сынок… Береги себя…

–Ну, пора! Труба зовёт! – пробасил старший дядя Коля, который своей  солидностью превзошёл бы крутого директора промзоны, хотя сам числился в “ГорТопе”, часто  меняя  место  работы, топал  ногами  по  городу  в  поисках  её…

По обычаю присев на дорожку и тяпнув водки на посошок, все встали и галдежом засуетились… Напутствием матери, благословясь иконой Николая Чудотворца, мы выдвинулись “маёвочной процессией” в путь, к областному  военно-пересыльному  пункту. В троллейбусе, а затем в автобусе продолжился “проводной посошок”. Лилась ораньем и пищаньем до хрипоты песня про гордый “Варяг”, который никому не сдавался… Про любимый город, который может спать спокойно, пока я  охраняю  от  врагов Отчизну… Про Марусю, которая льёт слёзы на копьё, провожая любимого в воинский поход… Все девушки и молодые женщины в этот день казались мне до безумия красивыми и таинственными. И этому сладко-приторному чувству я, глупо улыбаясь, радовался,  благодаря  нескончаемым  “тост-посулам”…

Ну, вот и конечная, “Красноармейская”... Младшего  дядю  Вову вынесли  бревном  из автобуса родственники и друзья. Сломался дядя Вова, “уехала крыша”. Поднимая очередной “лафетный стакан”, он вдохновенно произносил один и тот же короткий   тост:

–Поех-ха-ли!..

Гагарин, блин!.. Его положили у остановки в чапыжные кустики, и с ним остался качающийся, как опавшая осина, дружище Трофим. Отойдя немного от остановки, я обернулся  и  махнул  им рукой:

–До встречи, дядя! Не потеряй его,  Трофим!..

До пересыльного с полкилометра шли молча, с тоскливой напряжённостью, как на похоронах…  «Да-а! На похороны  моей юности!..»  И никакие лозунги  и  призывы  о долге

 

перед Родиной, о чести и достоинстве, вспыхивающие в моём сознании, не заглушали эту щемящую боль души… «Всё! Хватит!.. – стучит барабанная мысль. – Не выношу дряблость духа!..»

Пересыльный… Воздух вокруг показался  тягучим  и  марево-спёртым… Обнесённый бетонным забором, внутри которого виднелась трёхэтажная коробка комендантского лототрона, представлял взору мрачное и гнетущее состояние. Наполненный пьяно-матерно-слёзным, не продувавшимся никакими ветрами эфирным запахом призывников и провожающих, с терпкой примесью “военно-муштравой казёнщины”… Сердце заколотилось под рубахой, покатился мурашковый пот… До моей явки оставалось полчаса, и мы, подстелив газетки, присели на уже  кем-то примятую  до нас пыльную траву. Прощальные “чокальные” тосты не то про растленных, не то про обстрелянных воробьёв – я толком так и не понял. Ушедшим в себя, где-то вдалеке восприятия выслушивая напутствия и советы, я бравурно   отвечал:

– Не подведу!..

И “постмодернистским оценом” продолжал осматривать окрестности. Территория напоминала чем-то схожие по моментам обстоятельств другие места: роддома, специфические больницы, уездные вокзальчики с примкнувшими к ним оплёванными семечками базарчиками. С суматошными окриками: «…Хватай драные узлы и чЮмоданы!!  КурьерскЫй!!  Мотя!!  На путЮ  прибыват!!..»;

«…Куды?!! Бульдозером прёшь!! Карова!! Ты мне авоськой!! Хлястик на фуфайке оторвала!! Прям с мясом!!..»

Имена, фамилии, клички раскатывались эхом с одной стороны забора  провожающих и вопли с другой: «Маманя?!! Принеси пожрать!!  Сигареты!!..  Ошманяли!!..  Сегодня не заберут!!..  Прапорщик, кусок, бл…!!  Козёл!!.. 

Батяня?!! Купи собаку!! Назови Сержантом!! Отслужу!! Приду домой!! Зарежу!!..

Братан?!!  Водку!!  Лучше  в резиновую грелку перелей!!..»

По ту сторону, “на гражданке”, слышались звуки гитары и гармоники, девичьи возгласы, смех и слёзные всхлипы: «Витюня!.. Я тебя буду всю жизнь ждать!..» 

И надрывалась расстроенной арфой о медиатор забора душа у того парня, чувствовал  он,  что не дождётся она его, первая любовь Танюша… «Да-а?! Панорамный “натюрлих”... В “икотном” масле… Жаль, Васнецовых рядом  нет…»

«…Юность романтически прекрасна, в то же время жестокая, наглая и порою издевательски необременительная… Понаблюдайте внимательно за выводком цыплят, щенят, утят, поросят… каждый пытается ухватить побольше корма, не подпустить, оттолкнуть, укусить  собрата,  затоптать  слабого…» – меланхоличной  грустью  размышлял я про себя…

Фотоаппаратные вспышки… Одним радостно-весело, что они не пойдут или уже побывали за той стороной забора. Другие пьяно-натянуто: «пли-и-из, сы-ы-ыр!..» - глупо щерясь, обречены его перейти… На “Максимов Перепелиц” смотрят как на “ядерных шизофреников”; есть, говорят, такая стадия…

– Ну-у… пора, племяш!.. Труба зовёт!.. – прервал мои грустные размышления осоловевший голос дяди Коли.

Засуетились, пообнимались, и тут я увидел слегка отстранённую прощальными эмоциями свою матушку… Чувство эгоистичного открытия длилось секунды, но мне они казались долгими минутами озарения солёно-горького раскаяния. Ни защитницы, заступницы с мечом, с чашей вина, с хлебными колосьями в руках… памятники, посвящённые  матерям  и  Родине,  не  смогли  бы  затмить  живое  воплощение  образа моей

 

 

За забором…

 

Дежурный офицер направил меня в оперчасть. В этой штабной “распределиловке” мне указали номер собирающейся команды войск  ВВ, и чтобы быстренько шёл искать её  на плацу, не забыв доложить старшему этой команды о своём прибытии. Услышав распоряжение, я остолбенел. Ни одна клеточка моего организма не желала служить во внутренних войсках. На дворе стоял май 1984 года, и ребята в краповых погонах  охраняли в основном особые и уголовные зоны, тюрьмы, поселения и доброй популярностью в Армии, да и у гражданского населения, не  располагали…

Медленно развернувшись и выйдя в коридор, я несколько секунд простоял в оцепенении... Затем быстрым шагом  направился  к кабинету начальника штаба.  Постучав  в дверь, я вошёл. В комнате присутствовало несколько офицеров. На столе стояла всякая снедь и початая бутылка коньяка. На раскрасневшихся  лицах  сияло  оттаявшее, похмельное благодушие. Узнав в старшем по званию начальника штаба, я доложил, кто таков и цель своего визита: мол, не желаю служить во внутренних   войсках!..

–А может, призывник в тюрьму желает попасть?! – пробасил  он.

–Я, товарищ подполковник, от службы в Армии не отказываюсь!.. Только  прошу Вас заменить команду на другой род войск!..

–Есть там у нас другие отряды формирования?.. – спросил начштаба у сидящего за столом капитана.

–Сегодня не предвидится, одно ВВ гуськуется… Может, завтра что?! – вальяжно ответил офицер.

Коньячное благоденствие всё же растопило душу  начштаба…

–Ладно!.. Иди сегодня домой, а завтра к восьми ноль-ноль чтобы был как штык!.. И смотри не опаздывай!..  Свободен!..

Помню, вышел я тогда на улицу, глубоко вдохнул… Весна… зелёные, клейкие, молодые листочки на деревьях, проклюнувшись, распушились, зашелестели по-озорному весело… Вздохнул… «Эх-ма-а!..» Постоял-постоял – и двинул гулять, “шустрить” по девчонкам, по такому родному в этот день городу...

Завалился я домой за полночь, невнятно объяснился в пустой комнате, что, дескать, завтра опять к восьми на пересыльный, и замертво рухнул на диван. Мать  тихо всхлипнула, всплеснула руками и с нежной аккуратностью поправила под моей головой подушку.

Утром, разбуженный в шесть ноль-ноль, в “цигель-цигель”, чтобы очухаться и  успеть явиться на сборный пункт, опохмеляясь и  медленно  закусывая  вчерашним салатом, погружённый в свои взволнованные мысли, я вдруг тихо  произнёс:

– Знаешь, мама… Не провожай меня сегодня… Закрой только за мной  дверь...  Я буду часто-часто писать письма и постараюсь скоро прийти в  отпуск…

 

В отпуск я и в самом деле приехал через восемь месяцев, что считалось в Армии по тем временам  непозволительной привилегией…

Поцеловав матушку и выйдя за порог родного дома прохладным весенним утром, я остановил дворника дядю Петю, с похмелья гонявшегося  с метлой за женой,  и,  обсудив  его трясогузную ситуацию, пошёл с ним в самогонный шинок, где опился, как таракан, а потом, стоя в одиночестве на троллейбусной остановке, орал прохожим, что ухожу в Армию!! И обязательно вернусь оттуда гофмаршалом!!.. Что это за звание и чин, я тогда не знал, но оно мне нравилось в пьяном воображении, и мои тщеславные вопли разлетались на весь проспект…

Признаюсь, я до сих пор краснею, рассказывая другим, как уходил в Армию, и смеюсь при воспоминании того памятного утра, но это меня, грешного, раска-каян-ная исповедь…

 

 

***

 

Очнулся я на лавке во дворе сборно-пересыльного пункта. В голове шумело эхом морской раковины... На плацу строились команды, шла перекличка… «Как я добрался сюда?..» Потом узнал от дежурного сержанта, что вроде своим “крейсерским   ходом”…

В душе штормило, кипело и клокотало, кружились непутёвые мысли, точно в  мутном водовороте… И тут ко мне подошла пьяная ватага с бутылкой четверти 1 самогона. Горланя, ругаясь, распевая песни, икая и насвистывая ржавыми  голосами,  ребята из деревенской, малочисленной команды  предложили  мне  подлечиться…  Жили мы тогда не очень богато, но и не бедно, и их сельские лица были открытыми и хлебосольными. Похмелившись и оттаивая, мы загалдели о том о сём, где  хорошо служить, а где чертовски плохо... Как были мы наивны… Когда ребята  узнали,  что за  ними приехал “покупатель из Военморфлота”, они мигом разлетелись,  как  воробьи, только задницы и пятки сверкали над забором пересылки… Никто не желал и не мечтал о разлуке с родным домом в три года. Только одинокий пастушок из лесничества хуторской окраины с тихой обречённостью остался дожидаться своего морского   командира...

Поднявшись с лавки, слегка шатаясь, я направился к начальнику штаба. Войдя в кабинет, замешкался, не зная, что сказать, переминаясь с ноги на ногу, да и “прикидон с феестом” скамеечным пролежнем был подмятым...

Хмыкнув, подполковник взглядом уставился в бумаги, лежащие на его рабочем столе…

–Не знаю, куда тебя, Борисов! Один стройбат сегодня формируется!.. А парень ты грамотный… Железнодорожный техникум как-никак с отличием окончил… – не отрывая глаз от раскрытой папки, ворчливо проговорил  он.

–Да заберите хоть в стройбат!.. Только не ВВ! Да и надоело здесь торчать около дома! Тоска одолевает!.. – с какой-то отчаянной дерзостью в голосе ответил   я.

Подняв голову и вперив в меня взгляд мутно-оловянных глаз, с водяными мешками над массивным хищным носом, подполковник растянуто и тихо, как бы размышляя, проговорил:

–Ну, хорошо… Хотел тебя в одно солидное место определить, да уж больно долго задерживается   формирование   команды…   Ладно,   так   и   быть,  пойдёшь   служить     в

 

 

 

 

1  Объем 2,5 литра

 

стройбат!.. Иди на плац и не перепутай с  вэвэшной!.. –  улыбнувшись  сизо-багровой  харей, добродушно пробасил  он.

 

 

***

 

Формирование команды вели три прапорщика с тракторами на шевронах и в петлицах военно-строительных войск. Громко объявлялись фамилии, строились шеренги, так производилось несколько раз, пока комплектование не   закончилось.

Передняя шеренга стояла червячным рядом.  Нагловатые  ухмылки,  опухшие,  спитые и помятые лица. Сивушный перегар “в двести рыл” наверняка бы напугал самого Змея Горыныча об трёх головах, который в народных сказаниях доводил мирян  у Калинова моста до жуткого заикания и  поноса…

–Да-а… Командка… И попробуй довези эту шоблу до места назначения… Расползётся, как липкая грязь… – как бы про себя, но тихо, вполголоса, проговорил старший прапорщик, оглядывая  строй.

Вдруг, слегка напружинившись телом, чётким,  твёрдым  голосом  двинул  командную речь:

–Вы все поедете служить в Москву!.. Строй радостно заколыхался… Выдержав паузу, он  продолжил:

–Но по трём московским адресам… Москва-200 – остров Новая Земля!..  Москва- 400 – остров Шпицберген!.. И столица нашей Родины – город-герой   Москва!..

Колыханье шеренг прекратилось. Некоторые из призывников, приоткрыв рты, с внимательной окоселостью в лице слушали доклад; другие и вовсе не понимали: чего это прапор городит?!.. Третьим – их было не так много, – шатаясь, сопя и икая, казалось,  что  не они пьяны, а солнце с облаками в светло-синей глубине перелетают с одного места на другое, красиво и радужно сверкая…

«Этим сейчас всё по хрену!.. И море по колено!.. Пьяные-то проспятся!.. Только дураки никогда!..» – нервозно раздумывал я, стоя в задней  шеренге...

–Кто из вас поедет по первым двум названным московским адресам, за два года службы на строительстве военных объектов заработает  девять –  двенадцать  тысяч  рублей. – (По тем временам двухкомнатная квартира.) – Желающие есть?!! – громко спросил старший прапорщик. – Два шага  вперёд!!..

Гробовое молчание шеренг нарушил чей-то писклявый  голос:

–Белые медведи, блин, слопают, и родной мамаше даже косточек в консервированном пенале не привезут… Только радостным рыком раздастся урчание мишки, мясо-то вкусней, чем сосанье  лапишки…

Прапор ухмыльнулся,  помолчал  немного, затем продолжил:

–Кто изъявит желание поехать на острова, будет освобождён от особого контроля с нашей стороны... Можете хоть с бабами ехать!.. Только не бегите, ребятки!.. – И с потаённой  улыбкой закончил  вступительную речь…

Желающих поехать на острова “экзотической Арктики” так и не оказалось… Комплектование островных команд производилось из призывников с уголовным  прошлым, из тех, кто состоял на учёте в милиции, дурашливых клоунов и психопатов, которых пропустила медкомиссия. Эти “полярниками-челюскинцами” для службы в стройбате годились…

 

***

 

Вокзал... Посадка в вагоны… Драные чемоданы, рюкзаки и мешки, залатанные штаны, порванная, просящая жрать  обувь…

«Белая ворона…» – подумал я про себя, разглядывая новобранцев на перроне… Новые, слегка помятые тёмно-серые брюки, синяя рубашка с коротким  рукавом,  модный по тем временам кожаный болгарский кейс, который в народе почему-то назывался дипломатом... На размышления шутливо подлетел перефразированный куплет известной народной песни: «Белый ворон… Что ж ты вьёшься… Над помойкой городской… Ты добычи не дождёшься… Бомжи съели завтрак  твой…»

Шмон в плацкарте, после которого арсенал водки и всякой бормотухи сократился ведра на два… Загрустили… Гробовую тишину и равновесие вагона ухабисто разрушили трое ребят с двухлитровыми резиновыми грелками со спиртом, предусмотрительно привязанными бинтами к их животам. Нашёлся и один “сметливый клоун”, который привязал к мужским гениталиям два презерватива, наполненных по двести пятьдесят грамм самогона в каждом и “бычьими причиндалами” конспиративно скрывающихся в широченных прадедушкиных и простреленных на заднице, с заплатой из мешковины, галифе!.. Вагон затрясся от взрывного хохота с такой силой, что провожающие на  перроне и сопровождающие прапорщики подумали с ужасом, что к нам попала в вагон какая-нибудь залётная, остервенелая на пацанскую удаль девчонка. Ворвавшись в вагон и убедившись, что всё нормально, все на месте, как цыплята в коробе, отделённом от курятника, старший прапор, прижав руку к сердцу и оборачиваясь назад к выходу, бросил  в нервозности неведомо кому отчаянную фразу:

– Расплятинный потрох! Скорее бы  тронулись!

Вскоре наш поезд сдвинулся с места под вопли призывников и провожающих, машущих руками и платками, медленно наращивая темп, качаясь и перестукивая на стрелках и стыках, отправился в дальний  путь…

 

 

***

 

Москва. Казанский вокзал. Туманная, сырая  ночь…

Выглянув в окно, я увидел на  перроне  группу  встречающих  офицеров, прапорщиков, сержантов. Секундное забытьё, будто входишь в нечто, – и луны нет, и впереди нечто, и слева, и справа, и сзади, и вверху, и внизу – везде какой-то тусклый, холодно-липкий эфир времени… И ты забываешь, кто ты есть, и что, и зачем, и где, и когда; безумная тоска гонит тебя мыслями, душою на Родину, которую раньше и не  замечал вовсе… Приближение жёлто-серых огоньков возвращает меня в бытие, и мне становится ясно, что выхода из него нет и не следует мочиться и скулить  на  жизнь…  прочь тоска и отчаяние, они нереальны, служить, сосуществовать “оловяно-гардом” – вот она, моя больная задача на два года жизни…

После выгрузки из вагонов нашу команду построили на привокзальной площади. Перекличка… И началось снятие сливок… Среди серой массы будущих биологических бульдозеров, автопогрузчиков: «Я танка не видел, не таскал пулемёт, не чистил затвор автомата… Я брёвна, как женщин, таскал на руках, свой долг посвящая стройбату!..» Землеройных машин: «Три солдата из стройбата заменяют экскаватор…» Отбойных молотков  и  грейдеров: «Остановись,  прохожий,  помяни  мой  прах,  в могиле  здесь лежит

 

солдат стройбата, не от штыка и пули он погиб, его замучила лопата…» Сознание вновь уплыло из реальности происходящих событий. Тем временем группа военных выбирала наиболее одарённых ребят для службы в “особых” строительных отрядах: “духачей” музыкальных оркестров, художников, чертёжников, автоводителей, других специфических профессий и специальностей. После того как приличная группа “огурцов- талантов” отделилась от нашей мышиной призывной массы, с блестящими глазками, грязными от дорожной пыли лицами, я вновь очнулся от меланхолического оцепенения и продолжил следить за происходящим. Офицеры по-прежнему командно выкрикивали им нужные вакансии:

–…Автомеханики есть?!!

– Да-а!!..

Из нашей толпы вышли два “самоделкина”. Нашёлся и один “смогист”,  который умел всё делать!..

–Ты можешь варить металл газом, электросваркой?! Можешь произвести монтаж электрики, сложить кладку из кирпича, столярничать и плотничать (и т. д. и т.  п.)?

На всё он отвечал одним словом:

–Смогу!..

Смогист, блин!.. Даже и не скажешь, когда присмотрелся к   нему...

Круглая, лопоухая харя, жёлтые глаза с округлённым, перископным выкатом, намертво закреплённая косая улыбка, зубы как у лошади, аж за нижнюю губу заходят. Подполковник клюнул, – видимо, мысли о строительстве желанной “дачурки” –  личной дачи – напрочь отбили визуальное восприятие и произвели затмение в   его разуме…

«Чего ж я стою, молчу?! Неужели все два года прослужу с СЛ-1301?..» – носились мысли  в  голове,  как  бешеные  собаки,  которым  сто  вёрст  не  крюк,  ударяясь  о  стенки

“чугуноватого” черепа, и от этого в ушах  звенело…

–Операторы ЭВМ есть?!!

Секунды замешательства… У меня были некоторые навыки по закладке операторских карт и катушек в “ВЭМы”. И только было я собрался открыть рот, как сразу же отыскался, откуда ни возьмись, криком «Я!!!» талант – “синьор-помидор” из приборостроительного техникума. И вдруг я уловил в глазах “помидора” лукавую хитринку. Озарение молнией пронзило тело с головы до пят. Я понял, что все эти псевдоталанты, пытающиеся всеми правдами и неправдами залезть в корзину привилегированных груздей стройбатовской службы, ничего фактически не умеют делать или имеют начальные практические навыки и так же, как и я, не желают месить цемент и копаться в глинозёме, да и образование кудесников-мастеров явно соответствовало не приборо-,  а заборостроительному техникуму...

–Художники есть?!!

–Да!! Есть!!.. – теперь уже ни секунды не раздумывая, выкрикнул я и вышел из строя…

Анкетную беседу со мной вёл щеголевато-подтянутый  капитан...

–У Вас что, товарищ призывник, художественная школа, кружок или так,   хобби?!

–Товарищ капитан! Искусству рисования, накладыванию мазков на холст, меня профессионально обучил родной дядя, который преподаёт и ведёт свой класс в художественном училище… – не моргнув глазом, соврал  я…

 

 

 

 

 

1 Совковая лопата длиной 1 м 30 см – оружие, доверяемое стройбатнику.

 

«Будь что будет, а там куда  кривая  выведет…» –  колыхалась  соломенная мыслишка, которую скоро сдует буря истерического хохота и негодования армейского начальства…

Просмотрев  моё  “Личное дело”, капитан  весело  подтвердил, что  я  им  подхожу…

–Служить будешь при штабе УНР1, которое ведёт строительство Генерального штаба армии и флота СССР…

Ночью на уазике я с капитаном прибыли в “энный” военно-строительный отряд, который состоял из одной роты “ушастых очкариков-моноклистов”, ведущих учёт, распределение, пополнение и разный “дебет-кредит” УНР-овской бухгалтерии.  Были среди них пародийные “Фишкины-Фикассо” и “Ушкановы-Умалевичи” с философско- олигофреническими мыслями типа: «Мужчина  по  более  преимущественному, природному праву и положению должен рожать детей… однако,   женщина?!..»

С этими дарованиями новой материи и мысли я познакомился на следующий  день  по полудню, после того как сдал гражданскую одежду взамен на армейскую амуницию. Разузнав от них про искусствоведческий фронт работ, состоящий в основном из исполнения больших по формату стендов политического и военно-строительного содержания, я слегка приуныл… Бедная моя, наивная головушка под весенним “венком- прикидоном из ромашек” благоговейно сулила, что лисовать мне  удосужиться ударнические агитки и праздничные стенгазетки, вывешиваемые на оградительных заборах… да и писаришкой я не прочь послужить… А тут такое! Художественно- политические  стенды!..  Прострация надвигалась мерзкой, липкой тенью…

На вечерней поверке ответственный по роте прапорщик  сообщил  мне,  что я завтра  с утра отбываю на Главный строительный объект с командиром части, тем самым капитаном, привёзшим меня сюда.

На следующий день, после утренних армейских “муционов” –  подъёмов,  построений, поверок, нарядов-разнарядов, указаний-приказаний, – мы отправились на уазике-бобике: капитан, ефрейтор-вестовой – “лакейно-глянцевый”, и я, солдат-художник Борисов, с мутной головушкой, так как ночью не спал, ворочался с боку на бок, “кошмарясь” до рассвета в сомнительных, тревожных   размышлениях…

 

 

***

 

За окошком автомобиля мелькала июньская, семицветная Москва – проспекты, улицы, бульвары, на которые я взирал с равнодушием. Фокусируясь в солнечном свете, выплыл силуэт памятника… «Гоголевский?! Значит, рядом Старый Новый Арбат?! А поблизости Кремль?! Не там ли Главный стройобъект?!» – Я чуть не пукнул от этой рассудительной мысли,  клизмой приведшей меня в мешочное   состояние…

Через три минуты  мы  остановились  у ворот,  охраняемых солдатами-“красначами”, с автоматами, при штык-ножах за плечами. Пока капитан предъявлял пропуск на вписанных в него лиц, я огляделся. От ворот в обе стороны тянулся окружной забор. Напротив, через дорогу, красовался тот самый “киношный ресторан Прага”; мысли радужно засветились представляемым самоощущением… Хлопнула дверь  кабины, проехали за забор… У арочных ворот здания капитан вновь предъявлял пропуск. Проехав их, оказались внутри огромного плаца-колодца генеральной   стройки…

 

 

1 Управление Начальника Работ, что-то вроде соизмеримое по строевым меркам штабу дивизии или  полка

 

–Выходим! – скомандовал капитан. – Это и есть на сегодня наш главный стройобъект! И называется он Генштаб!.. То есть новое, современное здание, входящее в группу владений Министерства обороны СССР!.. – лаконично, без надменного пафоса объяснил он.  – Борисов, за  мной!..

Зайдя вовнутрь здания, мы поднялись по лестничному маршу на восьмой этаж. Вокруг зудело-гудело, долбилось, сверлилось; стучалась и материлась работа солдат стройбата. Шёл этап последней доводки отделочных работ и коммуникационных исполнений. Вошли через массивные, инкрустированные декором  двери  в  просторный  зал, явно предназначавшийся для совещаний. Балов для армейских чинов в тогдашнее время не предполагалось, но дорогой мозаичный паркет по-озорному настраивал к этому танцевальному празднику, хотя ещё не был доведён до зеркальной лакировки. Посредине зала на подстеленной мешковине лежал незагрунтованный, незашкуренный стенд три на пять метров…

–Васильков!! Кульмандиев!! – громко окрикнул капитан. В зале акустически повисло эхо…

–Васильков!! Кульмандиев!! – повторно, со злостью вновь крикнул  капитан.

Ещё окончательно не обмяк отголосок слабеющего эха, как из одной из боковых дверей высунулась сонная, чумазейная физия; за ней – вторая моргающая мордоплюйка и распевно-завывая, с эхом, пропела:

–Ми-и  тута-а-а… Товарища капитана-а-а…

Раскачиваясь, семеня мелкими шажками банных шлёпанцев (так как дорогущий паркет), заискивающе, по-восточному закатив глаза, пара “дервишей” в солдатской форме (или её имитации) подплыла к нам…

–Слющаем… товарища… капитана-а…

–Это я вас слющаю!! Гамадрильи зоофильные!! Почему стенд не ошкурен и не покрыт белилами?!!

–Ой, капитана… не сердись… зачем такой зльой… как бухарский перец… Щас покущаем… батон белий… шоколяд-мармелядь… сгущёнка-тущёнка… зелень-мелень… Тебя вот, капитана,  приглащаям…

–Вот, Борисов, тебе помощники! Они здесь этажные ключники… Не разглядывай и не думай, почему он Васильков! Якут он!.. Их Пётр Первый при  крещении  северных  малых народов указывал красивыми именами и фамилиями нарекать… Покажите, камбоджийцы, комнату с художественными принадлежностями мастеру!.. А  тебе,  Борисов, – указывая рукой на лежащий посреди зала стенд, – к послезавтра, к восьми ноль-ноль, исполнить “проэкцию” политического содержания… С заголовком “Акула империализма”! Вот тебе схематический план панно… В центре нарисуй злую, саркастическую американскую статую Свободы… По бокам – вассалов-шестёрок Североатлантического блока… ФРГ, Францию, Италию, Бельгию,  лижущих  статуе  ноги… Понял?!  Не слышу ответа, солдат!!

–Есть!  Так-к-к   точно!.. – замешкавшись, промямлил  я.

–Ну, ладно, поеду обратно в часть… Дерзай! А вы ему помогайте!.. – назидательно произнёс капитан.  – А то отправлю  на  носилки  с  кайлом  и  лопатой!

И, скрипя новенькими сапогами, направился к лестничной двери. Ключники, как самаркандские голуби, “визирями” семенили за ним, кивали головами и потворством согласия ворковали…

–Художника-а?! Пойдём к нам в каптёрка, чай пить будем, говорить будем, Смеяца будем…

 

Каптёрка являлась будущим кабинетом высокопоставленного офицера, а может  быть, и генерала, предположил я, внимательно осмотрев помещение. Стены  и  шкафы  были ламинированы дубом. Некоторые декоративные плиты были сняты, за  ними виднелась фляжная металлическая шкатулка-облицовка всего кабинета. Мы тогда уже, “простые” солдаты, знали, что сделано это против нейтронного оружия, в качестве защиты…

На генеральском столе возлежала не солдатская снедь – “привалившаяся радость”: ржавый лучок, жёлтый укроп-пучок, прогнившая сладковатая картошка, килька в томатном соусе “Завтрак туриста”, а целлофана – “скатертный самобран от Хоттабыча”. Торт “Птичье молоко”, шедевр кондитерского “дэф-фицита” того времени, нарезка финской колбасы “Салями” для новогоднего праздника, шпроты “Рижские”, свежие помидоры и огурцы, экзотические фрукты бан-наны!.. «Да-да! Бан-наны!.. Это сейчас для вас, друзья, “дуруглополы” из Гваделупы не экзотика!.. А тогда   бан-наны!!..»

–Как звать тебя, джан?.. – прервал моё восхищение и дал возможность закрыть рот солдат Кульмандиев.

–Александром величать… Можно Сашкой… – И протянул руку для пожатия… 

– А как вас бают?!

–Ча-а-во?!

–Ну, величают… зовут по имени?!

–А-а… Вай, колумдыкин ёськин кот!.. Василькова Васей, значит… А меня Мишей, значит… По-нашему не выговоришь... Садись к столу, кушать будем, музыку слющать будем…

И тут же включил магнитофон с индийским шансоном Болливуда... При этом шея и задница замотались в такт музыке, гремя многочисленными ключами, которые висели у него на поясе…

–…Раньша мы ели, чтоба служить… А теперя служим, чтоба есть! Кущать!.. – многозначительно-философски,  с поднятым пальцем  кверху,  произнёс Васильков…

–Нормальный ты мужик, Вася!.. Я, может быть, даже водки с тобой бы выпил!.. – тостом объявил я, аппетитно разглядывая сервированный стол… – Сейчас очень, по- вашему, хочу кущать… А по-нашему – благодарственно  жрать!..

Болливудская музыка лилась из старенького катушечного магнитофона  марки “Иней”. На столе, как по волшебной палочке, появилась бутылка армянского коньяка… Раздавив “тройским войском” две бутылки армянского, я после бессонной ночи перестал различать своих помощников… путал Васю с Мишей, и они, бормоча и  отплёвываясь, стали немного обижаться… На что я “мирительно” произнёс: мол, какая вам разница?! «Я что, расист какой – вас  различать?!..»

Осушив последнюю рюмку и оглядев пустой стол с остатками объедков, я менталитетом “Винни-Пуха” поддерживал разговор с охмелевшими  ключниками…

–Конечно, нашу пензенскую самогонку с чесноком на карбиде или на курином помёте не сравнить!..

–Лючший человек – это Конь!.. – не слушая меня, с гордым завываньем произнёс Кульмандиев… – Сащя!.. Я ведь твой друг?! – И полез слёзными объятиями   целоваться…

–Махмуд! То есть Миша! Ещё пару таких друзей – и врагов, бл…, не надо!.. Ну, давай, ставь чай с огурцами – и на боковую… Да!.. И отведите меня в мою  художественную мастерскую, не спал я в части всю  ночь!..

Очнулся я на строительном топчане и не понял, то ли вечер, то ли ночь  такая светлая. «Лучше белые ночи, чем чёрные дни…» – сразу же в испарине вспомнив про своё

 

ответственное задание… – «Сколько же сейчас времени?..» Вышел из мастерской и направился к каптёрке ключников…

В сторожевой комнате на широкой лавке-лежаке дрых  Кульмандиев…

–Миша, привет!.. Сколько сейчас  времени?..

Ключник нехотя повернулся на лавке ко мне лицом и трубочными губами  ответил:

–Обэт, джан Сащя… Хорощё  выглядишь...

–Какой обед?! Что я, час спал?!

–Нет, Сащя… Спаль ты сутки… Хорощо  спаль…

–Почему не разбудили?! Нам же стенд  рисовать!..

–Лисовать тебе, джан…

–Так шкуру со всех троих снимут!.. Вам же капитан приказал помогать   мне!..

–Приказаль, показаль, облибызаль, целовать даваль… – бормотал   Кульмандиев…

–Чего даваль!!! – в бешеной злобе закричал  я…

–Чего кричищь, Сащя-джан?! Садись, чай пей, белий булка с маслом, кольбасой… Не будили?! Слядко спаль ты!.. Нину во сне вспоминал… Как будто  щупаль…

–Казак и во сне шашку щупает!!. – прокричал я... – Ходить можешь,   Мамед?!!

–Мищя… – поправил он.

–Можешь, спрашиваю, Мища?!!

–Могу, Сащя! А что?!

–Так вот, ходи на х..!!

–Ви, рюськие, толька одна эта дорог хорошо знаете… – с обидой в  скулящем  голосе ответил Кульмандиев и отвернулся к  стенке...

Я закурил…

–А где якут?..

Ключник обидчиво молчал… но, выдержав паузу,  ответил:

–Вася калым клиент… На Старом Арбате… Сейчас  придёт…

–Какая калым клиент?! Какой Арбат?! Не понял!..

–А   тебэсичас   и   пониматьничегоненужно!..Послужишьнаобъекте… разберёшься, поймёшь… И про Гоголь-моголь бульвар… вечером деньга, утром   стулья…

Ничего смыслового из его азиатского диалекта я так и не  выяснил...

Лишь позже я узнал, что на фоне острейшей нехватки стройматериалов многие жители окрестных бульваров и улочек приобретали дефицитнейший дубовый паркет, панели, двери, плинтуса из красного дерева, чешскую и немецкую сантехнику, элементы художественного декора у солдат стройбата с возводимого Генштаба. Товар выносился через коммуникационные коллекторы, далее через колодцы на тротуарах улиц, заранее оговорённых в сделке, и к условленному времени. Трассы коллекторов барыги в солдатской одёжке знали, как партизаны  Одессы  свои многокилометровые   катакомбы…

Закурил  вторую сигарету... Кульмандиев лежал на топчане лицом к стене и, обидчиво сопя, что-то ворчливо бормотал на  “тарабарском”…

Незаметно в комнату вошёл Вася Якут, держащий в обеих руках сетчатые авоськи,  из которых как на показ торчали хвосты янтарно-копчёных  скумбрий.

–Вот и ароматный скунс явился… – процедил я сквозь дым   сигареты…

–Ну, ты как, Борисов?! – весело подмигнув, спросил   Вася…

–Как на море!..

–Это как?..

–Тошнит, но я улыбаюсь…

Якут положил сетки на стол, задрал китель и вынул из-за брючного ремешка плоскую флягу кустарного производства…

 

–Шпирт!.. – деловито произнёс он и обернулся ко мне: – Вот, лимончик съешь, Санёк!..

–Зачем?..

–У тебя очень довольная улыбка…

–Когда стенд рисовать начнём, Якут?! А то завтра мы уже не колбасу со скумбрией хавать будем, а лягушачью икру цедить за щеками в отдельной воинской части, находящейся на подмосковных  болотах!..

–Не переживай! Чего тебе там рисовать?! Акулу?! Вот тебе натюрлих, скумбрия… Чем не акула империализма!.. А шестёрок акульных мы тебе, рабочих солдат, снизу приведём…

Кульмандиев сразу же привстал с топчанчика и свесил к полу угольные ножки… Василий тем временем раскладывал “авосечные” продукты на столе, на который, покуривая,  я незаметно косился…

–Присаживайся,  Борисов…  Обедать будем…

–Только без индийского шансона… – буркнул я и придвинулся табуретом к столу…

–Ты хоть бы поблагодарил, Борисов… А то всё смурной какой-то, как серый день  на улице…

–Спасибо, джамакеи!.. Здоровья вашим оленям, ослам и верблюдам!.. Мир вашим чумовым аулам!.. Птьфу-ты!.. Ярангам  и  кишлакам!..

–Спасибо, Саша, в стакане не булькает… Ну, не смотри на меня так матерно,  Саша!.. – Якут стал разливать спирт по  стаканам…

–Разрешите, товарищ ключник, как офицер офицеру вам ручку  поцеловать?!

–Ва-ай!.. Не стыдно,  Саша?!

–Стыд глаза не ест, Вася… – Не разбавляя спирт “Тархуном”, как это сделал Кульмандиев, я взял стакан в руку и поднялся с табурета… – Не упадём пятой точкой в торт!.. – И “смачным затвором” опрокинул пятьдесят грамм вовнутрь себя, где пустынствовала  бодунская засуха…

 

( «Не пейте много! Не пейте мало! Пейте достаточно!» – часто с наставлением говаривал царь Пётр Первый, Великий… умнейший и знатный выпивоха… Что значит достаточно?.. Например, режиссёр Никита Михалков мог выпить бутылку водки и спокойно, без дебоша, снимать кино “Вокзал на троих”… Другой выпьет напёрсток – и начинает  нести заумную околесицу “клоунировать  петрушечно”…)

 

В ключной комнате царила атмосфера российской пивной  и  чайханы…  тут  тебе был и кружок самодеятельности,  и публичная  библиотека,  и медресе с верблюдозаводом, и северное сияние с оленями в  тундре…

Кульмандиев, закатив глаза и подняв ладони кверху,  с восхищением  рассказывал про свою невесту Роксан… Что заплатил за неё уже “половина калыма” генштабовским паркетом…

Я ему вторил:

–Что ты, Миша, за рубль родину продашь!..

–За рубль, может быть, и нет… А за два – точно… – поддакнул   Вася.

–Ну что вы всё!.. – с обидой в голосе взвизгнул Кульмандиев и продолжил летать в свадебных облаках… – Сыграем кишлаком свадьбу… Поедем с Роксан в медовий путешествий к Чёрному морю, в Крым…

 

–Со свадебным путяшествием прошу быть поаккуратнее… – мямлил осоловевший Вася Якут… – Я тута смотрел секретные карты Генштаба… там Америки нет!.. Океан с цепочкой островов… Так что приобретайте байдарки – и на вёслах, на оленях к Белому морю!.. Только не  утоните…

Я не слушал их… И нёс с “верой и правдой” свою  “ахинейскую  бакланку”…  Про то, как на гражданке, в родной Пензе, юбки трепыхались вокруг меня,  словно  флаги  вокруг представительства ООН… Трепетно рассказывал про свою  девушку,  Нину…  О  том, из-за чего поссорился с ней перед самой отправкой в армию… Как поддатым завалился поздним вечером к ней в гости и перепутал в тёмном коридоре тапок с её любимой собачкой…

–Сколько было визгу, вопля!.. Да уж!.. Но я ведь поддел её на ногу, только на половину носка!..

–Ось мусь драть!.. – прокартавил Вася Якут. Оказалось, он всех слушал в эфире с  вниманием…

–Меня матушка в яранге перед сном моржовой табуреткой обхаживала… И  то  более гуманно, значит!.. – с умно-пьяной, косорылой физией изрёк он своё тундровое заключение моему повествованию…

Я продолжил рассказывать, как просил у Нины прощения  за  этот  неловкий, нелепый случай, как стоял перед ней на коленях… Пухлик – так звали  собачонку – лежала в стороне, на коврике, и тихо поскуливала, то ли игриво прикидывалась, не то и “вправдишну” ей надо было “скорую”  вызывать…

–«Простите меня, Нина!..»   – «Прощаю… Но не забуду!..»  – Так и ушёл холостым в армию… – жалостливым пафосом подытожил я свой печальный   рассказ…

–Да Вы, Сащя, прямо-таки  поэт-дервиш!  Я где-то слишаль, поэтам  нельзя  верить!..

–Веришь, не веришь, Кульмандиев! Но мне надоело слушать твои мерзопакостные новеллы! Про то, как ты стал мужиком в семь лет, стоя на табурете  сзади  молодой  ослицы! Казбек, блин!..

–Увести чужую жену несложно… Сложно вернуть её обратно, в мужнину ярангу… – бормотал Якут в  полуотключке…

Я встал из-за стола в нарастающем  раздражении…

–Спирт и продукты ваши прасрачены! Ой! Птьфу-ты!  То есть просрочены… Пойду на воздух…

–Вниз не ходи!.. Иди на крышу!.. Чтоб комендатура не загребла!.. – последнее, что    я услышал от них, выходя на лестничный  пролёт...

На крыше, нечаянно спугнув стайку голубей, обнаружил грубо сколоченный лежак. Никаких других сонно-загорающих военных здесь не было… «Наверное, Якут соорудил! Чтобы по ночам наблюдать за звёздами… За Белой Медведицей… А я и не прочь сейчас хоть с белой медведицей, хоть с американкой,  только желательно “пояпонистее”,  здесь,  на этом лежаке, в амурных объятиях поломаться…» – Игривые, хмельные мысли озорно навивались в лучах июньского солнышка и освежались ласковым “Дувашей  Ветерком”…

К краю крыши я не стал подходить, чтобы со двора и улицы не привлечь внимания караула комендатуры. Взору предстала светло-бежевая, нарядная “Прага”… начало Гоголевского бульвара, улицы Старого и Нового Арбата… Размеренно, деловито  двигались автомобили, что трудно себе представить в  сегодняшнем  “селёдочно- бочковом” времени… Двигался разнопёстрый муравейник людской толпы, создавая небольшие группки у ларьков с мороженым, автоматов с газированной водой, кабинок телефонов…

 

«Эх! Крылья бы Икара!..» Прилёг, растянувшись на лежаке и зажмурив глаза в благостных мечтаниях, я не заметил, как  заснул…

Проснулся от сильного, канонадного, с раскатами и вспышками молнии, грома… В то же время в стороне светило солнышко. Аллюром прошёл сильный, кратковременный дождь… Расцветила в небе мостиком, соединяя Старый и Новый Арбат, ярмарочная  радуга, на которую я любовался ещё долго из пристроечного флигелька, спрятавшись от дождя…

«Стенд!.. Стенд!.. Сколько времени?!» Бегом спустился по лестнице. Сильным рывком оторвал дверную ручку. В разгорячённой запальчивости стал  тарабанить  кулаками по двери “сторожки”… Ударил  ногой, она отворилась  вовнутрь… Разбросанные гильзы папирос “Беломора”… Перегарно-конопляный запах “косяка”… У стола, друг на друге, крест-накрест, поджав ноги в позе лотоса, лежали оба ключника… Видимо, один изображал из себя северного тюленя, второй – каракумскую кобру. Кивали лбами и, промахнувшись, остались так лежать, вырубившись полностью, в сиамско- арбатской позе закадычных ключарей. Я в отчаянии попинал их ногами…  Ласково  называл по именам, умоляя очнуться.  Тормошил, затем колошматил   руками…

– Отур!.. Тур!..1  – орал, толмача на их международном санскрите. – Чикишь   бер!2

Что они чурбанские суки, не понимающие степень политической ответственности!.. Что завтра утром мы будем вспоминать “кузькину маму” и “кириндашей” (сестёр). Всё оказалось тщетно!.. На их губастых мордоплюйках появились слюнявые пузыри, бормотанно свидетельствующие, что тяжёлое, с накладкой марихуаны, опьянение наступило бесповоротно и надолго… Я присел на табурет  и закурил… Потянулся к столу  за бутылкой “Тархуна”… Задел плоскую фляжку, она упала, из-за неплотно закрытой крышки вытекла жидкость… Моментально поставив фляжку на подошву,  чиркнул спичкой, поднеся её к разлитому. Мгновенно вспыхнувшую, почти невидимую, cине- фиолетовую ауру спиртового индиго прихлопнув,  накрыл журналом  “Огонёк”…

«Хитёр бобёр ты, Якут!.. Принёс, значит, литр!.. Хотя какой ты бобёр?! Свинья в калу!.. Нет, тюлень!..» – И любовно пнул его сапогом по  заднице…

Выпив с расстройства два раза “по сто” разбавленного тархуном “Озверина”, заносчиво приободрился и отправился искать нужного мне человека – модель, стилиста, натуралиста; не помнил я название, с кого срисовывают… В общем, не важно!.. «Нужно изобразить статую Свободы – намалюем!.. Будет не похожа?! Всё списывается! Сами говорили – “Акулу империализма”! Уродливую! Получите дикобраза!..» С этими оптимистично-неореалистическими художественными помыслами я шёл по широкому коридору, минуя лестничные марши, как вдруг, уколотый шпоровой мыслью, резко остановился…

«Ё-моё!.. Батюшки!.. Ведь не найду дорогу назад!..» Постоял в замешательстве, развернулся, чтобы идти обратно, как услышал тихое посвистывание, завывание- запевание горного жаворонка… Из полутёмного пролёта зонного коридора  появился  силуэт военного, в котором я определил такого же ключника: связка ключей тихонько побрякивала у него на поясе…

–Ты  кто, военный?!

–А ти кто?

–Я здесь по особому военно-политическому заданию капитана трибунала Зверюгина! Мне приказано брать в помощники пригодных  моделистиков!..

 

 

1  Встать! Лечь!

2  Давайте закурим!

 

–Какая такой мудилистика?! – испуганно моргая глазами, пропел  солдат.

–Отказ будет расцениваться как уклонистское,  саботажное вредительство! Снимут  с ключной должности на лопату!..  В содействии же мне поощрят!  Дадут  отпуск  домой!..

Ключник раздумчиво зачмокал губами…

–Сам откуда родом?

Военный моргнул миндалевидными глазами:

–С Ош…

–Какой Ош?!

–Ош, Киргизия…

–Как звать тебя, киргиз?!

–Я не киргиз! Я узбека, Орихм  Орехимбаев!..

–Ну что же, Орех, будем знакомы! Борисов Александр, уполномоченный политруководством!.. В общем, военспец по художественной части… Ты дорогу к Василькову  с  Кульмандиевым  знаешь?!

–Да кто их, шайтан-майтан, барыг, не знает?! Калым дыкин, камандирам, знатно, значит, деньги  сулят-мулят… А так  давно би  сартири  чистили!..

–Так вот, к этим калымдэкенам мы сейчас и отправимся!.. Там, в большой зале, находится  подготовленный стенд…

Придя в свою строительную зону Ж; «Завтра утром будет жопа!..» – неожиданно высеклось обжигающей искрой в хмельном сознании. Но быстренько загасив панику: «Тьфу!.. Тьфу-ты!..» – пшиком бравады я объяснил товарищу предстоящую творческую работу…

–Грунтовать не  будем!..

–Но тута жа следа на фанера от сольдатской  сапог?..

–Так андеграундней, Орех, акула империализма выглядеть будет!.. Ничего ты не понимаешь в неореализме!.. Можешь ещё плюнуть!.. Хотя постой, не надо! Пойдём за красками, кистями… Но сперва заглянем в  ключную…

В каптёрке в позе облёванных “хана-мздаимских” близнецов продолжали спать “абрек-кульбек” Кульмандиев и жёлтый, как снег в Нижнем Тагиле, Васильков... Посмотрев на удивлённо-испуганный взгляд узбека, я лишь глумливо подтвердил: мол, потеряли координацию…  медитируют…

–Ва-ай!.. Какая кардинаций?!!

–Успокойся, Орех!.. Хорошо, что не ориентацию!.. Ты давай присаживайся, коллега, к столу… Ужинать будем… Правда, остались одни  рыбьи хвосты…  Но  хлеб- соль есть!.. Что ещё нужно солдату!.. – И разлил разбавленный спирт по  стаканам...

–Вай!  Ай-яй-юшки!   Намь незя!  Незя намь!..

–Незя-незя!.. – строго передразнил я. – Помнишь, что будет за отказ в содействии и по оказанию помощи мне?! И что будет, солдат, если комбатовский, французский одеколон влить в кульмандиевские  сапоги?!

–Ва-ай!.. Какая франчуза комбата диколон?! Зачемь сапок?! – растерявшись, залепетал сторож…

–Давай пей!  Художественный промысел требует!  Новаторства в полотне больше будет!  Не тяни резину!.. – И помог довести руку со стаканом до шеи с трясущимся от волнения кадыком... – Ну! Чебурилло! Двигай губами!..

Ключник залпом глотнул из  стакана…

В запрокинутой голове зрачки глаз уплыли за веки… Небольшая  пауза,  тишина… Ни кря… Ни га-га-га… Ни кашля… Ни “ух-ахового”  удовлетворения…  Мановением  беды я испугался и засуетился…

 

–Сейчас, Орех! Сейчас!.. Давай  закурим!..

Взял беломорину со стола и вставил ему в  рот…

–Кури,  Орешек! Кури…

Поднёс зажжённую спичку, не догадываясь о том, что часть папирос, лежащих на столе, были забиты “травкой” руками валявшихся на полу   ключников...

Орехимбай затянулся раз, ещё раз… Из-под верхних век выплыли крупной ядрицей чёрные зрачки глаз, зачихал, просопливился и запел песню “О  комсомольской   юности…”

–Ёрген мурген комсомол!.. Комун мурден комсомол!.. Весело, залихватски передразнивая, я, вторя, подпевал   ему:

–…Одна палка, два струна!.. Я хозяин  вся страна!..

Неожиданно прервалось задушевное сопрано, певчий агитатор рухнул лбом на пол, не проронив ни слова…

–Ты чего, Орех?! А?! А-а-а!! Я сразу же почувствовал в тебе какой-то подводный камень!.. Раскололся Кокос!.. Ну, блин, и помощнички!.. Ну, блин, работнички!.. Ключники, бл…, одним словом!.. С кем теперь будем  стенд  рисовать?!!

Опустошённым в отчаянии взглядом осмотрел комнату… В углу висящая на гвозде солдатская шинель. Разбросанные грязные тряпки, клочки газет, объедки… Измято- протёртый плакат на стене – Аллы Пугачёвой, из кинофильма  “Женщина,  которая  поёт…” «Наверно, дрочат на неё!..» – злым “цедом” оценил я афишу… Тёмно-серое окно, за которым “июньским банщиком” подглядывала парная ночь с тусклым фонарём- полумесяцем… «Сколько времени?.. Предположим, сейчас одиннадцать-двенадцать часов ночи…  Значит, осталось  семь-восемь часов  на исполнение заказа…» Мучительно, помня  о задании, подвывая, размышлял… «Что же будет?! Что же будет?! И что же я такой- растакой разнесчастный?! Завтра меня повесят за яйца в лифтовой шахте!.. Как обещал капитан Зверюгин… Если к сроку не будет готов стенд…» Взгляд вновь скользнул по висящей в углу шинели. Будоражная мысль-идея спасительной соломки стала грязью гейзера напластываться в воспалённом воображении… «Прибьём гвоздями шинель к стенду… Строительную пластмассовую каску… Закрасим на погонах буквы СА… Белой краской намалюем на каске и погонах U.S. Army... И сапоги прибьём…  Только  надо  самые лучшие, начищенные до блеска… Ну чем не андеграунд?! Каков, блин,  перформа'нс этюдной панорамики! А-а?! Рокирный реверс сюрреалии! Сам Федерико Феллини оценил бы по достоинству мои инсталляции, предвоплощающие “Эврику- инсоляцию”!.. Ну надо же, чё под козырьком-то всплывает!..» И я с торжеством триумфатора оглядел валявшихся на полу ключников… Сапоги были только на Василькове… ржавые от коллекторной грязи, в которых он промышлял, торгуясь с клиентами… «Ну что же… закрасим их чёрной краской… Ладнысь! Снимай, Якут, свои лыжные вездеходы!..» И с лёгкостью стянул оба сапога, которые были на три-пять размеров больше, чтобы не стричь ногти на ногах… Разложив, а затем прибив гвоздями агитационные атрибуты, написал сверху крупными, с подтёками, буквами зловещий заголовок “Акула империализма”, присел на пол и призадумался над вариацией исполнения имперских вассалов-шестёрок пентагоновского “аншлюкса”. В голове “СИНЕМАльными” мыслями мелькали невыполнимые фотосюжеты… Так ничего и не придумав, я резко встал, в сердцах матерным приговором плюнул на стенд и отправился в сторожку… Придя в комнату, постоял в замешательстве возле “штабеля ключников”, медленно оглядывая каждого злым, ненавистным взором. Очнувшись от  грешных мыслей, подошёл к столу и налил в стакан спирта. Выпив, в опустошённом  раздумье присел   на   табурет   и   закурил…  Открыл   носком  сапога   дверцу   тумбового   стола  и

 

обнаружил  то, что  надо  по “законченной маэстральности” – лежавшую в  нём  тюбетейку Кульмандиева. Вдохновение  тайфунной  волной  рванулось  в  зал!..

Прибил у сапог статуи Свободы покрашенную в синий цвет солдатскую пилотку и написал белилами на ней: “Ля Франсе”. Сложил из грязного вафельного полотенца  подобие чалмы и прибил её тоже вместе с тюбетейкой. Размашистым, кистевым мазком подписал под ними фразу: «Англо-германские басмачи на  службе  у  акулы  империализма!»

– Всё! Готово!.. Красотища-то какая!.. А-а?! Какова политдиспозиция?! Просто изюмительно! Никаких лишних буржуйских политесов! Я в восторге! Поощрят! Наверняка поощрят! «…щрят… …рят… …отпорят… …рят…» – зазвенело тихими отголосками камертонного эхо в многочисленных уголках тёмного  зала…

Ещё и ещё раз оглядел стенд... И скулящая тоска стала медленно вползать в утробу, разъедая душу… За окном  светало…

«Что же делать?! Что же, бл…, делать?!» – пожарной рындой заколотилось в сознании, отдаваясь набатной болью в висках и затылке… «Скажу, что не справился с ответственным заданием… Хотел как лучше… Но, увы, не получилось… Не-ет! Это детский лепет! А эти малахольные гаврики ключники… Их до обеда не раскачаешь… А капитан приедет утром, к семи-восьми часам… Раскатил губища-та! Поощря-ят! Наградя-ят!.. Поощрят, блин! Бесплатной пластической операцией с головы до  пят!..»

В череде сменяющихся сценариев расправы и держания ответа “за допущенные огрехи” озарением яви нарисовался спасительный постфактум от пролога военного самосуда капитаном Зверюгиным, сержантами-“опричниками”  и  “старейшинами”  роты… «Это не соломинка… И не бревно… А-а?.. Мать честная! Целый  плот!..»

Волчком развернувшись на месте, поспешил в каптёрку. Там допил остатки разбавленного спирта, перевёл дух, закурил и “присядом” плюхнулся на топчан. Метаморфоза по загубленной, “зачмырённой” службе более не давила на “седалищный нервь”. Я знал, что делать!.. Как добавить  “жёлтенького”…

За руки, возком перетащил всех троих ключников в зал, к стенду, и разложил их по его углам, всунув им в ладони кисти, молоток и веник… «Вот и законченный этюдик хеппенинга!.. Погоди, погоди… Нет законченности… А что со мной?.. Меня же за  двадцать шагов видно… Что я был с ними заодно… Помятая, нетрезвая харя, перегар… Здесь невысыпанием не прикроешься… Думай!  Торопись!  Набрасывай  последние  штрихи андеграунда своих инсталляций!..»

Облил красной краской солдатское полотенце. Добавил  на  пятна  растворителя – для убедительной въедливости и перебивания спиртного запаха – и повязал бутафорную вафельную примочку на голове: якобы мне разбили  голову  табуретом…  «…Дедовали, мол, ключники! Праздновали черпачество!..» На теле жёлтым, чёрным и синим растворителем “скамуфляжил” синяки и ссадины… Надел форму, закурил, задумался, вновь проворачивая в сознании, “как всё было!”… «Мол, выпили ключники… Обкурились… И вместо помощи мне… Стали меня одного по ранжиру строить… Учить кулаками и ногами уму-разуму… Показывали, мол, кто здеся, на объекте, художник… Долго спрашивали, понял али нет!.. Возможности доложить-позвонить не было… Временами терял сознание от изуверов… Не подчиняясь их требованиям рисовать стенд вместе с ними… Да-а, мол, Вы и сами всё наглядно видите!..» Лёг на топчан и заснул безмятежным, мертвецким сном…

 

Потом уже меня долго, говорят, будили. С матерной истерикой тормошили и поднимали  сидмя на топчане, я вновь падал, как  неваляшка, только в обратную  сторону. В каких часах утра и сколь долго продолжалась эта нервотрёпка, я и понятия не   имел…

 

 

***

 

Очнулся в лазарете…

Некий леший в белом настойчиво тряс меня за плечо, поднеся к носу вату с нашатырём. Раскрыв глаза линзовым кругозором, я зачихал от удушья. Фельдшер склонился над моим лицом и с еврейским акцентом, картавя, ехидно   спросил:

–Жив, коматозник?! Ты что, художник-бодуножник, клея бээфного облопался?! У нас здесь с солдатами такая напасть случается! На многих стройобъектах он  бочками стоит! А чего голову красной краской облил?!

–Мне разбили банку об неё… Хотели, наверное, ликвидировать… Заставляли растворитель пить… – прохрипел я, хватая воздух ртом. – Дайте воды… Воды  дайте!..

–Ну, отдыхай, художник… Вечером приедет капитан, который определил тебя сюда… Служивый! Принеси ему воды!.. – приказным фырком обратился он, уходя, к сидевшему на койке больному солдату.

Жадно, с прихлёбом выпив пол-литровую кружку воды, я выяснил у него, в какой санчасти  нахожусь  и  что творилось, когда  меня  привезли  в  эту  “клинику”…

Медчасть была от воинского “желдорбата”, в солдатской терминологии – “жондорбат” железнодорожных войск... А как привезли? Как обычно, на носилках… В душе затеплилось: родные пенаты, ведь сам окончил железнодорожный техникум на техника, машиниста электровоза. И мяучной радостью поведал об этом   “лазаретчику”…

–Ты только не шибко радуйся!.. Здесь солдаты не на паровозах рассекают! А чумавозными дизелями шпалы на себе возят!.. Ну да ладно, это  я  так,  к  слову…  Гриша!.. – И протянул руку…

–А-а?! М-да… Саша… Борисов…

Пожав ему ладонь, я в тревожной задумчивости отвалился на подушку… «Вот тебе Маркиза-кот! И картины Карабаса в мазутном солидоле! Не дай бог оставят здесь… Пудовые кувалды, гаечные ключи с ладонь, кирки с костылями, совковые лопаты  с  тачками будут полновесно обеспечены всем сроком службы!.. Нет!.. Художник я! Художник!! – мысленно вопило сознание… – Не дали, суки борзогенные, стенд  оформить!! Воплотиться таланту!!..» Костеря судьбинушку, я не заметил, как вновь погрузился в муторный, ещё похмельный  сон…

–Сол-да-а-ат!.. Подъё-о-ом!.. – Голос пробивался с нарастанием сквозь серую, липкую дрёму. – Бо-ри-со-глеб-ский!.. А-аю-шки-и!.. Про-сы-пай-ся!.. Ху-до-ба-а!.. Ан-де-гра-унд-ная!..

Открыв глаза, увидел пред собой того самого глянцевого ефрейтора, “ординарца” капитана Зверюгина, ехавшего со мной в уазике на объект Генштаба… На плечах старшего солдата был накинут белый медицинский  халат.  Лукавая,  самодовольная улыбка предсказывала крупные, крутые изменения в моей солдатской   карьере…

–Я  Борисов…  Александр…  Почему  Глебский?..

–А па-па-патаму… М-м-ма-эстро!.. – захлёбывался он дурашливым  смехом. – Будет с тобой как в средневековом Киеве… Где убили благоверных князей Бориса и Глеба!..

–За что?!  Я же!..

 

–Ты, бедолага, хороший! Ты пушистый! Прохиндей!.. – злорадно глотая слюни, продолжал смеяться ефрейтор.  – Думал, ты самый умный! Шелленберг - бл.!..

Я перебил:

–А откуда Вы знаете про андеграунд?..

–Чебуреки рассказали!.. Долго каялись… Прощения просили… Все трое, по отдельности измышлять не могут!.. В ногах валялись… Почти сапоги лизали у Зверюгина… Думаешь, их били?! Да их и пытать не нужно было! Капитан сказал им, что отправит всех домой по комиссации, с позорной статьёй в военном билете… А для них в кишлаках, аулах и ярангах это равносильно… – Ефрейтор смаковал, подбирая фразу. – Кульмандиев как ишак орал!.. Сопливыми слезами поливал пол перед нами!.. «Вай-ай! А- а-вай! Капитана, не губи!.. Комиссюещь – нэт мнэ дорога домой!.. В родном кишлаке не поймут!.. Прокажённым для достопочтенных буду!.. И я не  знаю  тогда,  командира,  что мнэ делать! То ли застрелиться?! То ли утопиться?! То ли на тэбе, капитана, жениться?! Что, в общам, одно и то же!.. Не отдадут за меня невесту Роксан! Не отдадут! Полкалыма  за неё уже уплочено! Возьми две тысяч! Вторую половину копиль маль-помалю…» Якут Васильков подвывал рядом с ним, что он не пил! Якуты вообще не пьют! Якуты кита есть любят!.. Мол, надышался растворителем… И всякое такое... Что впроголодь живёт на объекте… На финский салями, осетрину с икрой еле-еле хватает… Что у него никаких Роксанов нет! И калымов, стало быть, тоже!..  А  вот  приготовленный  продуктовый презент сожрал  шайтан-художник  Борисов!..  «Шайтян,  бл.!  Шайтян!..  Мамой  клянусь!..» – поддакивая, продолжал завывать в это время   Кульмандиев…

–А… Орех?.. – с опустошённостью простонал я, откинувшись на подушку, понимая, что весь мой оправдательный замысел лопнул, как мыльный   пузырь…

–Какой орех?.. – недоумённо спросил  ординарец.

–Орехимбаев… Ключник  с  другой зоны…

–А-а!.. Тот-то от страха глухонемым стал! Всё глазами моргал… Зрачки закатывал… Такой болтун оказался, что руки сохнут!.. Для них Борисов!.. – Ефрейтор чародейно, с паузой, посмотрел на потолок: – Комиссация! Перекул кин ин мора! Смерти подобно! Надпись на латыни, такую  читал?!..

–Не  попадалась… – обескураженно  промямлил  я.

–Над  дверью реанимации!.. – с гонором “знайки” пафосно произнёс он... – Это  для вас, русских… комиссация – праздничное избавление от египетского рабства!.. Вам доктор-хирург в кабинете, чтобы осмотреть задний проход, говорит: «Раздвинь  ягодицы…» А вы… с обнадёжей, заискивающе, радостно орёте: «Чего-чего там, доктор,  не годится!»   Лишь бы не служить,   отмазаться!..

Я резко оборвал его нравоучение:

–Тебя как звать, ефрейтор?!

–Серёжа… А что?..

–Так вот, Сырожа!.. Ты! Чё припёрся! В модуль захотел?! Не смотри, что я раненый!..

Ординарец взмахнул руками:

–Да ладно тебе, Борисов… Успокойся… Я сейчас от  них…

–От кого это – них?!

–Из кабинета майора Сватова… Ну,  он командир этого жондорбата… А Зверюгин  и старший лейтенант Леденцов у него в гостях… чай пьют с огурцами… Третий заварник опачивают!.. Долго хохотали над утренним генштабовским  перфомсом…

–Перформансом! Деревня!.. – громогласно, на всю палату, назидательным утёром поправил я глянцевого “знайку”…

 

–Хорошо, перфопансом!.. Ну так вот… Слушай!.. Сегодня, понимаешь, на объект должен был приехать  Епишев!..

–Кто это?..

–Как, ты не знаешь?! Начальник Политуправления войск СССР!.. – на одном благоговейном дыхании отчеканил Серёжа. – Вот был бы конфуз! Если бы он увидел этот стенд! Акула империализма!.. Но ничего, выкрутились… Быстро на ватманах фломастерами написали лозунги, призывы и приклеили их к лопатам… А Епишев в этот день на объект Генштаба так и не приехал… Говорят, со свитой отправился осматривать объект АГШ1. Я, Борисов, к чему всё клоню-то… – паирно лопотал Серёжа. – По тебе, Саша, в том кабинете Сватова всё  решили…

–Чего решили-порешили?! – как гончая борзая подскочив на койке, встрепённо- настороженно спросил я.

–Старший лейтенант Леденцов к себе в роту тебя  забирает…

–Я что, кошка?! Собака?! Чтоб меня забирали! Забивали! На пересыльном футболили-мурыжили! То в вэвэшники! То артиллерия с морфлотом! То стройбат со Шпицбергеном! И здесь, в Москве! То художничай! А того и гляди мудожничать начнут!! Акула империализма, понимаешь ли, им не понравилась!!.. – тревожную дрожь души с нотками истерики, околесную правду-матку понёс я, грозно глядя на  ординарца…

–Борисов! Сашка! Да ты успокойся! Дослушай меня!.. Пока я прислуживал в кабинете… Стаканы, тарелки менял… Ставил записи Аркаши Северного… Лакейным прислухом вызнал… что часть, в которую ты отправишься с Леденцовым, передислоцирована из Свердловска и влилась в наш УНР… Леденцов же – кстати, величают его Георгием Львовичем – бывший десантник… Разжалованный с капитана в старлеи… За что? Выяснить не удалось…

–А тут и выяснять нечего!.. – ехидно вставился я. – Свернул скворечник крыльцом на косоворот! Или “Калинку” на рёберном клавесине Бахом проиграл… Ну! Чего там дальше вынюхал?!

–Леденцов – москвич… Проживает на Ленинском проспекте… Разведён… Как ему удалось из приморского десанта в Москву в стройбат  перевестись?!

–Через товароведа!.. – вспомнил я сатирический монолог Аркадия Райкина. – Раздеклёшивай давай дальше!..

–Ну так вот… Как я понял из разговора… часть-то эта переведена только по бумагам…

–Как это?!

–Значится в городе Видное, посёлка Мосрентген, за Тёплым Станом… Там же Таманская бригада расквартирована… Суворовское  музыкальное  училище…

–А мы между ними?! Да-а?!.. – продолжал я, скрывая внутреннюю тревогу, паясничать…

–Слушай и не перебивай!.. Ваша часть, а вернее, одна граница территории примыкает к крематорию Хованского кладбища… Но он не работает… Говорят, мхом зарастает…

–Это плюс!.. – надув щёки, опять съёрничал я. Ефрейтор пояснял  далее:

–А другой  край  территории  примыкает  к  сбросовому, вонючему  болоту…

–Это  минус!.. А  про  часть-то что?..

 

 

1 Академия Генерального штаба, которая параллельно возводилась на юго-западе столицы нашим УНР.

 

–А я тебе и говорю, Борисов! Тер-ри-то-ри-я! Ни казарм! Ни столовой! Ни бани с клубом!..

–Ни девочек!.. – обозлённо съязвил я...

–…Возвели лишь вокруг необтёсанный забор с КПП да три времянки… Два металлических ангара с целлофановыми окнами, то бишь казармы… И фанерно-  блоковый двухэтажный штаб… Офицеры части все, как Леденцов, из разных родов войск… Кто из автомобильных, кто из трубопроводных, кто из пехоты… Странно, однако?! Как у батьки Махно!.. Прапоров не хватает… Значит, радуйся, Борисов!  В  полную  силу  будут  зверствовать  сержанты!..

–Так где ж, как не на болоте, отчаиваться-то?! Вот и свирепеет народ… – с тоскливой отрешённостью, проклиная невезуху, горестно процедил я, обхватив голову обеими руками…

«Бе-жа-ть, бежать отсюда надо! Хватать костыли, прислонённые к койке лежачего солдата… И скакать, скакать, куда глаза глядят! А потом явиться в военкомат… слёзно объяснить: так, мол, и так… смалодушничал призывник Борисов… Не понравилось служить в стройбате… Да  и  присягу  я  ещё  не  принял… Давайте  во внутренние  войска! На вышку! К сторожевым псам! Собак я люблю… Хоть и сам в год Кота   родился!..»

На душе было так пакостно, что я не заметил, как перешёл к размышлению вслух… Ефрейтор, удивлённо открыв рот, смотрел на меня…

–Борисов! Сашка! Очнись! Послушай меня!.. Ведь я служу уже второй год и знаю стройбат с изнанки… Если часть ещё бумажная?! Значит, там свободны колбасно- кадровые вакансии… Ну, это бухгалтеры, нормировщики, водители, обслуживающие  часть, кладовщики, электрики, повара, хлеборезы… Ты же с образованием! Художественное  училище  окончил!..

–Какое, бл…, училище?!!  Технарь  железнодорожный!..

–Ну вот! Ты и нарасхват! – хлопнул он по плечу. – И механик, и сторож гаража!.. Леденцов между делом оговорился… что комбат хочет к его роте и свинарник прикрепить… В  жратве  с  избытком  будешь!.. В полном  довольствии!.. При  свиньях-та! А-а!..

–Какие свиньи, Серёжа?!

–Ну эти самые, Саша! Кабаны, свиноматки! Ну, в общем, не отчаивайся… Я чё зашёл-то?! Чтоб посмотреть на тебя и доложить Зверюгину, что ты в полном порядке и сегодня вечером можешь ехать с Леденцовым в его часть… Да! И не коси под больного! Хуже себе сделаешь! Разозлишь Зверюгина… А он намедни благодушный… И путя  кривая вывела Ивана-дурака к тридевятому царству!..

- И к Царевне-лягушке! – страдальческим сарказмом дополнил я  свою перспективу. 

– К болоту! К лешему! Едрёна плесень, едем!.. – И задумчиво перекрестился…

Ефрейтор в паузе неожиданного открытия, с открытым ртом забившегося “сифона- брехослова”, вытаращенными глазами смотрел на меня… Очнувшись от мимолётного забытья, невдомёк себе засуетился.

–Ну, в общем, давай  собирайся!..

–Да мне и собирать-то нечего...

–Ну, тогда приведи себя в порядок! Побрейся полностью! Голова вся в красной краске!

–Форма тоже!.. – крикнул я с койки. – Наволочку стирать?!

–Насчёт  обмундирования  доложу  Зверюгину…  Занесут…  Ну,  дерзай,   Борисов!

Можа, ещё встретимся! Не унывай!..

 

(Серёжа оказался провидцем... Мы ещё не раз встречались с ним на объекте Генштаба. Перетирали военную жизнь, “(у)волнительные” свидания с девушками... Лихо отпраздновали его дембель в ресторане “Парус” на Лермонтовской, с курьёзным попаданием  на комендантскую гауптвахту…)

 

После  тёрного  мытья  с  содой  и  карболкой, бритья лица и головы фельдшер принёс  мне  новенькое  обмундирование  и, положив  на  табурет, лукаво  промурлыкал:

– Сватьёфф  приказали  ждать…

И, порхнув белым халатом в проёме двери, волоча, загромыхал солдатскими сапогами по коридору  санчасти…

«Ножки тоненькие… А жить-то?! Ой как хочется!.. Хорошо  устроился  пацанчик! Тут тебе и тепло, и покой с бинтами… И спирт!..»! – завистливо рассуждал я, одновременно надевая принесённую  солдатскую  форму…

Выйдя на коридорную пролётку, оглядел себя нового в  настенном  зеркале:  «Огурец,  блин!..» Провёл ладонью по выбритой  голове: «Надо маслом натереть бильярду  и зайчиков пускать на солнце…» Обернувшись, посмотрел на тёмное окно… Зашёл в фельдшерскую  каптёрку  и  спросил, сколько  времени…

–Двадцать два десять! Отбой по части!.. И лазарету тоже!.. – недовольно затараторил санинструктор. – Иди ложись спать, Борисов!.. Дежурный прибежит – по телефону сообщат… Мы  тебя  разбудим… И не шатайся  по медпункту!..

Не раздеваясь, “батутным прилягом” плюхнулся на  койку.  Скрип  кроватных пружин несколько секунд перемешивался со звуками кряхтений, урчаний, тихого похрапывания... Кто-то провокационным трубачом в тёмном углу палаты мажорным пуком прогорнил ложную “Зарницу”… «Однако ж!.. Носики-курносики сопят…» – с ухмылкой  напел  про  себя  мотивчик хитовой  песни  Валентины   Толкуновой…

–Подъё-ом!.. Борисов! Подъём! – фельдшер с торопливой нервозностью тряс меня за плечо. – Быстренько протирай глаза и дуй к штабу!.. Там! У крыльца! Тебя ждут Зверюгин и Леденцов!..

–Слышь, сестричка?! А он что?! Намеренно фамилию изменил?! Ну, Зверев… Ну, Зверобоев… Ну, бл…! Не слышал я такой фамилии!.. Ему с таким погонялом! Лет семьдесят назад! Сподручней было б  в Семёновских  войсках  служить! Иголки  под  ногти комиссарам запихивать!..

–Не морочь мне голову, Борисов! Нам всё равно, Зверюгин или Барсюгин… Лишь бы человек был хороший… – томно, распевно выговаривая, урезонил меня еврейчик… – Поторопись  давай  к  штабу! А  то  неприятности  схлопочьешь!..

–Всё  равно лизать  не  брошу… Потому  что  он  хороший…

–Ты! На  что  это  намекаешь, солдат?!! – дёрнувшись  всем  телом, взвизгнул   он.

–На плюшевого мишку… Которого у тебя в каптёрке видел… Почаще тренируйся на нём уколы делать… А то вчерась в процедурной… солдатик так орал! Что я, со сна очнувшись… подумал… что нахожусь в камбоджийских джунглях... Ну! Покедова, фельдшерюга!  Не  поминай  лихом!..

–Катись отцеля, хам!..

Выйдя на крыльцо санчасти, глубоко вдохнул ещё прохладный, утренний воздух, постоял, опершись на перила, подавляя засос тревожной прострации...  Видимо,  не случайно америкосы во многих кинофильмах вопят: «Хьюстон! Хьюстон! У нас  проблемы! Спасайте наши задницы!..» Чирикая, пролетела воробьём под пилоткой паникёрская  афоризма чужеземных обстоятельств…

 

«Левой… Левой, солдат… Не выказывай  беспокойства…»

Подходя к штабу части, увидел стоящих у автомобиля двух офицеров: капитана Зверюгина и того самого – старшего лейтенанта Леденцова. Высокого и атлетически сложённого. Старлей весь был с головы до ног в военном индпошиве.  Офицерская фуражка с “пиночетовской” высокой тульёй и с лакированным костяным козырьком. Шерстяное английское сукно формы. Чулочным обтягом в голенищах, блестящие  сапоги… «Наверное, из солдатской кожи…» – чёрным сарказмом невзначай вылетело шёпотом  из  уст  оценочное  заключение…

Остановившись, быстро оправил форму и строевым шагом подошёл к офицерам, чётко, с  пристуком  каблука  сапога, отдав  им  честь…

–Товарищ капитан! Рядовой Борисов!  По  Вашему приказанию  прибыл!..

Офицеры с ухмылками, медленно осмотрели меня. Прервав “обглядную” паузу, капитан, слегка кашлянув в кулак,  произнёс:

–Рядовой Борисов! Поступаешь в распоряжение старшего лейтенанта   Леденцова!..

–Разрешите, товарищ капитан,  задать…

–Отставить, рядовой! Будешь много задавать вопросов – поедешь в трубопроводную ассенизаторскую часть! Слоником служить! Не расставаясь с противогазом! Так что! Шагом марш в машину! Старший лейтенант Леденцов, Георгий Львович, будет задавать тебе вопросы!..

В машине я перекинулся парой фраз с шофёром. Кто из какого “зоопарка” родом, о том о сём, солдатском… Офицеры ещё минут пять курили и смеялись, обсуждая что-то неординарное. Затем Леденцов сел в кабину на переднее сиденье и нарочито хлопнул дверью…

–Поехали отсюда! Смерть колымагская! Заводи бибику!.. – рявкнул он водителю- киргизу, с  которым  я  успел  познакомиться…

Поначалу ехали молча. Выехав на МКАД, Леденцов, не оборачиваясь, повёл разговор:

–Взял я к себе тебя, Борисов, не за художественный авангард… Таких, бл…, Бендеров в любой части хватает… Поэтому… заруби себе на носу! Такая культяпная гамадрилья! У меня в роте не проскачет! На  хитромудрую  задницу!  У  нас  найдётся  ключ – хрен с винтом!..

–Так у меня же гайка на пупчике, товарищ старший  лейтенант…

–Ты про чё это пискнул, солдат?! Какая  гайка?!

–Отверну – и жопа отвалится… – улыбаясь, глядя в боковое окно, брякнул   я…

–Шутишь?! С огрызмом шутишь! Это хорошо!.. Не прогадал я в тебе, Борисов,  когда просматривал твоё “Личное дело”… Так вот! Ты слушай, солдат, и больше не перебивай!.. Скоро приедем в часть… Зайдём уведомлением в штаб… Опосля  в  роте перед строем представлять тебя  будем…

Затаив дыхание, я слушал Леденцова, побаиваясь даже ёрзнуть на сиденье, чтобы смягчить толчки, броски,  удары от ухабистой дороги…

–Так как у нас в части не хватает младших офицеров, временно будешь исполнять обязанности замполита роты… Одновременно!..  Комсорга  и спортивного  организатора… В документах указано!.. Что ты, Борисов, КМС по велоспорту… Но так  как  у нас  в  армии велосипедов  и  самокатов  нет!  На них, бл…, фрицы  ездили! Будем  много  бегать!.. В деле  также  отражено, что  ты  награждался  грамотой  от  райкома   комсомола…

–Да-а, за дополнительные, разнородные  членские  взносы, которые  учтиво собирал с товарищей… Ну, там… ДОСААФ, Красный Крест  с  полумесяцем, в  защиту социализма

 

Анголы… – достав  платочек  и  сморкнувшись, скромно  добавил  я  новые  подробности  к своей биографии…

Леденцов, ухмыльнувшись,  продолжил:

–…На протяжении четырёх лет обучения признавался одним из лучших комсоргов отделения и техникума… Вёл кружок и собирал студенческие семинары-собрания по эстетико-нравственному воспитанию молодёжи…

–И в школьной пионерии звеньевым был!.. – подпрыгнув на сиденье, во всё горло гаркнул я, выронив жевавшуюся  спичку…

–Отлично!.. Будут  у  тебя, Борисов, и пионеры!.. У нас многие  солдаты  имеют лишь начальное образование… Дети гор и пустынных кишлаков… Придётся, комиссар, ещё  и  учительствовать!..

Съехав с кольцевой автодороги на Калужское шоссе и протарахтев по нему километра три, свернули на неприметную, узкую асфальтированную дорогу. Проехав немного, остановились у шлагбаума лётной части, назначение которой объяснялось голубыми погонами и петличными знаками у караульных солдат. Постовые, проверив документы, разрешили проезжать. Скатившись с пригорка, через триста метров встали у КПП части с грязно-зелёным деревянным забором. Дежурный  по  посту  младший сержант, отдав честь Леденцову, высунувшемуся из окошка кабины, без проверки документов рявкнул солдату, чтобы тот быстрее поднимал оглоблю бутафорского шлагбаума. Подъехав к двухэтажному блочно-фанерному штабу части, старлей, выйдя из машины, приказал ждать его у крыльца. Прощаясь с киргизом-водителем, я спросил  у него сигаретку. Тот, достав из брючного кармана полпачки помятой “Примы”,  протянул мне:

–Бери всю… Тебя здесь никто не знает, и закурить никто не даст…  Крупянин!.. – громко крикнул шофёр, обернувшись к  штабу.

Из окна второго этажа высунулась очкастая мордочка  солдата.

–Я-я… не  Крупянин, киргиз!  А Кру-пе-нин!  Пора  бы  запомнить!..

–Секретарша комбатовская… – пояснил  водитель.

–Он чё, баба?!

–Какая баба?.. А-а!.. – засмеялся.  – Крупенин!.. Я поехал в гараж!..  Доложи дежурному по части!..

–Сам доложи!..

–Ну, будешь сям пешком до Москвы ходить!  Штабная  крыса!..

Я огляделся… Штаб стоял на пустой, просторной поляне, которой предстояло стать плац-площадкой. В углу будущего “пешкодрома” находилась группа солдат, которая дробила ломами куски битого кирпича, бетонного  строймусора  и  разбрасывала совковыми лопатами, утрамбовывая ручными, чугунными болванками... «Готовятся к параду…» – навеялись осмотром смешковые мысли... В стороне располагались длинными зелёными домиками две деревянные казармы, третья строилась поодаль. Санчасть находилась на первом этаже, в правом крыле штабного здания. В левом же находился магазин, что приятно удивило. Через щели забора просматривалось болото, про которое рассказывал ефрейтор Серёжа, “побегушник” капитана Зверюгина...  «Да-а…  не пыонэрский интерьерчик лагеря…» – щурясь на солнышке, продолжал я ёрничать мыслями, ожидая командира роты…

Вышел Леденцов.

–Нучто,Борисов…Пойдёмврасположениероты…Мывременно расквартированы в складском помещении… Вынесенном за границу территории  части…

 

Пройдя через открытые ворота ещё одного “забора-огорода” соседнего  строительного батальона, вышли через его КПП на улицу и направились к видневшимся невдалеке двум металлическим ангарам. В одном располагалась третья   рота…

–Слева наша… Вторая… – пояснил на подходе к ним Леденцов. – Рота сейчас работает на строительных объектах… В казарме присутствует старшина… Дежурный по роте с дневальными… И отдыхающие солдаты после ночной смены… Так что представлять тебя перед строем будем вечером… А  сейчас  ознакомишься с обстановкой… В командирской  комнате введу в курс дел и обязанностей,  распоряжений  и прочая…

На подходе к казарме стала видима и слышна суетня военных строителей. Ветром сдуло с крыльца главного входа куривших и бездельничающих солдат. Беспорядочным гулом разноголосицы и камертоном отзвучивала железная постройка через порванные целлофановые окна…

–Ва-ай! Ротник идёт!.. Вай! Газет несёт!..

Никаких газет у нас не было. В левой руке старлей держал скрученный в трубочку агитационный плакатик…

–С кем идёт?!

–С сольдатмой шагает!..

–Шухер! Прячь карты! Кто шестёрку заныкал?! Дрочилы! Опять самую красивую бабу!..

–Бычки! Бычки скорее убирайте! Жевать и проглотить  заставит!..

–Рогожкин, бл.! Ты зачем под койку лезешь?!

–Убьёт! Я сегодня не в ночь, а днём работаю!..

–Поправьте койки!..

Леденцов остановился. Нагнулся, поднял сломанный черенок от лопаты и запустил им, как городошной битой, на крышу ангара, на скате которой загорал “дедушка”. Палка упала рядом с солдатом, произведя как в его сне, так и внутри металлической казармы эффект шумовой гранаты. Тот подскочил как ошпаренный и, потеряв  равновесие,  кубарем скатился вниз. Ещё мгновение – и чёрно-парусные трусы с дырами мелькнули в проёме входа в ангар, в котором воцарилась мёртвая  тишина...

В мыслях иронией зазвучал куплет народной  песни: «…Все  пропил  я златые горы,  и жопа светится, как  луна!..»

–Дежурная по роти на виход!!!

–Дежурная по ротэ ефрейтор Мурзябаев!.. Товарищ старщий литинант!.. – Ефрейтор виновато-растеряно зашмыгал носом и потупил взгляд в пол. – Забыль… Вообщам… Всё по распорядка… По назначений смена и наряд… Происшествия   нету…

Леденцов вместо козырькового приветствия сжал кулак – видимо, по-другому намеревался  поприветствовать  дежурного  по  роте, но  передумал.

–Где старшина?!!

–Старшина в каптёрка, белью считат…

В каптёрке присутствовали двое солдат, которые ремонтировали  солдатские  сапоги, просящие лишь одного – свалочного покоя. Старшина валялся на койке, просматривая картинки доярок в популярном журнале “Крестьянка”. Увидев нас, встал с койки  и  с  улыбкой  пожал  руку  Леденцову. Солдаты  продолжали  тачать  сапоги…

–Субординация  на  уровне… – с сарказмом  отметил  я.

–Ты  чё, Львович? У тебя же  выходной!  С пассией поссорился?..

–Раздохнёшь тут с вами! Стоит на день отлучиться! И воинское подразделение в армию  Мапуты,  бл…,  превращается!..  Старшина!  Будь  построже  к  сержантам!   Пусть

 

повысят воинскую дисциплину!.. Вот наш новый комсорг… – оборачиваясь ко мне, представил он старшине. – Рядовой Борисов!.. Также будет исполнять обязанности замполита роты…

Тот посмотрел на меня  недружелюбно…

–Так! Свинтили отседова, солдатики!.. Сарайкин! Чаю офицерам!.. Ну, что же, давайте обмозгуем назначение. – Старшина развёл руки. – Присаживайтесь   к столу.

Усевшись барином за стол, ротный  продолжил:

–Вчера меня! Срочно! Сорвали с выходного дня!.. На объект Генштаба! Должна была прибыть комиссионная проверка из Политуправления во главе с Епишевым! По состоянию наглядно-агитационной тематики…  Международно-политического воспитания военнослужащих… В духе решений двадцать восьмого съезда КПСС!.. Наши ротные писарчуки, Токбулатов и Пурговский, работали всю ночь! Не покладая фломастеров и перьев с кистями!.. К утру на рабочих местах солдатиков висели агитки, лозунги и транспаранты. Уря! И тому подобное… А инспекция не приехала… Епишев навестил другой объект... Зато! Зайдя к другу-товарищу капитану Зверюгину, на зону Ж, чуть не лопнул от завистливой радости! По поводу изготовления главного стенда “Акула империализма”! Который намеревались вывесить утром на втором этаже внутреннего плац-двора к приезду комиссии!.. Зверюгин орал благим матом на  ополоумевших  от  страха ключников… Я вместе с другими подошедшими офицерами мочил галстук в кипятке слёз! Ржали до умору! Успокаивали капитана… Задавали вопросы… И где он таких художников взял? Чья мастерская?.. Чуть позже, оставшись наедине с капитаном, выяснилось… Что творцом сей шедевры является рядовой Борисов! Да-да! Наш новый комиссар!..

Старшина   вновь   с   недружелюбным   недоумением  посмотрел   в   мою   сторону.

Леденцов обратил на это внимание:

–Не гляди на него волком, старшина… Борисов молодчина! В кавычках, конечно же!.. Зверюгин хоть мне и друг… Но! Конкурент в социалистическом соревновании по  УНР и по зонным объектам стройплощадок Генштаба… Так что  ветер-балабол  разнесёт про художественный замысел-заговор капитана Зверюгина… по всем сторонам и углам округа! – Удовлетворённо потирая руки, Леденцов продолжал проникновенно вводить в курс событийных новостей незадачливого старшину. – Зверюгин неистовствовал! Когда выяснил всю правду-матку от патриотов, Василькова и Кульмандиева! Тебя, Борисов! Собирался сгноить в говнососущей трубопроводной  части! Мол, твоё личное  дело у него  в портфеле! Мне сразу же пришла в голову идея познакомиться с твоими документами... Хочется как можно дольше оттянуть назначение кадрового замполита  в  нашу  роту...  Зачем нам, старшина, засланные  казачки-варяги?!

Самодовольно посмотрев на того, всё ещё недоумённого, и с предвкушением хрустнув пальцами, продолжил излагать ситуационное повествование... О том, как обнаружили меня беспробудно пьяного, облитого краской и бормочущего про какую-то акулу… О том, как, ознакомившись с моим личным делом, было решено оформить перевод в другую часть, предварительно перетерев-согласовав с комбатом...  О том, как  под видом больного меня отвезли в медсанчасть майора Сватова, общего приятеля по бильярду, пока оформлялись бумаги… Слушая командира роты, я мысленно рассуждал, складывая плюсы и минусы своей новой должности, пытаясь предучесть всевозможные обстоятельства…

Ещё в подростковом возрасте в беседах и перекрёстных разговорах с ветеранами Гражданской и Великой Отечественной войн узнал о массовой неприязни, доходящей до ненависти,   от  солдата  до   строевого   генерала,   к   комиссарству.  Кровавое множество

 

пораженческих бед принесло оно в годы военных лихолетий. Сколько сумасбродства и политического авантюризма было в решениях комиссаров! Партийным  перстом  миллионы “шапкозакидных” жизней погублены на полях сражений… «Хочу  умереть  в бою коммунистом!..» И никак иначе?!

И только благодаря маршалу Жукову в 1943 году, и то лишь частично, был восстановлен принцип единоначалия в воинских подразделениях. Что и по сей день комиссары  пользуются  преференцией  в  продвижении  по  карьерной  лестнице…

«И тебя вот, Саша, назначают комиссаром?! Так что не рви задницу… А то утопят в канализации… Или кирпич сбросят на голову… А проще –  задавят  во сне  подушкой… Что за рота? Что за коллектив? Смотри по обстоям…» Чувство гордыни размякло  лимоном жалости к себе и к засохшим цветочкам в горшках-пепельницах, стоящих на подоконнике… «И  не  откажешься, блин...  Вишь, уже  всё  по-кумовски  порешили...»

Дневальные принесли чай и нарезанный белый хлеб с маслом. Тревога души сразу же куда-то испарилась…

–Давай, Борисов! Лакомься щедротами! Пей чай с сахаром вприкуску! И знакомься со старшиной! Он мужик что надо! Покажет тебе будущую  Ленинскую комнату! Правда,   в ней склад инвентаря и инструмента… Старшина! Прикажи, чтоб сегодня же! Всё выгребли оттуда и перенесли в сушилку!.. В Ленкомнате, Борисов, будет твой кабинет политрука и членов бюро комсомола роты... – ехидно улыбнувшись и зевнув, Леденцов закруглил представительскую тему. – Я в командирской! Не беспокоить меня!  Часика  два!.. – рявкнул он дежурному ефрейтору  Мурзябаеву...

После этого в воздухе казармы повисла звенящая тишина колеблющейся от ветра металлической крыши…

–Николай Петрович Бубенцов! – с серьёзным видом нахмуренных бровей представился старшина.

–Александр Борисов…

И запнулся, не зная, что  говорить  дальше, уйдя  мыслью  в злорадное удивление: «Ё- моё! И этот фамилией звенит! Один – сосульками… Второй – колокольчиками… Ну а третий?.. Наверное, костями… Костенцовым  будет!  Попал, блин, в ансамбль!..»

–А по отчеству?! – громко переспросил  старшина.

–А?..  Да… Николаевич…

–Ну что ж, Николаевич! Пойдём  смотреть  склад! Ну, то есть  твою  Ленкомнату… С командирами взводов, сержантами – они строевики! – познакомишься вечером... Сейчас все на объектах…

В казарме царил фараоновский порядок…

–Тссс!.. Ротник отьдихает! Тиша муха чтобь быля!.. – громко шипел ефрейтор Мурзябаев  своим дневальным…

Двое из них специальными дощечками с ручками гладили солдатские постели, наводили кантики, чёткие рёбра прямоугольника растянутого на матраце одеяла, независимо, спит в ней солдат после ночной смены али нет. Спящий в выпуклом к полу провале пружины карикатурно напоминал шоколадку “Кулёмка”, так как был жёстко заправлен  по  соответствию  военного  убранства  кровати днём...

–…Чакмырёв!.. – продолжал шипеть ягуарской мордой дежурный по роте. – Чтоба командирское  очко  в  туалети! Сверкалё, как  зуби  у  арабский  скакун!..

–Я не видал, как? Товарищ ефрейтор… – с дрожью в голосе прошамкал дневальный.

–Увидищь, Чакмырёв!.. Когда я на тебэ верьхом скакать буду по казарма! Есля плёхо сделяешь! Поняль?!..  На тебе два тюбик  самой лючьший  “Лесной”,  зубной    паста!

 

Вперёд, сольдат, под танка!.. – И слегка пнул носком сапога под зад дневального, поторапливая его к действиям…

Старшина невозмутимо не обращал внимания на “бурое” несение  службы дежурного по роте…

«Порядок – превыше всего… Так заведено… А может, это ещё цветочки?..» – размышлял я, идя рядом с ним к складской  комнате...

Открыли кладовую, доверху набитую строительно-инвентарным хламом. Грузовые носилки, сломанные лопаты, раздербаненные веники, разбитые пластиковые каски в большом количестве, и я удивлённым «отчего?!» указал на  них…

–А-а-а! Канальи! Верблюдозадые! Аксакалы-дембеля, бляха-муха!.. Я недоумённо смотрел и слушал  Бубенцова...

–Понимаешь?! Парадную форму за полгода до приказа готовят… Ушивают, перешивают… Павлиньи аксельбанты… Погоны блестковой металликой  или  позолоченной нитью, прошивкой покрывают… Султанская  гвардия  позавидовала  бы!..  Но чем ближе дембель, тем сильнее азиатское суеверие… Все хотят в этой пикадорской форме живыми и невредимыми в родном кишлаке появиться… Вот и испытывают  каски  на прочность, сбрасывая на них кирпичи и бетонные  глыбы…  Ослы,  блин!..  Ну, выдержит каска! А то, что шея в плечи, а позвоночник в жопу уедет, – невдомёк! Чурбаны, одним словом! А мне вот инвентаризацию списания проводи!.. Так, стоп! А это что за бич хламовозный?!

Старшина потянул за рукав истлевшей телогрейки, видневшейся из-под мусорных носилок. Показались рука, туловище, а затем серая физия лица и волос, с ярко выраженными светящимися глазами…

–Турсунов!.. Чмыдарюга!! Ты почему здесь?!! – Бубенцов хватал ртом воздух. – Третий день!.. Опять, вошкин кот!.. Ищем его по канализационным колодцам! А он, натеньки! В складской комнате! Закрытой на ключ!..

–Командира… Пляхой слов зовёщь!.. Называй по-другому… Барана… Скотина… Они  домащний  зверь… Аул  забот  требуют!.. Вода  пить… Трава  кущать…

–Щас ты! Барана Турсунов! И будешь траву есть перед казармой! Нарядом на скашивание!..

На крики прибежал ефрейтор Мурзябаев и заморгал глазками, на секунды потеряв дар речи, улицезрев  привиденческого  солдата… Потом  прорвало:

–А-а-а! Ма-а! Ай! Шайтан-майтан! Турсун-бурсун! Козёл ты этакий! Как  ты  здеся оказалься?!..

–Чё ты малахольному вопросы задаёшь?! Это тебя надо спрашивать, дежурный! Почему он в запертой складской комнате квартирует?!! – с нажимной строгостью набросился на ефрейтора  Бубенцов.

–А-ай! Ва-ай!.. Старшина, не ругайся… Ведь сям знаещь… Турсун третий сутка на поверку не биль… Вчерась искать начили… Крышки люков поднимать… Кусты, норы мотреть…

 

 

С 1981 года в Советскую Армию забирали на службу практически всех! И косых, и слепых, мычащих и одержимых смехом… «Не годен к строевой?! Одна нога короче  другой на пятнадцать сантиметров?! Так тебе не маршировать! Служи в   стройбате!..»

Получить по нездоровью “белый” военный билет с деликатными статьями в нём, с которыми на гражданке в дворники и сторожа не принимали, а только в говночисты, тоже мало  кто  решался.  Это  означало  быть  изгоем  общества,  если  ты,  конечно,  не    сынок

 

директора плодоовощной базы. Но им, блатным отрокам, эта “косая ксива свободы от армии” и не нужна была. Многие из них числились студентами престижных  вузов страны...

Проходить службу в стройбате призывали и тех, кто отсидел по статьям до трёх лет (уличная драка, мелкое воровство, спекуляция, по рецидиву нарушений административного и общественного порядка и т. п.). Счастливую фишку паузы получали студенты вузов с военной кафедрой, конкурс на поступление в которые достиг коррумпированного апогея к концу восьмидесятых годов прошлого века. Но поступить тогда не значило «Всё!.. И служба с прощай вокзалом уехала навсегда!» Студенты мужского пола выдавливались из вузов “струнным заделом Верхних Случайностей”, придирками по неуспеваемости, несдачей зачётов и экзаменов. Административным давлением заставляли брать академические отпуска или исключали. Их сразу же “розыскным конвоем” подбирала  Армия…

Профессорско-преподавательский состав вузов внёс огромную технократическую лепту в технологическое отставание, разрушение СССР и становление новой России  дойной коровой природных ресурсов. Только вот эти многие “козлы от учёности” до сих пор не знают, с какой стороны корову доят, справа или слева?! А ответ по наитию и разумению прост: с той, к которой корова прижилась и ей удобно и комфортно. А то, капризничая, она не только меньше молока отдаст, но и способна опрокинуть копытом ведро… Причём  афоризма  этой  практики  актуальна  и  в  переносном  смысле!..

В итоге “консенсусных  восьмидесятых” в технических, архитектурно-строительных, технологических, машиностроительных вузах СССР пятьдесят – восемьдесят процентов учащихся составляли женщины,  получавшие  в  большинстве своём диплом о “высшем образовании”, как “Галл обёртку” прохода в светлую и счастливую жизнь, и, будучи инженерами, не  могли  отличить  шестерёнку  от  зубчатого  колеса…

«…Наш  паровоз вперёд летит! В коммуне остановка!..» Ещё по инерции аварийного схода с рельсов и подпрыгивания локомотива по шпалам мы продолжали  драть глотки этой песней на демонстрациях, ослеплённо не видя, что летим под откос. Заскрежетала “пыхтелка”, отвалились тяги, колёса пошли вразнос. Мешочная кооперация – “Чаво?!! филизма и держимордства”, «…Сало-то, оно, брат, под пулями достаётся…» (х/ф “Коммунист”)… – захватила предшествующую авансцену после крушения литерного поезда…

 

 

Однако вернёмся в действительность повествования, в июнь 1984 года, к обнаруженному в  кладовой солдату-пастуху…

Из рассказа  старшины Бубенцова:

–…Турсунов с детства пас овец и баранов в одном из предгорных каракалпакских кишлаков… Однажды шаровая молния перебила полстада овец… От страха Турсун-бай спрятался в каких-то кяризах… Где нашли его спустя трое суток… Напрочь свихнутым!.. Они и так в умственно-физическом развитии  отстают…

Я  не  стал  перебивать  вопросом  «Кто они?», продолжая слушать   Бубенцова…

–…А тут такое! Копчёное несчастие!.. Шаровая молния!.. Понимаешь?!.. Полстада, блин, лежит и шашлыком дымится! Будто на высоковольтных проводах! Полстада разбежалось  по горам  и  селениям!.. Он  страхолюдно  испугался, что его за эту кухню свои басмачи прибьют! Вот  и прятался в горных норах! И умом-то тронулся за трое суток!.. А в армии, вона! Излечиваться начал… балакать по-русски научился!..  Смышлёный   скунс!

 

Однако ж!.. Посидит-посидит двое, трое суток в вонючем колодце! Опосля вылазиет трубочистным ящером! Права начинает качать!.. Камандира?!.. Плёхой слов зовёшь… Турсунов кормить нада!.. И не комиссуешь его, бл., заразу! И на какую стройку,  скажи  мне, его посылать?! Лучше пусть здесь, при казарме, привидением служит!.. У нас нашли    в прошлом годе одного такого в застывшем гудроновом баке! Лишь через семь месяцев! Сам  угодил  в  него  по  неосторожности  или  столкнули?! Теперь  никто  не  узнает…

Старшина было пошёл на второй виток завода на повышенных, эмоциональных  тонах своего рассказа, но вдруг оборвался на крепком словце, обернувшись  к дежурному  по роте…

–Так, Мурзябаев!.. Отмоешь, отстираешь и накормишь Турсунова!..  А то будешь сам  такой  же, как  он!.. Проплатим  вам, ефрейтор,  гауптвахту!..

Вытаращив глаза, дежурный хотел было что-то  сказать, раскрыв перекошенный во злости рот…

–Выполнять!! – последовала жёсткая команда  Бубенцова…

–Есть!.. – выпалил Мурзябаев и засуетился по  Турсунову…

–Проплатим  гауптвахту – что  это  значит?.. – удивлённо  спросил  я  старшину…

–А это значит, комиссар, что по внутреннему распорядку части нам не положено её иметь!.. Чтоб отправить военного строителя на губу, это, брат, целая проблема… Надо оплатить содержание военнослужащего на гауптвахте посуточно строевой части, где она имеется во внутреннем распорядке... Из-за этого взыскания и наказания бывают не должными по проступкам в нарушении устава… Нужно десять суток влепить! Проплачиваем пять! То есть надо снимать с денежного счёта военного строителя заработанные рубли... А их нету! Понимаешь?! Минус суммы прописан в графе! Должник!.. Как это получается?! Дебет-кредит простой, Борисов! Это чтоб ты понял!.. Военный строитель срочной службы должен в день зарабатывать полтора рубля, чтобы за ним не числился денежный долг перед Родиной!..

–Какой ещё долг?! – ошарашенным изумлением выпалил я. И, сдвинув пилотку на нос, почесал  затылок…  – Я думал, мы  и  так  выполняем  его, что  находимся  в   армии…

–Как бы не так, Санёк!.. Думали?! Индюк тоже думал! На весь птичий двор выпендрючивался!.. Здесь, в стройбате, солдат расплачивается по учёту за весь срок службы за своё форменное и продуктовое довольствие!.. То есть сапоги, ботинки, парадная форма, наволочки и простыни! Завтраки, обеды и ужины! Кино в клубе тоже за счёт солдата!..

Я слушал Николая Петровича с открытым ртом, поражённый этой сокрытой действительностью…

Ни на каких занятиях по НВП (начальной военной подготовке), ни  в  каких  газетах  и журналах эта сторона жизни стройбата не высвечивалась. Все знали, что за два года  службы скапливается приличная сумма денег. На гражданке, в россказнях, деловито обмусоливались суммы от одной до двух тысяч рублей, а то и более. Что для демобилизованного солдата являлось хорошим подспорьем и трамплином во взрослое начало  мирской  и  семейной  жизни… А  тут  такое?!   Должник!..

–…На нашей части, Борисов, уже висит более семидесяти тысяч рублей долга... Солдаты без квалификации… То есть мусорщикам, уборщикам, кто вылизывает к сдаче объекта всю стройзону, – а это, замечу, тяжёлый и неблагодарный труд – закрывают по тридцать – пятьдесят  копеек  в  сутки, а рубль в минус идёт… Почти  на  всех солдатах роты висят долги – от четырёхсот  до  восьмисот рублей... За исключением нормировщиков, командиров отделений, водителей, крановщиков и сварщиков… Плотники, каменщики в нулевом  балансе… Это человек тридцать-сорок от ста пятидесяти шести из списка    

роты…  Да  и  у  этих  спецов  не  более  трёхсот  рублей  к  дембелю  набегает… Бухгалтерия  урезает, покрывая  долги  части  перед УНР…

–И как же дальше-то?! – ошеломлённо  выдохнул  я...

–А хер его знает, комиссар!.. Строительство Генштаба – по слухам, конечно же, – разорило два военно-строительных управления... Перерасход средств  превысился  более чем на двадцать миллионов рублей1... Говорят, трижды корректировались бюджетные расходы, а  долги  частей  обнулялись…

–По-ня-тно… – промычал я в смятении от услышанного и подумал: «…Беда известная… Общеколхозная… Если весь дубовый паркет передислоцировался на Гоголевский с Ржевкой, Васильковым и Кульмандиевым... А Орехи немыми прикидываются, не расколешь…» Узким примитивом рассуждал я сам с собою, не представляя и не видя всей панорамной картины разграбления Генштаба (как в прямом, так и в переносном смысле) Министерством обороны  СССР...

Однако вернёмся в казарму…

Незаметно приблизился полдень. Леденцов вышел из командирской комнаты благодушный после обеденного променада. Никого не костерил и не раздавал тумаки с пинками. Остановился  около  меня:

–Молодец, комиссар! Гляжу, без дела  не  сидишь!..

Я в это время прибивал фанерную табличку с надписью “Ленкомната” на дверь бывшей складской, трепетным  образом  вымытой  с  хлоркой  и  хозяйственным  мылом...

–…Комисара?! Какая комисара?.. Какой он камандира?..  Одет  в ВСО2,  как чмо,  а не  в  ПШя3!

–Тогда  ты  тожа  чмо, бабай!..  В  ВСО  ходищь!..

–Я  сольдатм!  А  он  камандира!..

Невидимое шипенье рассуждающих, разглядывающих сусликовых  глазёнок  началось сразу же после представления меня в старшинской каптёрке  и не  оборвалось  при появлении командира роты. Леденцов почему-то ни матерком, ни скрежетом зубов с выпученными от ярости глазами не приостановил эту шпионскую дискредитацию политорганов… «Та-ак, субординацию отпустили в свободное плавание… Ну, погодите, бабаи! Первый ваш полновесный конспект на политзанятиях будет по повести Николая Островского “Как закалялась  сталь”...  И стихам Владимира Маяковского…»  Лишь  позже я убедился в противоречивости характера командира роты. В напускной, панибратской манере скрывался кнут и пряник, филоссоф с держимордническим настроением. Офицерская сталь уже не закалялась, а плавилась сбором ржавчины, как, впрочем, и вся КПСС. Военно-дисциплинарная требовательность Леденцова маскировочно подменялась унижением подчинённых, как морально, так и физически. Сжиманием  барским  офицерским сапогом этакой педали невидимой пружины солдатского достоинства. Но об этом  позже… сейчас  я  прибивал  табличку  с  надписью  “Ленкомната”…

–Молодцом, комиссар!.. Дежурный! Зайдёшь к старшине! Возьмёшь у него стол  с двумя стульями… Ему и одного стола хватит! Красную материю-скатерть и графин со стаканом! Поставишь всё в Ленкомнату! Скажешь Бубенцову, я приказал! Выполнять!.. Борисов! Со мной в штаб пойдёшь… Замполиту части тебя представить надо… Мурзябаев!  Рота  приедет  с  объекта – пошлёшь  за  нами   дневального…

 

 

 

1 По тем временам – колоссальные деньги.

2    Военно-строительное  обмундирование.

3 Парадно-полевая шерстяная форма строевых войск.

 

В кабинете замполита части, – капитана Галкина Ефима Кузьмича, сорокалетнего офицера («Наверное, с курсов “Выстрел” или часть по пьянке сгорела…» – мелькнула крамольная шальная мысль), всё свелось к быстрому, – поверхностному просмотру моего личного дела, – вопросов  по  комсомольской  работе  на гражданке и понятия её на военной службе. Я сразу же взял быка за рога: мол, приступлю к созданию новой Ленкомнаты  не только в  смысле ремонта, сводящегося к покраске и вывешиванию военно-политических  стендиков,  а  отличительного  дизайна…

–Как “Акула империализма”, что ли?!  Наслышан, Борисов!  Ты смотри!  Таво!..

–Нет, Вы меня неправильно поняли, товарищ капитан… Мне нужны два хороших плотника-столяра для изготовления объёмно-фигурных стендов и экспозиций, накладки инкрустации… Бракованного материала красного дерева, дуба и других ценных пород предостаточно  на  объекте  Генштаба…

Леденцов с каждой моей краснобайской фразой мрачнел и хмурился, но не перебивал…

–…Дайте мне увольнение в город… Я найду вам фабрики игрушек, канцелярских товаров… Поговорю с дирекцией… Убеждать я умею… Нам выделят бархат, краски, бумагу… Гражданский опыт пробивного экспедиторства   имеется…

–В шинок братва, что ль,  посылала?..

–Старший лейтенант, не паясничайте!.. Продолжайте, Борисов!.. (Надо же!  Клюнуло!  Заинтересовались…)

–…Ну,  я  и  говорю… Не  пройдёт  афера…

–Какая ещё афера?! – встрепенулся Ефим Кузьмич и с вытаращенным взглядом продолжил  слушать  мой  “Васюковский проект – Народ  и  Армия  едины!”

–Солдатиков у нас до сих пор трепетно любят… При необходимости  пустим  слезу, разжалобим  гражданских  чинуш… Мол,  не  дадите  материал – в  отпуск  не  отпустят…

–Погоди-погоди… Ты, это,  уже  про  к-к-какой отпуск?  Борисов!..

–Да  это  я  так, к  слову  и  делу  присказал… Постучавшись, зашёл  помощник  дежурного по штабу:

–Разрешите, товарищ капитан…

–Что у тебя?!

–Там дневальный второй роты старшего лейтенанта Леденцова уведомляет, что подразделение в полном составе с объекта  прибыло!..

–Ты вот что, Борисов… Составь схематичный и письменный план на бумаге и предоставь его мне… Не затягивай… Срок – три дня… Командиру роты!.. Оказать полномочиями содействие в данном политическом  мероприятии… Ну  что  же, свободны… И  держите  меня  в  курсе  дел  по  этому  важному  заданию…

«Заданию?.. Ничего себе! Я проявил инициативу, а капитан уже в задание оформил… Непрост  сельсовет… Ой  как  непрост…»

Выйдя  на  крыльцо  штаба, Леденцов  закурил, блякнул  в  чей-то  корень…

–Ну кто тебя, Борисов, за язык тянул!.. Только вытащил тебя из параши зверюгинского когнитивного диссонанса, акульего перформанса – ты вновь, блин, за старое!..

–Я  за  свои  слова, товарищ  старший  лейтенант,  отвечаю!..

–Какие  слова, солдат?!  Ты  всё! Назвался груздём!..

–Ну Вам же  приказал замполит оказать  мне  помощь… Дайте мне двух столяров… Увольнение  в  город, чтоб  фабрики  нужные  разыскать…

–Замполи-и-ит?! Да приказа-ал!.. – глумливо передразнил меня Леденцов. – Да знаешь  ли  ты,  что  дед  Ефим  восемь  лет  назад  был  майором!  Политруком   военного

 

совхоза! И что накануне военно-ревизорской проверки часть эта, а вернее, свинарник на триста тушек… сгорела!.. До-о-тла!.. Был следственный разбор полётов… Прямых улик воровства, естественно, после пожарища не нашли… А косвенные?! Они и есть сбоку припёку! Ничем не подтверждённые! В общем, Кузьмича разжаловали до старшего лейтенанта, политруком роты заборостроительного отряда… И до этого он всякое упоминание об дизайне, модернизме и прочая… как огня боялся!.. Свиной художник, рисовавший огромный стенд с изображённым кабаном и лозунгом “Родной Партии сто центнеров привесу!”, спалил совхоз! Так решили пожарники… Ему до пенсии два года осталось сапогами скрипеть… А тут вдруг такая смена декораций?!.. Смотрю на него в кабинете… Ты ему рассказываешь, пургу всякую несёшь про бархаты, инкрустацию… А он весь преобразился… Глазки заблестели… Нездоровый румянец на щеках  появился…  Ты ему: «Афера если не пройдёт, слёзы, мол, пустим…» – а у него только подбородок задрожал… Он теперь ни спать, ни есть не будет! А видеть в аурном сиянии погоны подполковника!..

–Как это – подполковника?.. Он же капитан…

–А вот так, Борисов!.. Приказом Политуправления по Московскому  округу объявлен конкурс на лучшую Ленинскую комнату воинского подразделения… Даже третье место обеспечит ему эти погоны с выходом на пенсию… Потому что ещё десять поощрительных номинаций… Вот он и ухватился за твою соломинку последнего шанса судьбы…

–Так если что, и Вы, товарищ командир, капитана себе  вернёте…

–Откуда знаешь?! А-а!.. Да теперь уже всё равно!.. Ветер-балабол, бл…, разнёс!.. Каждый хорёк в части уже об этом знает!.. Так вот, если что?! Борисов! Если как со зверюгинской стенд-матикой выйдет?! Поедешь в отпуск  в  консервированной  оцинковке! Я не шучу! А так – проси, что надо, чего надо, кого надо!..  Сегодня вечером,  на командирском совещании, после твоего доклада по подготовке Ленкомнаты к окружному конкурсу мною будет отдан приказ о содействии в данном мероприятии всех военнослужащих роты…

Вечером, после ужина, построения и  проведения  поверки,  состоялось комсомольское собрание роты. Коллективу меня представил Леденцов и предложил единогласным решением избрать комсоргом. Старший лейтенант подтвердил также и полномочия на временное исполнение мною обязанностей замполита    подразделения…

–Так, мол, и так, прошу любить и жаловать!.. За неподчинение ждёт гестапо старшины Бубенцова!  Все поняли?!..

Тишина… Половина роты уже спала, сидя на табуретах, вымотавшись от каторжного труда  с социалистическим  соревнованием…

–Все поняли?!! – повторно рявкнул старшина. – Не  слышу?!!

–…Дя… дя!.. командира… всё поняля… – просыпаясь и толкая в бока друг друга, загалдели сольдатмы военстроя…

–Расставить табуреты!.. Перекур!.. Через десять минут отбой!.. Членам бюро комсомола после  отбоя явиться в командирскую  комнату!..

В бюро были избраны:

•Писари Токбулатов  и Пурговский.

•Бурятский шаман Евтюхов, который попал в армию по недоразумению. Приехал в Москву в звериных шкурах Кремль посмотреть, а в частности Мавзолей. Колдовать там, что ли, намеревался?.. В общем, повязали… Дали выбор – психушка или армия… Комсомольцем стал   инициативным!

 

•Командир отделения младший сержант Дреняев. Передовик производства, ударник коммунистического труда. Предпочитал включать на рабочей зоне немецкий вальс, множественно записанный на полтора часа воспроизведения катушки магнитофона, с военного кинофильма, из эпизода про концлагерь… «Штраус!.. – пафосно и многозначительно объяснял он. – Коровы лучше доятся! Производительность труда повышается…» Хитёр “фольцваген”: музыка-то Вагнера, любимца рейха... (В то время ни о каких “скинах” и не слыхивали… В моде были битлы и “хламоносные”  панки…)

•Нормировщик роты ефрейтор Алексей Юрасов. С Ленинграда… Путиловец, передовой  отряд  рабочего  класса… Через  месяц  стал  бухгалтером  части.

•Командирвзвода   строевой   сержант   Кравцов.Организаторсержантских

кутежей с хореографическим “бордельеро” местных  барышень.

В командирской комнате командир роты панибратски бросил на стол пачку сигарет “Мальборо”:

–Угощайтесь, бюрократы!..

Все переглянулись и осторожно, словно больные клептоманией, потянулись за сигаретами…

В то время “Мальборо” были одной из своеобразных визиток приближения к серым и красным “коммун-комитетам довольствия” и блатного   благополучия…

Задымили… Писарь Пурговский чуть было не свалился со стула, закатившись захлёбным кашлем, потому что никогда в жизни не курил.  Отхлопали,   посмеялись:

–…И не балуйся больше, Гена!..

Леденцов, гримасой  вытянув  дудочкой  губы, с  выдохом  пустил  табачное   колечко…

–Значит, так, комиссар… Выделяю тебе двух плотников-столяров, зарекомендовавших себя на производстве… Молдаванина, рядового Виктора Шуба… И казахского  хохла-немца, рядового  Владимира  Поденко…

Я  с  недоумением, вопросительно  посмотрел  на  командира...

Георгий Львович, перехватив мой взгляд, утробно засмеялся и с матерными шутками-прибаутками изложил краткую биографию Поденыча, самолично присвоив ему это армейское погоняло.

–У Поденыча, Борисов, мать немка… Отец хохол… который в знак солидарности и дружбы с казахским соседом по посёлку, – на пьяной гулянке порешил сделать сынишке обрезание… Вот и получился обрезанный немец с украинской фамилией… И русской, рубашечной душою… Пьёт и курит, как  биндюжник… И  наказывал! Два раза гауптвахту проплачивали по семь суток! Увольнения в город лишал! И пи..юлей вставлял! Бесполезно! Как об стенку горох!.. Но! Подлюга!.. Постоянно  военно-легкоатлетические, по пересечённой местности, кроссы-забеги выигрывает…  Гунистый  пруссак!..  Как  столяр – молодчина… Задачу схватывает и реализует быстро… Умело и качественно… Только ты с ним, Борисов, поосторожнее в диалогах... Вожжи не ослабляй… И ухи навостря держи! Не провоцируйся на его предложения: можа, пойдём квасок попьём? Затем пивок! Который без шнапса – напрасно потраченные деньги от проданного инструмента… И найдут вас облёванными в тридевятом овраге, окружающем Хованское кладбище… Его известный самовольно-туристический маршрут… Только учти, Борисов! Там и захороним, в безымянной могиле! Потому что накроется конкурс по Ленкомнате медным тазом!..

Молдаванин Шуба… Столяр от природы… За сутки венскую табуретку изготовит!.. Выпить тоже любит! Но только на халяву, сэр!.. Прежде всего деньги от украденного и проданного   инструмента-материала   потратит  на   варенье   с   пряниками   и   колбасу с

 

французской булкой… Так что, комиссар, следи за ними в оба монокля! А то придётся стенды палкой-ковырялкой изготавливать… А стены коровьими лепёшками  обмазывать… Которых здесь по всей округе предостаточно, рядом  совхоз  “Коммунарка”… Краски, материал, свёрла  и  диски победитовые,  инструмент заграничный, по блату выписанный, как бараны, в горы уйдут и гусями улетят на север! Взамен на мармелад с батоном и рёвно-пьяный овраг у кладбища! Приводящий в животный ужас не только прихожан, дворников и  сторожей, но  и  местных кладбищенских ворон!.. Так что, Борисов! Будешь отвечать головой за этих двух развальяжных зодчих! Усёк?!

Я, промолчав, лишь кивнул  головой…

–Младший сержант Дреняев обеспечит доставку бракматериала со стройобъектов… Чего нужно и сколько?! Обсудите совместно!.. Увольнительные в город для поиска шефских фабрик – как только понадобятся… и только по делу! Ну, всё! По кроватям! Полночь уже!..

Утром, после разводной поверки роты и отъезда взводами на работы, я увидел четверых основных помощников по претворению “планов партии в жизнь!”.  Писарей роты, рядового Ильяза Токбулатова, молодого “поэта-трубадура” из Республики  Марий  Эл, и рядового Геннадия Пурговского, студента-академичника, уроженца Ленинграда (которого вскоре переведут в бухгалтерию части). Мастеров-краснодеревщиков. Виктора Шуба, чуть ниже среднего роста, упитанного, с округлыми, чёрно-весёлыми глазами (присущими во множестве неунывающим молдаванам) и  карикатурным  образом  похожего на мультяшного героя Винни-Пуха с его брендовыми   фразами-афоризмами:

•«Подходящая компания – это такая компания, где нас могут чем-нибудь угостить.»

•«Нужно делать так, как нужно. А как не нужно, делать не  нужно!»

•«Никто не может грустить, когда у него есть воздушный  шарик!»

Гедонист, блин!.. Смысл жизни таких “Винней” – получать больше удовольствия, радости, веселья и поменьше страдать, а лучше –   никогда…

Владимира Поденко, выше среднего роста, скуластого, с  русо-пепельными волосами, с твёрдым взглядом, совмещающим  хитринку-смешинку  голубовато-серых  глаз.  Казахстанский ариец…

–Ну что, будем знакомы. Александр Борисов!.. – с подъёмом в голосе представился  я ухарям-плотникам. – Пройдёмте в Ленкомнату… Рассмотрим и  разберём  набрасываемый  план  действий…

Рассказывая и объясняя, я постепенно вошёл, сам того не замечая, в фантазийный кураж  дизайнерских, вдохновенных мыслей…

–Передняя стена, стена-передовица!.. Стенды обтянуты шёлком цвета Кремль… Объёмные фотопортреты членов Политбюро ЦК КПСС… Под потолком фигурный, больших  размеров  лозунг: “Ленинизм – наше оружие!”  Трибуна должна быть изготовлена из красного дерева… Правая стена – объёмно-фигурные стенды военно-политической тематики, с яркими заголовками-девизами, выполненными также объёмными  золотистыми буквами… Нужно много бумажного бархата!.. Плиточный, подвесной потолок под травертин… Из него, кстати, очень хорошо выпиливаются лобзиком объёмные буквы... Нужно… – Пауза повисла в воздухе пустой комнаты, и я, глянув на внимание присутствующих, продолжил: – Задняя стена – тематика Победы Советского народа в Великой Отечественной войне!.. На панели красного дерева надо изобразить инкрустированный   образ   Солдата-Победителя!..   Далее   придумать   опять-таки     что-то

 

фундаментально-объёмное по бокам… Внизу  панно  Солдата-Победителя  необходимо придумать мини-экспозицию…

–Фронтовой шалаш!.. – предложил  Виктор  Шуба.

–Тебе что говорят?! Победная тематика… А он – шалаш… Ленин в Разливе,  что ли?! – укоризненно зашипел Токбулатов.

–Ну, тогда землянку из берёзовых поленьев!.. – не унимался от новаторства идей молдаванин.

–Чтоб ты дрых в ней, как в берлоге, при отсутствии замполита!.. А я вкалывал за тебя и за того парня!.. – зло процедил Поденыч и сплюнул на пол Ленкомнаты... – Не слушай  ты  его,  Борисов!  Румыны – они  все  как  цыгане…

–Сам  ты!  Обрезанец  фридрихштрассейный!..

Если  бы  я  с  писарями  не  вмешался  вовремя, началась бы  “кабана-волчья”  битва...

–Ладно!.. Ладно  вам! Да  успокойтесь, военные! Вы лучше ищите себе друзей!.. А враг сам вас найдёт!.. – растаскивая драчунов по углам, примирительно наставлял писарь Пурговский. – Ты вот лучше, Витя, расскажи про своих родителей… Как жизнь там у вас   в Молдавии… Про Вовкин национальный колорит мы уже  наслышаны…

Шуба дружелюбно обмяк. Вместо свирепости на  лице  расплылась  косая,  глуповатая улыбка. Переминулся с ноги на ногу.  Чесанул  заскорузлой  пятернёй затылок  и, застенчиво хмыкнув, поведал:

–А чё рассказывать-то?.. Родители?.. Родители-то бодрствуют… А чё им сдеется- та?! Да они и старше-та меня на четырнадцать лет… Живут как все… – Витёк паузой потупился  взором  в  пол  и задумчиво растёр  носком сапога опалок валявшейся   спички…

–А  что  это  значит, Виктор?  Как все… – поинтересовался  я.

–Как собаки… – коротко и без стесненья пояснил нам Шуба. И продолжил: – Шоферёжничает папашка-то, по виноградникам… А мамашка дома, по хозяйству… Да за младшими братьями  и  сёстрами  присматривает… Шестеро пока, кроме  меня…

Я отвернулся и сделал ложный чих в кулак, чтобы не сорваться в хохму. Пурговский, оборачиваясь ко всем, моргал глазами, немым вопросом распонимая услышанные обстоятельства (как это – старше на четырнадцать  лет?)…

Вова  стоял спокойно, слушая молдаванина, и  по окончании  его семейного  монолога  вежливым  ёром, закругляя,  вставился:

–Как трогательно… Я  на  казахстанском  фронте  и  не  такое  видел!..

Ильяз Токбулатов в это время весь был занят собой и не обращал ни на кого внимания. Стоя вполоборота, сосредоточенно, штопором вихляясь задницей, втягивался  в узко ушитые солдатские брюки, которые  периодически надувались  складками на ягодицах  и  начинали  свисать  мешочками  при   ходьбе...

«Стиляга, блин!..» – прошептал я, быстро окинув взором всех, и поторопил  товарищей  к выходу:

- Ну что… Пойдёмте на улицу, в курилку… И детально обсудим всё  по полочкам…

 

К вечеру схематичный план с чертежами, пояснительной запиской в двух экземплярах был составлен. Один – в канцелярию командира роты, другой – замполита части…

Георгий Львович (Жора – наречённый погонялом военными части) долго рассматривал план и чертежи, крутя их и так и сяк. При этом, подсмеиваясь и зубоскаля матерным  юморком, не  то одобрял  его, не  то  охаивал…

–Что-то не так, товарищ  старший  лейтенант?.. – не  выдержав, спросил я 

Леденцов  посмотрел  на  меня  колким, ехидным  взглядом:

–Это не очередная “Акула империализма”, Борисыч?! И чё, думаешь, они справятся?!

–Кто  они-то, товарищ старший лейтенант?..

–Шуба с Поденычем!.. Едрит твою задницу!.. Намеренно, комиссар,  “не  могу знать” включаешь?!! Плацдармы к отступлению заранее  подготавливаешь?!!

–Так сами же говорили, что молдаванин за  сутки  венскую  табуретку смастерит… А это не сложнее овощного ящика… Мне неудобно, Георгий Львович,  Вам…  как  это мягко выразиться…

–Неудобно, солдат, шинель в трусы заправлять!.. Ты мне эту витиеватость во взаимоотношениях со мной из головы выбрось! Себе же на благо!.. Хотел сказать, что я в технических чертежах ни в зуб ногой?! А-а!.. Чего замолчал?! Просто это очень мудрёно для армии, Борисов! В особенности для хмырей стройбата!.. Они же на лбу бюста Ленина напишут нехорошее слово! Отгрызут нос или ухо! На оформленных панно выцарапают: “Ишак-кишлак - ДМБ - Афоня”!  В общем, как в уличном сортире!..  Для них, солдатушек, комиссар, весь дизайн сводится к покраске всего в тёмно-зелёный цвет! С приклеенными намертво учебными и агитационными плакатами… Чтобы можно было подкрасить и заменить, наклеить новое… Ладно, иди показывай и утверждай у замполита части! Уже два  раза  звонил,  план  твой испрашивал!..

 

 

В штабном кабинете замполит части, капитан Галкин Ефим Кузьмич, принял меня с суетной  вежливостью, не  дослушав  и  оборвав  уставное  приветствие:

–Давай, давай, Александр!.. Показывай  скорее  проект  Вавилонской башни!.. Я было, раскрыв рот, недоумённо посмотрел  на  него…

–А-а… Пока ты шёл до штабу, Леденцов по телефону так обозвал твой проект… Только не башней, а новой Вавилонской акулой… Боится старлей… Хочет потише, поскромнее… Ну  давай, давай,  бери  карандаш, показывай  узлы, детали, шестерёнки…

Разложив на столе схему Ленкомнаты и чертежи стендов, я стал  пояснять,  чего и как, отчего и почему, откуда и каким образом… На финальный десерт доклада оставил акцентированные нюансы планировки…

–Передовицу, надпись “Ленинизм – наше оружие!” сделаем большими, объёмными буквами, имитированными под белый мрамор… Трибуну – из красного дерева, с золотистым гербом!..

Глазки капитана Галкина засверкали зайчиками, залысенный лоб покрыла испарина…

В таком душевном состоянии фанати'ки вопили:  “За  Сталина!!!” Или хрюникальным визгом, вытягиваясь при этом в струнку, чуть не отрываясь от земли, выбросив руку в броске: “Хайль Гитлер!!! Зиг хайль!!!”

Дальше меня капитан не слушал и не видел. В стеклянных глазах у  него бенгальским огнём  отражались  искорки-звёздочки  полковничьих  погон...

–Товарищ  капита-ан?  Я  закончи-ил… Говорю  Вам… Вы  меня  слышите-е?..

–А-а… Да… Борисов… Всё отлично… Если всё будет сделано в точности по этому плану…  то  просто  превосходно!..

–Но для осуществления этого, товарищ капитан… мне нужны увольнительные в город… Для  нахождения  шефских  фабрик…

–Да-да, Борисов… Выдадим тебе, только не увольнительные, а командировочное предписание…   С  ним  ты   можешь  более   продуктивно,  без  ограничений  во  времени,

 

заниматься делом… Ну что же, порадовал, порадовал… Смотри тока не расстраивай меня… – многозначительно произнёс Ефим Кузьмич. – Ну что ж, свободен… Иди-иди, занимайся… И держи меня в курсе… Понял?!

–Так точно! Товарищ капитан! – чеканул я с вытаращенными глазами и с чётким пристуком  каблука  развернулся  к выходу…

Птицей вынесли меня солдатские сапоги на крыльцо штаба, как  будто  были  на  ногах балетные тапочки, а не кирзовые пешкодравы сорок четвёртого размера… Пьянея предвкушением свободы, жадно глотнул воздух с  примесью  гниющего  болота, бульканьем благоухающего за забором части…  Душа  порхала  стрекозой…  И  наплевать на запахи, теперь всё “ШИПРово”, на квакающих лягушек, тявканье отдалённых сержантских команд… Командировочное предписание придавало фараонский шарм срочной службе. Защищало от возможных придирок военных и комендантских патрулей. Давало возможность посещать кинотеатры и музеи,  хотя в увольнении предпочитал баню  с бассейном и хорошей парилкой и доброе “Жигулёвское” пиво с астраханской воблой… Флиртовые  свидания… И… ?! Ух ты, голова  закружилась!..

На следующий день перед обедом меня вызвали в штаб. В  канцелярии  расписавшись за приказы и получив командировочное предписание, я зашёл в кабинет замполита части с докладом о предстоящих отбытиях в Москву: на фабрику игрушек,  метро “Добрынинская”, где производится бумажный бархат; на ткацкую ситценабивную фабрику, метро “Павелецкая”; на скульптурный завод за бюстом Ленина, метро “Бабушкинская”…

–Бюста надо три! – ужаленно подскочив в кресле, громко подметил  Ефим Кузьмич. – Большой – на плац части!.. А средний – в строящийся, будущий клуб!..  А вот  на ткацкую фабрику пока повремени… Шёлк мы в магазине купим, выделим деньги… Молодость, сынок, своё-то требует… Подначиват к блудству-то… Женщинами- лимитчицами такие производства заполнены… Ну, в общем, от греха подальше!.. Первым делом комсорг! Грузовые самолёты! Ну, а девушки потом… После демобилизации… Усвоил  наказ?!

–Так  точно! Товарищ  капитан!.. Разрешите  идти?!

–Ступай, Борисов… Только смотри того… Не шали… – многозначительно и туманно, с указывающим пальцем в потолок, буравя меня взглядом, растянуто произнёс замполит.

–Есть, товарищ капитан!.. Развернулся  и вышел из кабинета.

 

 

***

 

В каптёрке старшины роты Николая Бубенцова я долго выбирал и примерял парадную форму для выхода в город. Хотя это мягким определением мною обозначено – “парадная”. Что показывал Коля, извлекая из шкафов, ни в какие ворота не влезало! “БомСА” (бомж Советской Армии). Во-первых, форме было от двух до четырёх сроков носки…

«Да-а… Тривиальный гардеробчик… Костюм не постираешь…» Требовалась химчистка, которой в Советской Армии отродясь не бывало. Размеры не соответствовали ростам, и наоборот. А брюки – костюмчикам по линялости  цвета…

–Нету! Ну нету больше ничего!.. Саня! Выбирай, что есть!.. Ушьёшь, подошьёшь, заплату наложишь… Кстати, есть  очень  хорошие  портные  из  Самарканда…

 

–Растянешь… – язвительно буркнул  я.

–Во-во! Растянешь!.. – засмеялся старшина.

–Они же  не  резиновые, Коля!.. Акваланг  и  тот  по  размеру  нужен!..

–Ну нету у меня пятидесятого размера, пятого роста нового костюма! Понимаешь ты?! Нету!..

–Петрович…  А может,  что-нибудь  придумаем?! Ну,  давай  я  проставлюсь… А-а?..

Литр водки, каталку чайной колбасы тебе куплю…   А-а?..

–Литр  во-одки!..  Да  я  её  и  за  два  не  отдам!..

–Кого это её, Петрович?.. Доставай, родной… Помоги ради большого дела!  В  долгу не останусь!.. Ну  что  ты, в  самом  деле?!  Покудесничай…

Старшина  барской  “товароведностью” хмыкнул…

–Ты вот, слышал я, Саня, на ткацкую фабрику за шелками хотел  ехать?..  Мне нужно подарок жене сделать… К юбилею свадьбы… В октябре будет, как десять лет прожили…

Я въехал с лёту:

–Петрович!.. Колюня!.. Будет тебе отрез на платье и халаты!.. Только не сразу… Отмёл пока Галкин визитёрство к ткачихам… Не оберёмся, говорит, от  грехов!..  Чуть позже переломим ситуацию… Шторы гобеленовые всё равно нужны Ленкомнате… А сейчас мне нужно ехать на “Добрынинскую”… На фабрику игрушек, за бумажным бархатом… Обклеишь им свою каптёрку… Он же в рулонах изготавливается… Затем режется на форматы… Ты  какой  цвет  любишь?.. Голубой  или  розовый?..

–Не ёрничай, Сашок!.. Сделаешь со своими писарями-художниками, Токбулатовым и Пурговским… мне дембельский шикарный  альбом  из  этого  бархату… Это довесок к колбасе… то есть к шелкам… Ну, ладнысь, посмотрим, что у меня есть в ритуальном шкапчике…

Старшина открыл дверцы углового шкафа, за которыми дополнительно висели пылезащитные шторки. Прошёлся пальцами по висящим костюмам и вынул один из них. Полуоборотом крутанув на вешалке, слегка тряхнул его волнами, будто песцовой шкурой…

–На-а! Меряй!.. Твой  размер, пятидесятый, шестой  рост…

“Парадка” была более тёмного цвета, чем те, что я смотрел до этого. Из чистой шерсти  и совершенно новёхонькая…

–Откуда,  Кольчик-Колокольчик?!

–От верблюда, Санёк… Форма  парадного  караула  группы  войск  в  Германии… Вот тебе  и  обувочка…

Петрович  достал  из  нижнего  ящичка  мешочек  и  вынул  из  него…

–А-а!.. Не ботинки, а  картинки! Загляденье!.. Я  очарованно  смотрел  на них…

–Да-а!.. Солдатская  армия  в  Союзе  в  таких “фильдеперсах”  не  хаживала…

–Ты  только  про  шелка  с  гобеленом  не  забудь… – напомнил  старшина.

–Бли-и-ин! Аппетиты  поминутно  растут! Как на дрожжах... Уже  и  гобелен в расчёт  включён… – ошарашенно  подметил  я, но промолчал.

–Я мзду, Борисыч, не беру!.. Рядом Таманская бригада стоит… Так вот, мы с ихними каптёрами  и обмениваемся… Вечером  стулья…  Утром,  на рассвете,  помидоры!.. Я  им  ведро клея  или  лаку  по дереву… Они  мне  ящик  огурцов…

–А  огурцы-то  у  них  откуда?.. Они  что, на  плантациях   работают?..

–Юморной  ты, однако ж, Сашок… Теплицы  у  них  свои… И пекарни, и  овчарни…

–Надо же! И  овец  держат…

 

–Каких овец?! Чудило!.. Собак-овчарок… Для специальной разведроты… Энтими братвейлерами разнимали два дерущихся строительных батальона в прошлом годе… Выстрелы в воздух… автоматные очереди над головами не образумили вояк… А собачки вот усмирили… Разогнали дебоширов с пооткушенными жопами по казармам… Да-а!.. Смачное было побоище!.. Давай меряй быстрей и проваливай!.. У меня других дел по горло!.. На  бельевой склад  к  прапору-куску, Семёнычу, зайти  надо…

–«А сам как будто тортик!..» – выразился я мысленно в адрес старшины, с вниманием выслушивая  его  нытьё  по  хлопотным  суетам…

 

* Не звание, а должность старшины роты и носило армейское погоняло “кусок”, в Военморфлоте – “сундук”, и лишь в конце семидесятых годов плотно приклеилось ярлыком ко всем прапорщикам и мичманам, которые в истории российской армии прошедших  веков  имели  почётное  предназначение  знаменосцев…   *

Николай Петрович Бубенцов. По должности – старшина роты. По званию –  старший сержант (срочник-двухгодичник) Советской Армии. Призвался в двадцать семь лет из оренбургских казачьих степей… Плечистый, статный красавец с чёрными, ухоженными усиками (наверное, не одна подушка становилась мокрой ночью от  девичьих слёз…) Женат. Имел судимость за драку на танцплощадке… Из трёх  лет  отсидел половину. Освобождён досрочно по амнистии. В армию мог и  не  идти:  отец двоих детей и ограничение срочной службы по возрасту лет. Говорит, пошёл за романтикой, оттаять после зоны. Темнит чего-то “сотник”… Упекаться в армию в таком-то возрасте и семейном положении – только от какого-либо опасного преследования спасались… Ну да ладно… Бог ему судья… Может, и  впрямь  идейный  казачеством...

 

Весь оставшийся день я доводил парадную форму до безупречного совершенства. Отпаренные с нашатырём брюки, об стрелки которых можно было обрезаться. Трепетно почищенный и отдушенный одеколоном “Тройной”  пиджак-китель.  Целый  час  торговался с Бубенцовым по офицерской рубашке чехословацкого пошива и фуражке московского производства. На другие картузы “мухосранских артелей” с асфальтным козырьком и смотреть-то было тошно, не то что примерять на голову. Сошлись по рукам, по кредиту доверия, по будущему промыслу на фабриках. При этом старшина  вновь сделал запись в своей амбарной книге “должников”, где я расписался. Последним штрих- аккордом сотворились новые пришитые погоны, шеврон, петлицы и начищенные до зайчикового блеска ботинки. Примерился перед висевшим на стене в сушилке старым, облезлым зеркалом, привезённым с городской свалки. Покрутился, выискивая изъяны… Поприкладывал руку к козырьку…

–Щигалё!.. – услышал я возглас из дверного  проёма…

В отражении  зеркала  увидел  дневального  Мутанбекова  и  резко  развернулся...

–Ты  на  чё  это  намекаешь, солдат?!  А-а?!

–Вай! Комиссара!.. Не обижайся!.. Такая красивий  нарядний  платья…  Мужи'ка, как  ты, по  телевизор  песня  пел… Щигалё  здесь, щигале там, щиголе тут,  ля-ля-ля-лям!..

Я  рассмеялся  до  слёз… Мутанбеков  с  открытым  ртом  моргал  глазами…

–А мне послышалось – жигало… Сцену из оперетты “Севильский цирюльник” смотрел ты по телеку… И пел тот мужи'ка акт Фигаро… А не Щигалё, как ты выражовываешься… Но всё равно похвально, Мутанбеков! Познания твои становятся всё более  культурно-обширными…

 

–Дежурный по роте – на выход!!! – прозвучала раскатным эхом громкая команда дневального на тумбочке.

Приехала с объекта рота во главе с командиром. Дневального Мутанбекова со шваброй ветром сдуло с порога сушильной комнаты, и он растворился в наполняемом вонью хаосе казармы…

Леденцов, проходя мимо сушилки, что-то матерно-отрывисто  ворчал.  Заметив  меня, не  остановился, а  на  ходу процедил  сквозь  зубы:

–Борисов! Через пять минут явиться  ко  мне!..

И далее, до подхода его к своему кабинету, слышались лающие и крепко-сочные афоризмы:

–Суки-бл…!! Козлы недорезанные!!.. Дай дебилам стеклянный х..!! Разобьют, долбо*бы,  превосходную вещь!!..

Хлопнула дверь…

Повесив  “парадку” в  старшинской  каптёрке, я, тихо  постучав, зашёл  к   командиру...

–Товарищ  старший  лейтенант! Рядовой  Борисов  по  Вашему приказ…

–Ты чё, комиссар, орёшь?! Я и так на стройке от перфораторов и отбойников  оглох!.. Чё  явился-то?!  Срочность  какая-то?!

–Так сами вызвали, проходя мимо сушилки… Где я готовился к заданию… Через пять минут…

–Вызывали, визивали!.. – перебил каламбуром ротный… – Мне б сейчас стаканчик сухенького цинандали… Для успокоения нерьвов… А ты: визивали?!.. Представляешь! Эти амударьинские дети! Два перфоратора вывели из строя! Помыли их в тазике с мыльной водой!.. Моль, не поняль… «Кладовщика говорила: стирай грязь, так не приму... Ми и постирали…» Стал разбираться с пристрастием, черенок от лопаты сломал… Картина стала вырисовываться иной!.. Ефрейтор Ермуханов – оторва  кустанайская! – этими перфораторами размешивал в ведре клей БФ и воду… Полученную  спиртовую бурду сливал в пятилитровые канистры и потом её перегонял через самогонный аппарат в подвальной щитовой комнате… с надписью и черепом с костями: “Стой, убьёт!” Шинок, барыга, бл., на секретном объекте хотел открыть!..  Пришлось кладовщику четвертную отдавать, чтоб списание оформил… Ой, разорят они меня, бабаи! Разорят!.. Ладно, ступай… прилягу отдохну на часок… А то голова гудит, как колокол… После ужина… А лучше после отбоя зайдёшь…  Там  и обсудим  детали твоей командировки…  Дежурному по роте передашь: меня час не тревожить!..

Выйдя из казармы, в курительной веранде увидел среди гоготавших солдат Шубу и Поденыча, которые весело и горячо обсуждали аспекты какого-то неудавшегося действа. Шуба визгливо смеялся и стонал, как футболист, не забивший мяч в пустые ворота с пяти метров. С ними стоял высокий солдат-казах, в очках, как у артиста Василия Ланового, загорающего в шезлонге, в кинокомедии “Полосатый рейс”, скрывающих “леденцовские фонари узкоглазого фасада”…

–Ермухан!  Говорили  же  тебе!   Хватит гнать!   И двадцати  литров  достаточно! Так нет! Баррели бочечные ему подавай!.. А теперь вот всего лишились: и перегонного аппарата, и ликвидного товара! Да ещё ротному двести рублей  за  перфораторы отдавать!  Жадность фраера косорезом губит,  Ермухан!  Как  будто  ты  этого  не  знал?!!..

–Какую ликвидность вы так сердечно обсуждаете?.. – подойдя к ним, улыбаясь, спросил я.

Шуба оборвался на скуляще-звенящем молдавском “дутун ляля…” диалоге... Медленно,  чуть  подседая,  повернулся  (как  в  х/ф  “Джентльмены  удачи”:  «…Кто   это?..

 

Микола Питерский…»)… с приоткрытым  ртом,  паузой  проглатывая  винегрет молдавского  и  русского мата, нервно  подёрнул  левым  глазом  и  наконец   прошмакал:

–А-а… Борисов… Здорово… – И протянул  с  вихлявой  ужимкой   руку.

–Так мы же утром здравкались, Витя… Или в пулово память спряталась?!.. – подав встречно свою ладонь.

–Вот, Сашок, познакомься с Ермуханом… – представил  казаха  Вова  Поденко.

Ефрейтор достал из внутреннего кармана алюминиевый портсигар. Открыл и угодливо  предложил  мне папиросу.

–Ну что ж, давай закурим… А он, наверное, англичанин?.. – врасплох резанул я вопросом  и  прикурил беломорину...

–Почему англичанин?!.  – удивлённо-весело воскликнул  Поденыч...

–Потому что Ермухан был один из сыновей Чингисхана… А историю  Золотой Орды очень скрупулёзно изучали англичане… Написав по этой эпохе  массу  академических  трудов… Твои  предки  не  из  монгольской  степи?..

–Как  угадал, комиссар?.. – с  придыханием  спросил  Ермухан...

–По североевропейским манерам… Нет в тебе, Ерёма, ферганского пафоса… В Золотой  Орде десятки тысяч наложниц со всего мира обитало… Вот и течёт в тебе англо- монгольско-русская кровь… В Воване – немецко-хохловская!.. В Витюне – молдова- румынская,  с  индийскими  корнями…

–Какая  ещё  индийская?! – обидчиво  переспросил  Шуба...

–А потому что… Ты только, Витя, не обижайся… Я тебе один умный  вещь  скажу… Молдаване, как  и  цыгане, выходцы  из  Индии…

Шуба хотел было огрызнуться, но, видя, что я философствую с “заумным” видом и товарищи не подначивают скрытыми жестами и перемигом глаз, а слушают с интересом, тоже  принял  добродушную  мину  и  не  стал  меня   перебивать...

–…И вот я неоднозначно кумекаю… Как это мог вас, явных шпионов, к самому сердцу подпустить советский пентагон?! Да ещё плотниками, столярами! Ладно бы какими-нибудь дворниками-говночистами! А ту-ут!  Мастерами-краснодеревщиками! Чтоб, значит, свободно могли жучки устанавливать за облицовочными панелями… Бочку самогона, понимаешь ли, изготовили! Для чего?! А  чтобы  спаиванием,  подкупом слабости  души  русской  овладеть  секретными   материалами!..

Я не замечал, как перелетел границу доброго юмора, углубляясь в воронку краснобайской фантасмагории,  злой  иронии,  переходящей в “заправдишну” мыслей…

–...Колитесь!!  Кто ваш резидент?!!  Леденцов?!!  А-а?!!

–А  почему  Жора?.. – выдав  тихую  пуку, ослабленно  промямлил  Витя… (Молдаванин был не из трусливых парней. Он мог постоять за себя и товарища. Но

зов эпохальных преданий и суетности души в действительности  створял иногда  каверзу. Это как вопль на базаре «Держи во-ра-а!!!» приводил в прострацию цыгана с только что честно купленным рысаком. И он готов был провалиться от этого крика сквозь землю или спрятаться, залезть  под  хвост  коню…)

Однако вернёмся в курительную  беседку…

–Так, значит, Жора?! Жор-чик!.. Но он не может быть резидентом?! Связующим звеном?! Да-а!..  А резидентом?!..  Впрочем… Разберутся!..

Лицо Поденыча натягивалось  на передёргивающихся  желваках  скуластой  злостью. В серо-голубых глазах появился свинцовый оттенок – под стать вечернему закату. Всё жёстче и твёрже сжимались кулаки. Шуба из добродушного “Винни-Пуха” оборотнем преображался в свирепого  “Дольче-пуло-Кабано”…  Ещё  пару  “шерлокхолмсовских” фраз – и меня  бы  затоптали солдатскими  сапогами,  как коврик  в прихожей пивной… Но

 

тут раздался срывной, подвизгивающий хохот Ермухана, приседающего всё ниже и ниже, на корточки. Готового свалиться на бетонный пол курилки, кататься телом по нему и аплодировать ладошками ног… Поденыч и Шуба переглянулись и глядели недоумённо на его сумасбродную радость…

Вдруг Вова, который, наверное, что-то знал и сопоставил, посмотрел  на раскуренную и затоптанную в пол папироску, на ржа-икающего в коликах смеха Ермухана и, поняв, в чём дело, матерно заорал на   него:

–Ты-ы! Бл…! Рожа  басурманская!!.. Какую папироску ему  подсунул?!!

–Сам-м-м-мую м-м-мал-лость… спич-ч-чечную гол-л-л-овку… к-к-крас-сной ш-ш- ша-по-чки!.. – разъяснял Ермухан, гогоча восторженными соплями, лёжа и дрыгаясь на скамейке веранды…

–Вставай, кАматозник!..  – зарычал Шуба…

–По рукам,  ребята! По рукам! Зато какой  сценарий! Лучшая  комедия –  это  драма!

По рукам, ребята! Простите!..

–Нет,  по  морде,   Ерёма!!  Мы   сейчас  тебе   бесплатно!  Стилистически   красиво!

Внешность изменять будем!..

–Прошу вас! Не применяйте лом в качестве лазырного инструмента! Не делайте красивым бульдогом! Я про-с-ставлюсь! У меня есть!.. – вопя, кочевряжился  казах… – Ведь я ещё хочу после службы! Вместе со своим верблюдом! Мерять вёрсты своей обездоленной степи!..

Шуба с Поденычем оттаяли и  заулыбались…

Ермухан тем временем из махонького флакончика дал мне нюхнуть нашатыря, заговорно приговаривая:

–Ща-а… через де-сять минут… прой-дё-о-от… Все-го-то… пол-бу-лав-ки… за- рядил… Ща-ас  пройдет,  комиссар… Посвежеют  мозги…”

 

 

***

 

После отбоя я зашёл к  Леденцову...

–Давай-давай, присаживайся к столу, Борисыч… Кратенько обсудим “прешпект” твоей работы… В общем, так… Завтра едешь на фабрику и выбиваешь материал… Хоть в ногах валяйся… Но чтобы бархат, бумажные, деревянные буквы, краски… Ну чё нам ещё нужно? Прикинешь на месте… Рассусоливать нам некогда… У тебя, комсорг, ещё большой объём работы на стройобъектах в виде наглядной военно-политической агитации… Стенды, стенгазеты, боевые листки… Отражающие военное строительство в решениях Партии по претворению планов двенадцатой пятилетки в жизнь! Развивать социалистическое соревнование между взводами роты и отделениями взводов… Схематично показывать ударные темпы роста производительности труда… Отмечать достойных воинов-строителей награждением почётными грамотами, правительственными знаками и значками… С перечнем ознакомишься в штабе части… Перечислять не буду… Их множество, от “Ударника коммунистического труда” до “Молодого гвардейца пятилетки”… Со степенями – более двадцати видов… Плюс наш войсковой – “Отличник военного строительства”… В общем, въехал,  комиссар?..

Я согласно мотнул головой, а сам с оскоминой в образе подумал: «Как до остервенения надоела народу эта социалистическая бутафория… Грамоты, значки, аплодисменты пустым речам… Лучше  бы  дали солдату отпуск  на родину… Возможность

 

нормировщикам  закрывать  наряды  по  работе, хотя бы  по  три  рубля  в  день… Чтобы  к дембелю  у  солдатика  скопилось  рублей шестьсот –  восемьсот…»

На деле же на объектах Генштаба солдату начисляли двадцать – пятьдесят копеек в сутки… Квалифицированным – чуть побольше, чтобы не висел денежно-вещевой долг “за службу Отечеству”, который поэтапно нивелировался в бумажную абстракцию после очередной демобилизации… То есть прикрытое масштабное воровство советских  генералов  списывалось  на  “прощай”  на солдатиков  стройбата…

–Алё-у-у! Комиссар… Ты  меня  слышишь?..

–Да-да… Георгий Львович…

–Ленкомната и политработа на объектах должна быть на высоте!.. А с неё, Борисыч… ой  как  легко  упасть… Куда?!  Невдомёк?!..

–Вниз… – туманно  размышляя, ответил я.

–Правильно, Александэ'р! В сортир!.. Ну всё, комиссар… Отбой… Устал я в нервотрёпке ноне с этими дебилами-шинкарями… Ещё предстоит  тщательно разбираться… Но уже ясно! Нити к Шубе с Поденычем ведут!.. И как же мне их тебе оставлять?!  Не-ет!  На  другой  объект  их  надо!  Траншею  рыть!..

–А как же Ленкомната?.. – чуть не вскрикнул я, досадуя. Но, выдержав прилив эмоций, высказался по этому поводу с ментальным  спокойствием…

–Ладно, комиссар, отбой!.. Оставлю их тебе… Но отвечаешь за них головой!.. Если что – всех  троих  сгною  в  болотных  окопах!..

 

 

***

 

В пять часов утра меня разбудил дневальный, и я направился в умывальную комнату. Тщательнейшим образом помылся по пояс в холодной воде (горячая раз в  неделю, в солдатской бане). До синеты побрился универсальным лезвием “Спутник”, которым затачивали карандаши, подтирали чернила на бумаге, подрезали швы и нитки в портняжных и обувных ремонтах… “Подколенкорил”  усы  и  причесался  с использованием детского крема, чтобы уложить ёжиковую причёску и придать ей блеск пыжика… “Зашипровался”  одеколоном  с  головы  до  ног…

–Поручик Бобриков готов!.. – весело, но вполголоса проговорил я зеркальцу, разглядывая себя, милейшего… Зашёл в старшинскую каптёрку. Бубенцов крепко спал. Тихо, “на мягких лапах”, достал из шкафа “парадку” и направился с ней переодеваться в сушилку, где висело большое, облезлое, загадочно-старинное зеркало, которое своим отражением искажённого света и деформаций шептало: «Ты – неряха-раз-грязняха… рас- чу-чело-чума-воз…» За кривду серебрённому правдолюбу  обидчивой каверзой исподтишка доставалось. Неоднократно оно было оплёвано и покорябано, отбито по сторонам и углам. Другим, оно инфраволнами напевало мотивчик солдатской песни:  «…Не плачь, девчонка… пройдут дожди… Твой Трус вернётся… Ты только жди…» И вновь получало “оглядочную”  царапину…

Когда я полностью переоделся и крутанулся перед  ним, слегка  скрипнув новенькими блестящими ботинками, Зеркало одобрительно пустило зайчик солнечного света, проникшего чудеснейшим образом через оконную покраску стекла: «Вперёд,  Сашок! Но пасаран!..» Как кремлёвский  караульный,  торжественно выпятив подбородок,  я отдал зеркалу козырьковое чествование и вышел из комнаты. Дежурный с дневальными суетился,  будя  ото  сна  “комсостав”  роты…  В шесть ноль-ноль  гвалт-команда: «Ро-та-а!

 

Подъё-ом!!!»  «Значит, уже без десяти шесть утра по времени…» – прикинул я, выходя из казармы. Наручных часов у меня не было. Тайно испарились ещё на   пересыльном…

Без  опроса:   «Кто  такая?..   Куда   шагом   идёшь?..» –   прошёл   через   КПП части.

Туркменский наряд «слядко-урючно  спалё…»

Вспомнил, что сегодня двадцать второе июня, годовщина… Делу эта дата может помочь… В  случае  чего  пустим  нюни  и  сопли…

Вставало яркое солнце, прогревая к травяным запахам росистую прохладу… «Хорошо-то как!..» Потянулся, прищурясь на лазоревое небо… И потопал не спеша через лесок к Калужскому шоссе на автобусную остановку, чтобы доехать до первой концевой станции метро “Беляево” и маршрутом с переходом на кольцевую линию до станции “Добрынинская”. На пересечении одноимённого переулка и улицы Коровий Вал предстояло  отыскать  фабрику  игрушек…

 

 

***

 

На служебной проходной предприятия пожилой вахтёр, придирчиво оглядев меня, поведал, что начальство приходит к восьми ноль-ноль и что  вообще-то  фабрика переезжает на новое место, на улицу Дмитрия Ульянова, в районе станций метро “Профсоюзная” и “Академическая”… Что вывозятся станки, оборудование, материалы и прочее… Что-либо ненужное, испорченное, отслужившее свой срок списывается  в утиль…

–Как в утиль, дедушка?! – воскликнул я, не поверив своим ушам, удачливому стечению обстоятельств. – И бархат?! И бумагу?! Тоже, значит, в утиль?! – как голубь у брошенной  хлебной  горбушки,  расспрашивая,  ворковал   я.

–В утиль, служивый… В утиль… Если, значит, каток рулонный подпорчен или подмочен – на списание… На переработку  пойдёт…

–Ба-а! Каток!.. И  сколько же, дедуля, весит  этот  каток?!

–Пятьдесят кило, солдатик…  А для чего ты всё это выпрашивашь?  Уж не шпиёон  ли ты?! Вредитель какой, случаем?! Уж больно любознательный!.. Ась, позвонить в милицию  надобны…

–Не надо... Не надо, дедушка, никуда звонить… И не шпион я вовсе… Вот мои документы… – торопливо извлекая из кармана, я предъявил военный билет и командировочное  удостоверение…

Вахтёр, крякнув для солидности, надел очки-кругляшки и, взяв документы в руки, стал  их  пристально  рассматривать, переводя  недоверчивый  взгляд  на  мою  физию...

–Так, значит, Борисов?!

–Александр Николаевич… – угодливо подтверждая, добавил: – Прибыл сюда с целью… чтобы ваша фабрика оказала нам шефскую помощь материалами… для изготовления  наглядной  агитации, стендов, политуголков  и  стен  казармы…

Дальше  стал  слёзно привирать:

–Так как часть наша передислоцирована из Сибири, то мы, в отличие от вас, поселились на голом месте… У гнилого болота с одной стороны… И  Хованского кладбища с другой…

Про две другие стороны света, где находились Таманская бригада, Суворовское музыкальное  училище,  ВЧ “летунов”,  я  предпочёл  умолчать…

–Нищие мы, дедушка… и луидоров… ну то есть денег… в части нету… Шаром покати... На  покупку  этих  бархатов  и  монументов…

 

–Каких ещё, сынок, мАнументов?!

–Да это я так, к слову… Вот и хочу, значит… переговорить об этом с вашим начальством…

–Как же Армии-то родной не подсобить?! Пособят, милок… Пособят… Ведь я это начальство с ейного измальства знаю… Половина из них… здесь, на  Добрынке, Люсиновке и Коровьем, выросло… Прямо на моих глазах… Я ведь к фабричке  этой  прирос корнями… И оброс мхом, как старый пень… Более полувека тута работаю… С перерывом на войну… Теперича вот переезжаем! А мне куда?! Дома на табурете, у подоконника, как старому коту?! Или  на  лавочке у подъезда с бабками семечки  лузгать?!

–А  если  Вас…

–Уж много “если”, служивый! Если бы у бабушек были яйца в домино – они были бы дедушками! А так!.. – Вахтёр досадливо махнул рукой… – Иди, сынок, отселя… Не береди  душу  стариковскую… Через  час  приходи... Когда  дилектор  приедет…

На настенных  часах  в проходной  время показывало  семь часов пятнадцать минут… Надобылоскоротатьожиданиеи,обмозговывая,перекусить.В   этовремя

Открывались  только  булочные,  и  я  зашёл  в  благоухающий  ароматной  сдобой   магазин...

 

(Как вкусно пахли тогда московские булочные! Неописуемо! И этот аромат хлебного чуда распространялся на примыкающие улочки и переулки. В то время ещё не знали и не слыхивали ни о каких биодобавках, эмульгаторах, “аромомусенциях” и прочих ухищрениях  “прохиндиады” современного производства,  выпечки хлеба…)

 

 

На тридцать пять копеек купил полкило пончиков и вышел с большим бумажным кульком на улицу, выискивая укромную скамейку-лавочку,  чтобы  не  привлекать внимания окружающих. (Стеснялись мы тогда по поводу и без повода… «Не то, что нынешнее племя…» А может, Время?..) Что ляпнет кто-то из прохожих вопросом язвительно:

–…В  Армии  плохо кормят?..

Или какая-нибудь сердобольная дама бальзаковского возраста вынет из сумочки и отдаст  свой  “рабочий  бутерброд”, увидев,  как  жадно  я  поглощаю  пончики…

Покончив с кульком, тут же испил водицы прямо из лейки остановившейся поливальной машины, водитель которой заскочил в булочную. Утёр платком  подбородок… «По-ря-док…» – вздохом удовлетворения процедил я  и оправил форму... –  «Ну, теперь  можно  и  к директору…»

–Гражданочка!  Не  подскажете,  который  час?

–Без пяти восемь… А ты, солдатик, не  дембель?

–Нет,  дамочка… Наоборот,  два  года  впереди…

–Как  жаль… А  по  внешнему виду  и не скажешь… Как быстро мужают и матереют  в  Армии…

Кивнув женщине фуражечным реверансом, чуть приподняв картуз за козырёк, я направился  к  фабричной проходной…

Вахтёр-дедуля сдавал смену вахтёру-бабуле и демонстративно не обращал на меня никакого внимания…

Обращение “дедушка” звучало бы как-то некорректно, а имя и отчество я в радостной,  вестной   оказии   про   утильсписание  забыл   спросить.   Пару   раз  хмыкнул,

 

крякнул,  потоптавшись  и  пошаркав  ногами, – ноль  внимания,  нету  меня!..  Нетерпение смутного  ожидания  подвигло  на  попытку  вмешаться  в “пересмену”…

–Уважаемые!..  Разрешите поинтересоваться?!..

–Не мешай, солдат, дежурство сдавать!.. – строго оборвал вахтёр… – А то сейчас караул вызову!..

–Уж не шпиён ли, Григорьич?.. – прошамкала бабка-вахтёр, с интересом меня оглядывая…

–Да будя, Клавдия… Служивому наш дилектор нужен… Чтобы, значит, ихнему конному  полку… шефскую  помощь… материалами…  оказали…

Клавдия  всплеснула руками:

–Так ему же на Серпуховку надобно… Там пищевой комбинат… Овсяную крупу производит… А  у  нас  что?  Картон, древесина… Разве ж  этим  лошадей  накормишь?..

Григорьич  ухмыльнулся,  проведя  рукой  по  седым  усам:

–Ну ты прям, Клавдия, стала сляпая, когда не нужно… За ширинкой у несуна болт украденный сыщешь – и дуешь во все свистки… А тут у солдата в петлицах трактор не видишь… Постарели кони, как мы с тобой… Вымерли… Их молодыми тракторами заменили… А полк так и остался называться конным… Картон с фанерой им нужен для маскировки этих самых тракторов… от любопытных глаз…  Уяснила,  Клавдия Никитична?!

Вахтёрша  непонимающе  моргала глазами  и  утвердительно  кивала  головой:

–Надо же!.. Для маскировки…

Старик  задорно, по-юношески  подмигнул  мне. Взял телефонную  трубку:

–Витя!.. Тута вот солдатик подошёл… Ну, про которого я тебе утром у ворот рассказывал… Ты  уж  прими  его… не  отфутболивай… И  помоги  чем  можешь!..

Клавдия!.. Выпиши  пропуск  и  пропусти  солдата… Его  дилектор ждёт...

Директор фабрики Виктор Сергеевич был одет в сатиновую  с  жёлто-чёрной  клеткой рубаху с коротким рукавом (в таких ездили многие московские  шоферюги)  и серые фланелевые брючки-“пупконосы”…

Я представлял  себе  “дилектора”,  как  “выражовывался”  Григорьич,  иначе…

Лицо было “каравайно-славянским”, без нахмуренности, и притягивало добродушием...

–Здрав… Здравствуйте, Виктор Сергеевич… Мы к Вам от имени Советской Армии…

–Присаживайся… – оборвал он моё волнительное приветствие, любезно указывая рукой на стулья... – Как  нам  Вас  величать?..

–Александром… – опускаясь  на  стул, ответил  я…

–Так вот, Саша… Давай без пафоса  и  предисловий… Расскажи  всё  как  есть… Но дельно и лаконично… Время, понимаешь ли, у меня по минутам расписано… Переезжает фабрика  на  новое  место…  А  переезд  сродни  пожару…

Я без ангажированности и каймы фантазёрщины рассказал директору, для чего и почему нам нужен материал. Не забыл упомянуть и замполита части, Галкина Ефима Кузьмича. О его трагедии в служебной карьере и дрожащей мечте уйти на пенсию в полковничьем звании. Но для этого необходимо, чтобы будущая Ленкомната  заняла первое место по Московскому военному округу. А залогом этого триумфа явилась бы шефская помощь предприятия в предоставлении материалов: бархата, бумаги, накладных букв и цифр, художественных красок и  прочего  неликвида  и утильсырья,  подходящего для вдохновенной, творческой  работы…

 

–Кто это тебе про неликвид с утилём растрепался?.. – жёстко спросил директор, посмотрев  строго  поверх  припущенных  на  нос  очков...

–Да-а… не сердитесь, Виктор Сергеевич… Это я ещё утром выведал у Григорьича… Кстати,  как  его  по имени?..

–Кирилл  Григорьевич… А  что?..

–Ну я и говорю… Утром, до Вас, как-то само собою узнал от Кирилла Григорьевича про неликвид и утиль… А он спохватился… Шпионом меня обозвал! Караул  хотел  вызвать… Но, посмотрев  мои  документы, решил  мне  помочь…

–Ах, Григорьич-Григорич!.. Не стареют душой ветераны…  Наставником  был моим, когда по окончании ФЗУ1 поступил работать в цех, где он являлся мастером… Ты вот что, Александр… Составь список требуемого… Пойдёшь на склад  к  заведующей,  Раисе Петровне Калгановой… Я позвоню ей и  объясню  ситуацию… Погрузишь продукцию   на   кузовной  уазик,  который   выделяю   для   доставки  прямо   в     часть…

Накладные  оформишь  в  бухгалтерии… Секретарь,  Инна  Павловна,  поможет  в  этом  и сопроводит  до  склада…

Я не верил своим “веерным антеннам”… Достал платок… Коснулся кончика носа, лба, мочек ушей… Я  на  месте… Я  не  в измерении…

–Ну, что, солдат, замер? Не слышу и не вижу спасибульных поклонов…  Может,  ещё  чего недосказал?..

Вошла высокая, красивая шатенка в бирюзовом деловом   костюме…

–А вот и наша Инна Павловна… Но её мы вам в часть не отдадим… – Кратенько и уважительно  все  засмеялись… – Как  говорится, чем  богаты, тем  и  рады…

–Да-а, ну что Вы… как можно… Премного благодарны… Если бы не Вы… – очнувшись от восхищённого созерцания секретаря и засмущавшись, елейно затараторил я… – Мы, Виктор Сергеевич, думали… Уж если что, подфартит… то есть выделят нам материал… своим караваном… на горбах взводных… продукцию собирались  везти… А  тут – надо же!  Машину  грузовую  подарков  дают!..

Все  вновь засмеялись…

–А  хотите,  Виктор  Сергеевич,  мы  у  вас  на  фабрике… субботник  отработаем?..

–На старой уже ничего не надо… А на новой… Коль будет желание, приезжайте, встретим… Ну всё, солдат… Прощаться не будем… Инна Павловна тебе поможет в оформлении накладных… Будь  здоров, Александр…

И  мы  обменялись  рукопожатием…

 

 

До двух часов дня, с выбором материала по огромному складу, я  медленно  загружал машину. Вернее, иносказаньем, загрузил-то я её по первости быстро вместе с Василием, водителем выделенной машины… (Вася осенью прошлого года демобилизовался из Армии, поэтому ещё находился под задорными и горячими впечатлениями от неё, “кирзованной”, и во многом был солидарен со мной.) Но когда  вновь подошла заведующая складом Раиса Петровна, выяснилось, что я загружаю подмоченные водой пятидесятикилограммовые катки бумаги, а на другой стороне помещения складированы сухие… Мы, проклиная “кузькину тёщу”, разгрузились и стали внимательно рассматривать и выбирать более плотный и “сочный” по цветовой гамме бумажный бархат. Я решил от меловой бумаги, декоративного картона и множества  других  предложений  Раисы  Петровны,  в  том  числе  и  посмотреть  вдвоём   отдалённый

 

 

1   Фабрично-заводское  училище.

 

склад  мягких  игрушек, отказаться… И  полностью, до  просадки  рессор  под  кузовом, загрузил  машину  рулонами-катками  разноцветного  бархата...

“Барыжная” коммерческая мыслишка подлетела ухватно и своевременно после разгрузки подмоченного товара. Один рулон бархата свободно можно было обменять на что угодно… Дембельские фотоальбомы сродни приданому невесты… Ничего не жалко!.. Всё  самое лучшее!.. А  бархат  для  этих  самых альбомов – “как валюта Деду в  сапогах”…

Загрузившись и подписав накладные у завсклада (главбухом они уже были подписаны и скреплены печатью – посодействовала Инна Павловна),  я  позвонил  со склада в часть. К моему везению, Леденцов находился в штабе. По телефону бойко сообщил  ему,  что  нам  выделили  грузовую  машину  материала:

–Встречайте! А то гвардейцы раздербанят на клочки! Как вороньё, любящее всё красивое  и  блестящее! Приедем  часам  к  четырём...  Ждите!..

Выехав из фабричных ворот, мы вскоре остановились в переулке, у пивного павильона…

–Залиться надо!.. – с ухмылкой произнёс Василий и достал из спортивной сумки пятилитровую канистру. Вылез из кабины и пристроился в гудящую “бодунскую” очередь. Через  десять  минут  шоферюга  запрыгнул  в  кабину, и  мы  поехали…

–А  где  канистра?.. – озираясь в боковое стекло, спросил я  как бы  между  прочим…

–В  кузове, за  бортом  пристроил… Там  прохладней…

Через несколько сот метров вновь остановились у небольшого продуктового магазина, в котором Василий исчез на целых двадцать минут. Вышел из него с двумя полными авоськами продуктов и торчащими длинными горлышками четырёх бутылок водки “Экстра”. В душе защемило… «Господи! Доедем ли?! И так рессоры на каждой рытвине молотками бьют… А тут Вася что-то замышляет…» И запахло не только пивом,  но  и “керосином”…

–Вась… Ты  это… к свадьбе,  что ли, готовишься?  Или  к юбилею  какому-то?.. Шофёр  искоса  зыркнул  на  меня  и  захохотал:

–Ну ты, Сашок, премудрый карась! Прямо как в кинофильме “Чапаев”… Тута, мол, мужики сумлеваются… Ты  за  большевиков… аль за  коммунистов?..

–Я  за  Интернационал!.. – добавил  я  окончанием  эпизода  сцены  этого  фильма.

–Правильно, Саня! За солидарность! Ты мне, я тебе! Не переживай… Довезём всё в целости и сохранности… А это?! – кивнул он на сетки… – Я вот что, Сань, думал- надумал… Твой  стройбат  в окружении воинских  частей  находится… Сам  рассказывал…

–И болот… и Хованских кладбищ… – с тревожным предчувствием добавил я и сплюнул  за окошко…

–Так  вот…   Там   же  имеются   гаражные  мастерские   с   механиками-солдатами?

Верно?!

–Так у нас свой гаражный блок из двух ангаров… Правда, в ведении он двух батальонов стройбата…

–Это уже отлично!.. – хлопнул ладонями об руль водила... – Понимаешь, братан… перебрать её, родимую, всю до косточек надо… – И он опять сильно хлопнул по рулю машины... – Заменить  внутренности  на  новенькие…

Я  надуто  покосился  на  него:

–Ты, Вась, поосторожней с рулём-то… А то не только рессоры, но и штурвал отвалится… И  будут  бархатные катки прыгать и бодаться с транспортом по всему сафари-проспекту… Вот будет-то  перебор  по  клавишам… И  запчастей  вдоволь!..

Василий  ухмыльнулся  и  продолжил  нудить:

 

–Замучился я с ней… В фабричном гараже… запчастей нет… А если появляются – мне в последнюю очередь… Молодой ещё!.. А у спекулянтов?! Так я ещё и не на калымил… почти ничего… В простое постоянно… Вернее, под ней и на ней с гаечными ключами лежу… Любовь стервозная у нас с ней такая… – Поднял от руля руки, чтобы хлопнуть, но, видимо, вспомнил моё предостережение… – «Об новой машине пока и не мечтай», – одно и то же твердит мне наш главмех… Зарабатывай, говорит, доверие, авторитет и уважение коллектива… А как? Сам же знаешь… Я только из Армии вернулся… Протежных Иван Иванычей в друзьях и родственниках не имею… Проживаю   в двухкомнатной коммуналке на Добрынке с матерью… Про свадьбу ты вот брякнул… Почти в точку…

–Почему – почти?

–В ноябре расписаться собираемся… Татьяной её звать… Хорошая, серьёзная девушка… Два  года  меня  из  Армии  ждала… Письма  сердечные  писала…

Я вздохнул…

–Чего  вздыхаешь, Сашок?..

–Да-а… так…

–Она тоже из простой, рабочей семьи… Отец токарем, мать инструментальщицей… Танюша учётчицей… на одном заводе батрачут… Так что сам понимаешь… Особых, благовых надежд не предвидится… Ну, в смысле, отдельной кооперативной квартиры… Так что летать она у меня должна, как ласточка!.. А  не  ходить, как ишак, останавливаясь по собственным причудам!.. – И в разгорячённости ударил рукой по дверце бардачка, открывшейся при ударных подпрыгиваниях перегруженной машины… – Летать мне надо, Саня! Летать!.. Калым-заказов много… А с этой стервой!.. – И он вновь, но чуть полегче хлопнул ладонями по рулю... – Одна лишь профукация!..

–Я думаю, Жора тебе поможет договориться с гаражом… И как не помочь?! Когда ты  ему  такой  кушачный  подарок  везёшь… Цельную  машину  бархата!..

–А  кто  он  такой – Жора?

–Да  командир  наш…  ротный…

Пару  минут  ехали молча  по быстроногому, искристому  Ленинскому  проспекту…

–Я вот чё, Санёк, думаю… – прервал паузу Василий… – Четырёх  бутылок  маловато будет… Где её потом ночью искать-то?.. За кольцевой таксистов не сыщешь, а шинкарей я местных не знаю… Давай остановимся у винного, я ещё шесть бутылок куплю…

–Да  хватит, Василий! – возопил я, одновременно проведя рукой по горлу… – Сперва договориться надо!..

–Вот мы, Сашок, эту водочку в договорах, обсуждениях скушаем, а её, греховодницы, как всегда, не хватит… И получится в итоге-разборе, что мы не поняли  друг друга… Мы не машины чиним, а велосипеды… Нет, Сашок! Куплю ящик! Может, движок на новый обменяю! С военмехами в Армии хорошо знаком был… Те же чёрные лешие, только  с  военным билетом…

В конце Ленинского проспекта, перед выездом на МКАД, остановились у винного магазина. Вскоре Василий вышел из него, неся в руках пластмассовый ящик с водкой, который долго затем не могли приспособить в перегруженном кузове.  Пришлось  вынимать рулон-каток  и  на  его место ставить ящик. Бархатную бобину пришлось продать по дешёвке, за три бутылки “Русской”. И то минут двадцать уговаривая и увещевая, что зелёная бархатистая подсобка как не иначе привлекательно подходит к данному интерьерчику  магазина…

 

«Время семнадцать ноль-ноль... Нас ждут… Нас уже нетерпеливо-ёрзно ждут… Леденцов, наверное, в очередной раз выходит покурить на крыльцо  и  бросает  тягучий взор на ворота КПП, затягивается сигаретой и неразборчиво, сквозь  зубы,  цедит  матерный едрёна-корень... А мы всё ещё на Ленинском!..» – начинала тревожно зудеть щемящая, извечная  мысль  купца  на трактовой  дороге  при  сгущении  сумерек…

Уложив  вырученную  водку  за  сиденье,  тронулись…

–Василий!  Только  не  гони!  Тише  едешь – дальше  будешь…

–Как поедем-то, Сашок?.. По кольцевой, на Тёплый Стан…  через Мосрентген… Или с выездом на Киевское шоссе, с поворотом на деревню Саларьево?.. – рассмотрев дорожную  карту,  спросил Василий.

–Давай через Мосрентген… Перед Саларьево, на Киевском,  пост  ГАИ…  Не  дай бог привяжутся… Это не так, да то не сяк… накладные  не  понравятся…  Не-е,  поедем через Мосрентген… Хоть и чуть подальше ехать, но ближе аплодисменты встречи… – с таинственной пафосностью  произнёс  я  и улыбнулся… – Ну, чего смотришь на меня, Вася, рот открыв?!  Гляди  вперёд!.. Заводи  бибику,  трогай!..

Не доехали мы до части где-то с полкилометра… Сломались… Лопнула правая задняя рессора…

–Дохлопался!! – в  сердцах  завопил  я  на  шофёра…

–Чего дохлопался-то?.. – злой непоняткою спросил он, рассматривая заднюю ось  и сильно  накренённый  борт машины…

–Да всё хлопал по ней, когда ехали! Ласточка, видишь ли, ему нужна! Хорошо хоть, не перевернулись! А то было б  как в сказке: головушки кряком, рулончики в ряд, буерак опрокинул  коммивояжёрных солдат…

–Всё шутишь?! – огрызнулся Василий и, присев на корточки, стал тупо рассматривать задний мост…

–Нет, Вася… Не до шуток… И, как поётся в шофёрской фронтовой песенке – а помирать  нам  рановато, есть  у  нас  ещё  дома жена…

–А ну тебя, балагур… – И закурил в расстроенных чувствах, сплёвывая горечь на асфальт…

–Ну, ты, Вася, тут  сиди  покамест… Никуда  не  ходи  и  никого  не  подпускай…  а  я  в  часть, за помощью… Леденцову доложу о трагедии… Полчаса, не больше… Ты только  водку  не  начинай  с  горя  пить…

Вася  жестом  отчаяния  показал мне, куда  торопиться,  и  обидчиво  отвернулся… Сокращая путь,  пробежал сайгаком  через постоянно открытые ворота   “проходного

двора” соседнего  стройбата, вплотную примыкавшего к нашей части. Влетел в  казарму…

–Где ротный?! – крикнул я срывающимся фальцетом ковырявшему в носу постовому  дневальному...

Тот, испуганно  дёрнувшись, забалаболил  на  непонятном  дурмерском  санскрите:

–А… а… а… низном… низном…

Сгоряча махнул  рукой: «Всё понятно,  сольдатм!..»

Ворвался в старшинскую с ветром тревоги и буйной радости, внеся испуганный переполох  в  двух  денщиков-каптёров,  массажирующих  Бубенцову  спину  и  пятки…

–Ко-о-ля!! Мы сломались!! Слышишь?!! Хватит балдеть!.. Мы сдулись, как воздушный шарик у Винни-Пуха… почти достигнув цели!.. Целая машина бархата! В полукилометре отседова!.. Нужно быстрее перегрузить! Кабы ушкуйники соседней части не  пронюхали  про товар!..

Старшина привстал с койки, свесив босые ноги. Цыкнул на каптёров, чтобы те сделали  “шляу-фон”  из  комнаты  и  плотно  закрыли  дверь…

 

–Никого ко мне не пускать! – крикнул он им вдогонку… – Ну чего ты, Борисыч, раскудахтался, как молодой индюк… Сопли истеричные по всей казарме развесил… С рассудком,  по  порядку  расскажи всё…

Сдерживаясь от волнения и не сбиваясь на частности и нюансы командировки, я доложил, чего привезли и где стоит сломавшаяся машина… И что рулоны-катки весят по пятьдесят килограмм…

–А  в  ширину?..

–Чего  в  ширину?! – на  нервах,  взбудораженно  переспросил  я...

–Ну,  в  ширину  катки, бл…,  эти  самые!..

–По шестьдесят  сантиметров,  Коля,  будут…  Ты  о чём?!  Спасать  ситуацию  надо!

Сбагрит  этот  Вася  товар  налево!..

–Значит, комнату обклеить лимонным бархатом получится… – смакуя, размышлял вслух в эти тревожные минуты старшина  Бубенцов…

–Обклеишь! Обклеишь, Петрович! Ты только скорее машину найди! И персонал грузчиков…

–Ты вот что, Борисыч… Беги обратно к машине и жди… Сейчас должна подъехать рота с объектов… Направим к тебе провинившийся взвод… Надо доложить Леденцову… Поменялся он в графике специально для этого случая, когда ты ему ьс фабрики позвонил… Вечером дежурство по части принимает... Извёлся, изнервничался, тебя с товаром ожидая… Час назад приходил, тебя вспоминал… Почему-то Борисканом называл… Пинков-пилюлей кособольным солдатикам и дневальным понараздавал… Говорил… если приедет комиссар пьяным и без машины… арестовать и посадить в пристроенную кладовку… где хоронятся старые, заплесневелые валенки и такие же крысы… Чу-ует  рысью  что-то?!  На  расстоянии…

Я на мгновение опешил,  услышав  про “чутьё-мутьё”  Жоржича…  Ведь я про водку и планы Васи-шоферка с видами на ремонтные гаражи его не посвящал… «Надо забежать в штаб и самолично доложить обо всём Леденцову…» Однако тот был лёгок на помине… Раздалась команда дневального на  тумбочке:

–Сми-р-на-а!! Дежурная по рота – на виход-а-а!! – И коверканное приветствие- доклад  командиру  роты...

Я  мигом  вылетел  из  каптёрки  ему навстречу:

–Георгий Львович!  Георгий Львович!..

–А-а… Борисыч?!.. С вечерними лошадьми изволили приехать?!.. А где же самосвал драгоценной рухляди? – с сарказмом, нервно подёргивая коленом и слегка пристукивая тоненько скрученной газетой  “Правда” о ладонь руки («А внутри, наверное, арматурка…» – мельком подумал я), архаичным трёп-приветствием встретил меня Леденцов.

–Мы приехали! Приехали, товарищ старший лейтенант! Машина стоит в пятистах метрах от части! На мосрентгеновской дороге! Сломались мы! Лопнула задняя рессора! Зайдёмте  в  канцелярию,  я  быстренько  всё  Вам  доложу…

Через пять минут я вприпрыжку бежал обратно к бедолажной машине... Василий,  как ни в чём не бывало, сидел на бордюрном камне и жевал в зубах нераскуренную сигарету…

–Ну, что нос повесил, Уточкин?! – переходя на шаг, окликнул я его и весело пнул ботинком  колесо,  подойдя  к  машине…

–Вообще-то моя фамилия Селезнев… Ну, а что насчёт тягача? Помощь будет?..  А  то пока здесь камень просиживал, тебя дожидаясь, плохие мысли начали в голову закрадываться…  Думал, бросил  ты меня… Намеренно… Воспользовался  ситуацией…  Ну

 

чтоб, значит… и товар заполучить, и уазик мой разобрать до винтика…  Смешком,  взахлёб глумясь, рассказал всё товарищам-сослуживцам… И теперь зырите на  меня  сквозь заборные щели и ехидно втихаря смеётесь, дожидаясь темноты… когда я не выдержу ожидания, брошу машину и отправлюсь в город… Или того ещё хуже напрессовывается  сюжетец… Лопатой  по  голове!..

–Недооцениваешь ты нас, Вася… – зло заводясь, перебил я его… – Тут тебя  и съесть могут… Да ещё под ящик водочки-то!.. Рассказывают, в прошлом годе нашли тут, недалече от кладбища, в овраге, обглоданные косточки… А рядом следы от кострища и ржавый котелок с солдатскими ложками… И вырезанную ножичком надпись на брёвнышке, на котором, по-видимому, и сидели обедающие: «Вкусный был Гена».  И  теперь никакие генетики-криминалисты не установят, кто же сожрал Гену! Потому что у него  остался  только  один выход…

–И-и-и… к-к-какой же?..

–Ну, ты, Василий, со страху логику совсем в мозгах потерял… Тут его осенило,  и  он  пукнул…

–Правильно задница тебе подсказывает… Вот так-то, Вася!.. А то, зырят за ним! Когда в город он пойдёт! Проще к людям и делам ихним относиться надо, шофёр Селезнев… А с Уточкиным я прям в самую точку попал… Только плюс на минус поменял… Уточка ведь женского  рода?..

–Ты  это… к  чему клонишь?..

–Да бредни накрученные, как баба, распыляешь в душе своей… А Уточкиным тебя назвал в честь известного русского автогонщика в начале двадцатого века… Ну, когда эти самые, велосипедные машинки бегали… Да и потом… есть в тебе что-то птичье, с молоком, наверное, впиталось… Всю дорогу ласточку хотел из ишака сделать… А сам, оказывается, Селезнев… Не  маловата  ли  попа?!

–Чья?!.. Да  моя!.. По  сравнению  с  твоей!..

–Ласточкина!..  Селезнёв!..

–Селезнев  я!  Се-ле-знев! Понятно?!

–А ты что подумал, Се-ле-знев?! Панику-то сопливую разводишь, как индюк! Лопатой совковой его по голове огреют! Растащат машину до винтика! А я вот Леденцову доложил о твоей беде… С механиками и гаражом он поможет, разденут и переберут твою колымагу… Стрижом-болидом величать будешь! А сейчас давай-ка переставим ящик  водки  из  кузова  к  тебе  в  кабину…  Пассажирить  больше  не придётся,  пока  взвод тягачей не пришёл…

Василий удивлённо-немым вопросом посмотрел  на  меня  с  приоткрывшейся  знаком – выпяченной  нижней губой…

–О! Блин!.. Про стрижа обмолвился – и челюсть отвисла… – отрядил  я балагурный реверанс  в  его  сторону…

–Да  я  про  взвод  тягачей  не въехал!..

–А-а! – просмеялся я… – Три солдата из стройбата заменяют экскаватор… А тягачами им быть ещё сподручнее… Так что засунут длинную, толстую трубу под задний мост полуторки… приподнимут с обеих сторон, а на переднем ты, Вася, в кабине рулить будешь… А тягать, спрашиваешь, кто будет?! Так солдатики на вожжах до гаража и пробурлачат…

–Так  надо же  здесь,  на  месте  разгрузиться… Чтобы  им  полегче  было!..

–Перекантуемся мы в гараже… Надо, чтоб никто не увидел из других рот… И не растрезвонил  по  всей  военной  Хованщине…

–Так  жалко же  солдат… Тяжело  им  будет…

 

–Какой жалостливый, блин, стал!.. Пять  минут   назад… вопил  на восходящую луну:

«Разде-е-нут! Кара-у-ул! Карманы вывернут до самой рамы!..» А как спасенье пришло – нравственно-эстетическую мораль иссякать начал… Тогда давай я за руль сяду! А ты… веник-опахало из берёзовых ветвей наломай и обмахивай тягачей-солдатиков…  Чтоб им не жарко было… И всякая кровопийная гнусь не кусалась… А то – жалостливый, заботливый  стал!  Хошь, тебя  коренным,  по  центру,  запряжём!..

–Ну ладно! Ладно, Сань!.. Чего ты?! Может, треснем по соточке?  А то колбаса с сыром  запариваться  в  бардачке  начали…

–Запариваться ща бурлаки будут!.. А мы как всё оформим – тебя в гараж, бархат в кладовую… Сядем чинно в канцелярии или в каптёрке старшинской и хорошо почаёвничаем!.. Потом, Леденцов не любит, когда симпозиум без него открывают… Да и знает он о твоей проблеме в коротких, бойких выражениях – совсем мало… А  про  эликсир – совсем ничего… Так что  подождём!..

На темнеющем в сумерках фоне забора появилась  строевая  группа военнослужащих, которая вытекала из ворот соседней части. Слышались громкие сержантские команды:

–Шире  ша-аг!!  Под-тяни-ись!!..

–Наши ли идут?.. Ромбом, свиньёй выползают… – настороженно вопрошал и рассуждал я вслух, чем приводил в беспокойство Селезнева, тоже напряжённо вглядывающегося в вечернюю, тёмно-серую  даль…

–Ускорить шаг! Не отставать!.. – всё резче и отчётливее звучали голоса командиров...

“Когорта” приближалась… В смешанном, тускловатом свете луны и почти зашедшего солнца поблёскивали ломы и лопаты, которые  издалека можно было принять  за  секиры  с копьями…

–Шире  шаг!  Выровнялись!..

–Ща прикажет на изготовку опустить… Ломы-копья и лопаты-секиры… – иллюзорно  поддаваясь  мыслям, брякнул  я,  отягощая  нервозную  обстановку...

Тревожность  передалась  Василию.

–Сань… А,  Сань!..  Взвод-то чей?  Ребят-то  узнаёшь?..

–По-моему,  не наши…

–А кто же тогда?! – Шофёр заметался в “прострационном” смятении… От меня к машине… от  машины  ко  мне… – Чьи  солдаты, Са-ня?!  Кто – эта-а?!..

–Чего орёшь, бл…?! Бедуины фантомных явлений! Ща растворятся… или душить начнут…

Беспокойство  нарастало  и  во мне…

–Так  ты  их  не  узнаёшь?..  Может,  убежим,  пока  не  поздно?!  А-а?!..

–Теперь уже стой, Вася, до последнего… Догонят – затопчут  сапогами… Басурмане торговаться любят, в базар играться… Ты им – понравившуюся машину… Они тебе – ремень солдатский… Ты им – бархат… Они тебе – сапоги… Ты – ящик водки, ими же обнаруженный… Они – рикшей со строительными носилками до автобусной остановки в город… С опыхальными почестями бегом донесут… И ты им будешь, очень благодарный – “бисера” в поклонах рассыпать… Не любят они барыг в бартере, с серьёзными рожами… Подумают, что ты их наловчил… Тогда рикши с носилками не до остановки  понадобятся,  а  до  кладбища…

–И на какой хрен я согласился сюда ехать! Стоял бы себе в ремонте в фабричном гараже… Я  просто  так  не  сдамся!  Кусаться  буду!  А   машину…

 

–Нет, Васёк… Иной раз сдаваться надо – Воле Случая… И Случай спасёт тебя от опасности…  Шерше ля фам...  Ищите  женщину  по  имени  Жанна!..

–Какой ля фам?! Какая ещё Жанна?! Не знаю я никаких Жанн! У меня Татьяна  есть!  И  вообще!..

–Жанна, Васёк, – это жадность, алчность, нажива, наглая  аморалка… – предварял  я философские  издёвки  развеянным  капут-хеппи-эндом…  Взвод-то  шёл  свой!..

В первом ряду поблёскивали стиляжные очки Ермухана. Ротный разрешил ему поносить их неделю от “куриной слепоты”... Позади, чуть сбоку, вышагивал с тросточкой старшина Бубенцов, которая развинчивалась в длинной рукояти, а из пустотелого основания вытаскивалась короткая кожаная плеть. Сделали ему её в подарок, опять же к юбилею свадьбы (Колюне  нравился этот вечный праздник “больших плюшевых игрушек   с разноцветными лентами”), ижевские мастера-солдаты, которые числились в нашей роте, но службу отрабатывали в механическом спеццеху УНР при Генштабе, на Гоголевском бульваре,  и  могли  даже  состряпать  презентом  легендарный  пулемёт  “Максим”…

На шутки, на двусмысленные вопросы военнослужащих отвечал горделивой резонностью:

–«…От прадеда! Платовского казака! В наследство досталась трофейной контрибуцией…  от  пленённого  француза  под   Малоярославцем!..»

 

 

(О плётках в постели тогда ещё и не слыхивали… А вот отпороть свою бабу за кокетство перед сельскими мужиками до соплей, до  визгу…  чтоб  полдеревни  к  дворовому  забору  сбежалось   да   лузгая   и   с  подъёром   сплёвывая   семечки, судачило:

«…Никак, Микола  свою  Маланью стыду-разуму  учит…» – запросто!.. Всё  по-семейному, “заведенному укладу”…

В нашем  случае тросточка  являлась  атрибутом “Ваш-бродь-почитания”, подгонялой отстающих от строя коротконогих солдат. Не в смысле длинномерности “кирзовых кеглей”, а в том, что одна нога у них была короче другой на несколько сантиметров. И таких вот доходяг по здоровью  забирала  коммунистическая агонизирующая Армия в “нестроевые” войска, как блефорно писалось в отчётных документах того времени… Но “строй” в них никто не отменял. Строились в ряды, шеренги, по отделениям, повзводно, по одному!.. И больше того, проводились военные смотры  и  конкурсы  с  исполнением  походной  песни…)

 

 

–Взво-о-од!! – Сто-ой!!.. – громким, раскатным эхом в вечерней разряжённой атмосфере  прозвучала  команда  сержанта,  ведущего  строй...

Передние “бойцы” встали на месте, а задние “чуноходы” ещё продолжали шлёпать истлевшими от цемента и грязи, зашитыми проволокою в подошве и подбитыми фанерными каблуками стройбатовских сапог. В глухой невесомости каторжных мыслей наступали на пятки вставшему впереди походному ряду, из-за  чего  возникла громогласная перебранка с тычками, оплеухами и колоритными посылами на “ближнее и дальнее  зарубежье”…

–С-стый!!  От-торвы!!.. Я  кому  говорю!!..  Смирна!!..  Баранбеков!!  Ослина,  бл.!!

Куда пошёл?!!..

–Пошля смирна ходиль…

 

–Вернись в строй!.. Взвод! Слушай мою команду!..  Командирам  отделений подойти к старшине! Для получения распоряжений!  Остальным – пять минут перекура!  Не  разбредаться!  Во-оль-но!  Ра-зой-дись!..

Сержантский состав вместе со старшиной Бубенцовым и командиром взвода, строевым сержантом (в стройбате существовало разделение на “строевых”  и  строительных войск), подошли  к  накренённой  на бок  гружёной  машине. Поздоровались со мною и шофёром Селезневым. Бубенцов присвистнул, разглядывая катки-рулоны разноцветного  бархата, уложенные  выше  крыши автомобиля…

–Даёшь, Борисыч!.. Сколько же  здесь?!.. Как  тебе удалось?!.. Я  самодовольно  хмыкнул:

–Тридцать два катка… по пятьдесят-шестьдесят килограмм… Больше полутора тонн… А как удалось?!.. Так это… ласковый телёнок – дипломат, от двух маток-коров молоко сосёт… И с обоих боков греется… Вот так вот, Петрович, дельные помыслы строятся… Ротный-то договорился с гаражными механиками по его ремонту?.. – кивая на Василия,  спросил  я  Бубенцова...

–Да-а,  вроде  гараж  в  курсе… И  зампотех  тоже… Леденцов  шас  сам  подойдёт…

–Старшина… Отойдём-ка  в  сторонку… Перетереть  с  глазу  на  глаз  надо…

Коля заинтересованно посмотрел на меня и, лукаво улыбнувшись, прикурил сигарету…

–Ну,  что же,  комиссар… Пойдём, отойдём…

Отдалившись от суетной обстановки метров на десять, я без околоточных вступлений рассказал ему про ящик водки, стоящий в кабине и накрытый рабочей фуфайкой… Что необходимо помочь в качественном авторемонте хорошему парню, шофёру Василию… И главное, чтобы солдаты как можно осторожнее и аккуратнее относились  к  ценному товару…

–Ну эта… само собою… – поддакнул Коля, уже видевший в яви свою комнату, обклеенную  лимонным бархатом…

–Я  вот  думаю,  Петрович… Опасно  доверять  этим  размочаленным  домкратам… – Я показал взглядом на мусоливших по кругу бычок папироски солдат. – Кабы не рассыпали груз… Надо бы перегрузить его нежненько на другую машину… И втихаря доставить  в  казарму… Чтобы  не  видели  соседние  роты…

–А  им-то  чё?!

–Да ни-чё, Коля!.. Базар-вокзал начнётся!.. И поезд с бархатом уедет в никуда! И вокзал  тоже… без  отпускников  на  Родину…  опустеет…

Старшина  почесал  тростью затылок:

–Если… двумя ходками…

–Почему  двумя?.. Ты  о чём?!

–Да-а о санитарной машине… уазике-буханке, что у штаба стоит… И в распоряжении  дежурного  по  части… А-а,  вон  и  Леденцов   идёт!..

Вдалеке  показался  силуэт  военного…

–А  как  ты  узнал?..

–Эх! Са-ня-а! Что значит – в Армии без году неделя!.. Вон, видишь  тёмную  повязку на рукаве?! Портупеей перетянут, атрибуты дежурного… Патрули здеся не ходят!.. – И  покосился  на  кладбище. – Да-а  и  один  он!..

Нас окрикнули сержанты:

–Что, старшина, делать будем?..

–Пока  курите…  А  впрочем,  вон  Леденцов  идёт…  Постройте-ка   взвод…

 

–Око-он-чен  перекур!!  Взво-о-од!! – Станови-ись!!  Построиться  в  две  шеренги  по  отделениям!!..

Шумовой  ветерок  зашелестел  отголосками:

–Ротник   идёт…   Жорика?..   Вай!   Где   виделя?..   Тута  мотри…  Ва-ай!  Правду!

Шайтан-майтан! Злюденцов  шагай  к  нам пишком…

–Разговорчики!!.. Равняйсь!! Смирно!! Товарищ старший лейтенант! Третий взвод второй  роты  построен!  Командир  взвода  сержант  Волчков!..

–Вольно!

–Вольно, взвод!!

–Здравия желаем, Георгий Львович… А у Вас ниточка на плече торчит… Разрешите сдуть или одёрнуть?.. А разрешите?.. – окружили подхалимажным гомоном сержанты  командира роты…

–Да  погодите  вы  со  своими  пылинками!..  Комиссар! Давай  показывай,  чего  тут  у  нас  в  огороде…

–Георгий Львович… Давайте отойдём в сторонку вместе с Бубенцовым… И обсудим  некоторые  нюансы  пришпекта  без  посторонних   ушей…

–Ну  пряма… совет  в  Филях… – беззлобно  пробурчал  ротный…

–Старшине я вкратце рассказал о фабрике… Мы думаем, что лучше всего перегрузить товар на санитарную машину… И двумя ходками доставить его в казарму… Для этого достаточно двух отделений взвода… Старшина обустроит и проконтролирует разгрузку в кладовую роты… Следующее!.. Отбуксировать сломавшуюся автомашину в гаражи  и  поставить  её  на  капитальный ремонт…

Леденцов посмотрел на меня нахмуренным,  вопросительным  взглядом,  сложив губы  в  дудочку – “Чо?..”

–Да-да! Георгий Львович! На капи-таль-ный!.. Фабрика оказала нам, Вы видите, какую неоценимо большую шефскую помощь! Тридцать два катка бархата! Полторы  тонны дефицитнейшего материала! И ещё готова оказать! А были бы машины – я  и  мебель бы списанную привёз оттуда! И ещё много чего! Но мы опосля вернёмся к этим пирожкам… А сейчас надо также оказать им услугу в ремонте… Вот, познакомьтесь с водителем фабрики игрушек Василием Селезневым... Молодым строителем коммунизма! Как он представлен на главной производственной доске  почёта!..

Шофёр “Филинов” (в данный момент хотелось намеренно оговориться, исказив фамилию) вытаращенно смотрел, попеременно  двигая зрачками,  то на меня, то на Жору, но  не  влезал  в  дифирамб  его  представления  нашему командованию...

Привирал я, конечно, здорово! И по поводу досок почёта, и гвардейства в  ударниках  пятилетки и комсомолии… Глядя на Васю, на его кепочку-панамку с рисунком олимпийского Мишки, на скособоченную, ободранную машину, хотелось пафосно закончить: «…Что это, увы, товарищи, красноречивый, краснобайский комсомольский аванс! А пока он обыкновенный раздолбай… Молодой! Горячий! Специалист и  патриот…» Но  я  продолжал  нести  “околесную передовицу”...

–Василий, являясь активистом общественной жизни предприятия, внёс предложение от имени коллектива фабрики! Провести по приезду к нам праздничный вечер-семинар! Под лозунгом-девизом “Народ и Армия едины!”. Короб с письменными посланиями, пожеланиями, напутствиями от трудящихся фабрики стоит у него  в  кабине… И прочитку, ознакомительный просмотр их нельзя откладывать в  долгий ящик!.. В ответ фабрика приглашает нас, военнослужащих, на осенний вечер-бал! Посвящённый годовщине Великой Октябрьской социалистической революции!.. Ура! Товарищи комсомольцы!  Ура!..

 

–Ну-ну, Борисыч!.. Хватит ёрничать над больным войском! Какие балы?! Я в увольнение в кинотеатр Мосрентгена боюсь их отпускать… А  ты –  танцы-шманцы…  Кина нет! Товарищи солдаты! Так проведём комсомольское собрание! Вот какая должна быть диспозиция комиссара в нашем войске… – с напускной сердитостью, улыбаясь и подсмеиваясь,  прервал  мой  афишный  монолог  командир  роты...

Я, чуть  повернув  голову,  показал  глазами  мимо  него…

Жора стоял спиной и не видел, как незаметно, по сантиметру, подкрадывались любопытные “соглядаи”…(Словно суслики, приложив передние лапки к животику, навострив ушки-антеннки сгибом к эфиру, а губы свернув в трубочку, напряжённо стенографировали под пилотку добытую информацию. А затем писали “по теме” доброжелательные письма, рисовали наглядные рисунки, отсылая их в любимые радиопередачи: “Шаболовка, 37”,  “Радионяня”,  “КГБ-дейка”  или  популярный журнальчик  “МУРзилка”,  что  на  Петровке, 38…)

Старший  лейтенант  резко  обернулся  вместе  со  старшиной…

–Встать в строй!! Ухоеды!! Кто разрешил разбредаться?!! – заорал Бубенцов. – Командиры!!  Построить  отделения!!  Взво-о-од!!  Слушай  мою  команду!!!

 

 

Поздним вечером, после отбоя, старшина, командиры взводов, актив роты “приближённых к императору” собрались в канцелярии на “шефский халявный затрапезник”… В прениях и чтениях засугубили-заслушали-скушали четыре фанфурных фолианта “Экстры”… Обсудили дальнейшие мероприятия… Высказались по поводу Ленкомнаты… Моё мнение было таковым… – «Что ещё рано начинать работы… Через неделю, полторы, максимум две, когда привозимый материал с Генштаба перейдёт из количества в качественную, конструкционную массу, тогда можно будет окончательно сложить художественно-оформительский план… А чтобы материал правильно  подбирался,  мне  завтра  придётся  вместе  с  ротой  ехать  на  объект  “Арбат”…» На этом мы  поставили  “сухую  гранёную точку”  и  стали  расходиться. Вася  Селезнев  отправился  спать  в  старшинскую каптёрку…

Утром, после развода рот по объектам, дежурный по части старший лейтенант Леденцов вызвал меня в штаб перед самой посадкой в автомашины… Я не  пошёл,  а рванул “по вызову”, думая, что ещё  успею вернуться, и прокричал на ходу взводному сержанту  Кузовлёву, чтобы  меня подождали.

–Не больше-е  десяти  мину-ут!.. – резонируя  плац-эхом, прозвучал жёсткий ответ… Я обернулся и, чуть подсев в коленях, развёл  руки, состроив  досадливую   гримасу...

–Шкуру не только с роты снимут!! Весь батальон раком поставят!!.. Не больше десяти минут!! Комиссар!!.. Не могу!!.. Понимаешь?!!.. – вновь прокричал взводный, увидев  мольбу  и  обиду  в  моих  жестах…

Влетев  в  дежурку  штаба, в  запарке  громко затараторил:

–Товарищ старший лейтенант! Товарищ старший лейтенант! Что случилось?! Чего сказать-то  хотели?!  Щас  машины уедут!..

–Ты присаживайся, Борисыч… Не плюйся… На стул-то присаживайся… Машины сегодня без тебя отправятся… В отпуск я решил уйти… на две недели раньше… С комбатом по телефону формально согласовано… К обеду подъедет… Приказ и частности оформят, подпишут… Далее… Сегодня с тобой целый день будем обсуждать, корректировать план мероприятий на месяц в моё отсутствие… Составишь докладную записку… нарисуешь  там  графики  всякие, схемы… Ну, ты  меня  понимаешь?!

–Не  совсем!..

 

–Ну  ладно… по  ходу  дня  объясню… Они  нужны  замполиту  части  и  комбату… как  условие  подписания  моего  отпускного  приказа…

–А  к  чему  такая  спешка, Георгий  Львович? Я насчёт отпуска. Что-то по семейным  обстоям?..

–Да нет, Борисыч… По устоям и обстоям всё не так уж и плохо! А вот дачу, унаследованную  в Николо-Хованском, со спуском  к пруду, обустроить  надо! И для этого нужны  материальные  средства…

Я хотел было спросить по поводу этих “пространных” материальных средств, но Жора  жестом  руки  остановил  меня  и  продолжил:

–Ты молодец, комиссар… что нашёл такую “пользительную” фабрику… Утром я долго разговаривал с шофёром Селезневым… Конечно, он пешка, но общую картину списания барахла представить удалось… Позвонил комбату и обоснованно всё ему доложил… Бондаренко, правда, не любит всякие там камуфляжные  афер-схемы, прикрытые заботой о солдате… Принципиальный офицер… Но с предложением об обоюдном обмене шефской помощью согласился… Правда, с чёткими оговорками… Фабрика нам списанную с баланса мебель, столярные станки, краску художественно- производственную и бытовую и многое другое, что пригодится для хозяйства части… Мы им шефскую помощь,  в  качестве  рабочей  силы,  по  субботам  и  воскресеньям…

–А какие, простите, оговоры-формулировки у комбата? – с расстановкой, прищурясь  взглядом,  спросил  я.

Леденцов ехидно посмотрел на меня, всем видом показывая: мол, не твоего ума дело!.. Но  ответил  со  спокойной деловитостью:

–Чтобы вся шефская помощь оформлялась документально… И субботники, и воскресники также будут производиться приказом  по  части…  с  разрешения  УНР… Только вот в чём дело, Борисыч… Но это между нами… Одними субботниками и воскресниками большого и нужного списания с баланса не добьёшься… Я  вот  переговорил  с директором…

–С  Виктором  Сергеевичем? – самоважным  тоном,  перебивая,  переспросил   я…

–Да, с Виктором Сергеевичем… И с одним из заместителей, главным механиком Гавриловым… У них огромный эвакуационный объём работы… И чтобы успешно, рационально работала схема – «мы вам рады, и мы вам тоже», а не антипод её: «Жена, закрывай ставни! Брат в гости идёт!..» – надо, чтобы на фабрике в хозяйственных работах принимало участие тридцать-сорок человек, то есть взвод… Договорились и сошлись на отделении в пятнадцать солдат… И произвести дополнительно капитальный ремонт фабричной автомашины ГАЗ-52-фургон. Шофёру Селезневу оформили командировку на десять суток… И если понадобится – с продлением… Или по необходимости подошлют другого специалиста… В общем, деловой консенсус состоялся… Завтра поеду к ним  вместе со Селезневым, где с руководством детально обсудим и уточним нюансы нашего совхоза… От тебя что требуется, комиссар?! Держать об этом разговоре язык за зубами… О работающем отделении на фабрике будет знать только узкий круг посвящённых мордоплюек… Бубенцов,  Волчков,  командир  отделения,  ефрейтор  Ермуханов…

–Так Вы же  его хотели разжаловать и сгноить в мусорных ямах! За фляги самогона  и  подготовку  к  шинкарству!.. – всплеснул  неожиданной  эмоцией   я…

–А теперь пожаловать! Нам самим такие рационализаторы нужны! Их только правильно в служебное русло направить надо… Это ж казахский Кулибин, япона мать! Самогонный  аппарат  с  турбосистемой цикл!  В  высоко-вольт-ной! Щитовой!  Наладить!..

–Скорее, кустанайский  Остап  Бендер… Тот знал  более  ста  способов  изготовления  самогона… И  самый  секретный – из  табуретки…

 

–Чего… из  табуретки?.. – не  поняв,  переспросил  ротный…

–Ну… табуретовый  кальвадос… не  пробовали?..

–Фу-у! Как противно!.. Раз угостил себя… наподобие… тростниковым ромом… – Жора скорчил кривую мину… – Ну, ты слушай и не перебивай!.. Вопросы потом задавать будешь!.. – очнувшись от блевотных размышлений, недовольно буркнул он… – В общем, от тебя требуется следить ещё, вдобавок ко всему, за эфиром роты... Чтобы лишняя информация о ежедневной работе отделения на фабрике не просочилась к комбату и замполиту части…

–Так они же сами! Чурки эти! Всё разбрешут!.. Как же я без бритвы их немыми сделаю-та! А-а?!.. – взволнованно вскричал я, не желая взваливать на себя очередное ответственное  прохиндейское бремя…

–Успокойся, Борисыч!.. Не разбрешут! И не расскажут!.. Подберём таких… – Леденцов постучал по столу… – …которые не то что на русском, на родном языке трёх слов связать не могут!.. Ну и, конечно, жестами: секир-башка, горсть иголок в рот… В общем, объясним им, предупредим!.. Хотя, я думаю, это будет излишним… Им всё равно, куда их везут, где работать… А если там хорошо кормить будут, то они за это паюсное место глотки и уши перегрызут друг другу, а не то что проболтаться… Мотай на ус, комиссар, психологию души коллектива!.. – И Георгий Львович панибратски  похлопал меня по плечу…

«Да уж, коллектива!..» – с сарказмом подумал я, угрюмо принимая наставления. – «И стаей не назовёшь… В ней свои принципиальные законы… Скорее, пауки в    банке…»

–О  чём  задумался,  Борисыч?..  Молчишь… Вопросы  не  задаёшь…

–Да-а... так, о своём, насущном… Пойду докладную записку составлять и план оформительской агитации на  стройплощадках…

–Ступай, Александр…

Он второй раз за месяц назвал меня по имени… А то всё – комиссар, комсорг… Я понимал, конечно, что по званию должность не соответствует… Рядовой, и комиссар – неуклюже звучит… Погоняло Борисыч, по моей фамилии, вначале тоже скрипя зубами воспринимал,  как  оскорбление…  Но  постепенно  стал  к  нему  привыкать…

–Планы… к  которому  часу занести?..

–К вечеру, часам… – Ротный  задумался. – Ладно, я  тебя  вызову… Сегодня  остаюсь на ночь в части… Ещё много дел утрясти надо… Передать роту прапорщику Кузнецову… Прикомандировали из УНР… В  моё отсутствие  будет  исполнять обязанности  командира  роты…

Я вкопанно встал на пороге выхода, развернулся. Хотел было задать массу  вопросов, открыл  рот…

Леденцов упредил:

–Ступай, ступай, Александр… Вечером с прапором познакомишься… А сейчас только  отчётом  занимайся…

 

 

Весь день ротные писари, Ильяз Токбулатов и Геннадий Пурговский, корпели над графиками и схемами отчёта, готовили “боевые листки” на участки стройобъектов. Корректировки вносились по ходу действующей  производственной  ситуации… «Отделение ефрейтора Ермуханова выполнило свои соцобязательства с хорошим качеством! На два дня раньше срока выполнения! Молодцы!!!» – прочитал я  боевой  листок  и,  скомкав,  бросил  его  в  корзину…

“Летописцы”  переглянулись…

 

–Чё  не  так-то?!  Почему  в  мусор?! Мы  так  и до следующего утра  не управимся!.. – Военные редакторы смотрели на меня оскорблённо-обиженными… – Если так будешь цинично  браковать  и  корзинить!  Не  уважая  наш  труд!  Мы!  Вынуждены  будем…

–Отправиться на стройку!.. – жёстко парировал я смутьянский выпад  “потомка  чуди поволжского эпоса”  Ильяза  Токбулатова…

–«…Эх! Курамши! Эх! Курамши!..» – А может быть, “окроши”, “сокруши”… Не вникал я в колорит его лексиконовой фразеологии. – «…Завтра будем рубить  царские  полки!..» – напевал он и насвистывал до щековой оскомины приевшийся мотивчик- припевчик…

Только вот рубили не они, а монголо-татары спящий лагерь объединённых русских дружин. Шедших походом на битву с ханским войском и расположившихся беспечным станом на реке Пьянь… А затем пировали, отмечая лиходейскую победу на постеленных брёвнах-плотах, под которыми лежали и мученически принимали смерть пленённые русские князья. А “чудь поволжских лесов” подъедала объедки от этого пира и получила послабление в выплате “ясыка-дани” Ордынскому ханству  за  наводки  и  подставу русского войска…

Кипящей  исторической  эмоцией  взбурлило  у  меня  в  голове…

–На стройку!! Писарюшки!!.. – почти рычал я… – К бетономешалке!! К большой совковой лопате!!..

–Нам незя-а! Незя на стройку!!.. У нас юношеская дистрофия!!.. – завопили оба художника. – У  нас  и  справки  медицинские  имеются!..

–А-а!.. Шейки-то тоненькие! Пилоточку не держат!.. Ручки, ножки тоненькие!.. А жить-то! Ой как хочется!.. Господа! Так не пойдёт!.. Что же вы, штабные крысы, от жизни так отстали?!! Вся страна рапортует, транспортирует идеалы социалистического соревнования грандиозными успехами в стахановском трудовом порыве! А вы!..  Ничего  не видите! Соплями монокли протираете! А-а?! Спрашиваю я вас!.. Вон вчерась ехал в метро… Там в вагоне висел плакат… Машинист электропоезда Кочегаров Виктор выполнил пятилетку за три года!.. Вот как кочегарил Витя в электричке! Честь ему и хвала! Почёт  и  уважение  Родины!.. Только вот одно обстоятельство смущает… Как  это  на рельсах, где никого не обгонишь и работаешь, как все, по графику, железнодорожным Коньком-Горбунком умудрился он стать?!.. Просто чудо какое-то!.. За три года?!.. Просто чудо марксистско-ленинской идеологии!.. Раз Партия говорит: «Надо!» – мы отвечаем: «Есть!..» Так что пишем, выводим плакатными перьями следующие заголовки: «Перевыполнили план на 120–180%!!!» – в зависимости от нашего расположения к соревнующемуся и активности в  комсомоле…

–Так определить, товарищ комиссар, невозможно на глаз… Процент-то этот… – провякал  ущемлённым  самолюбием  интеллигентный  Гена  Пурговский…

–Невозможно штаны через голову надевать! А здесь простой наблюдатель нужен, столбовой! Соответственно, и цифры фонарные! Теперь вы поняли меня?! Задача вам ясна?! – сбавляя резкость “ры-ы!” в голосе, прижимисто спросил  я  у  “канцелярщиков”…

–Да-а… мы… разве ж против… Да мы всей душою… Вы нам сразу же бы и объяснили… – залебезили они  вразнобой…

–Три часа на оставшееся! Не больше! И чтоб всё было готово! И без демагогий: шея устал, спина болит! С самим ротным  будете  разбираться за срыв задания!..  А он-то  уж найдёт применение вашему дистрофобному состоянию… Вечному дежурству на казарменной тумбочке! Стоя, как лошади, спать научитесь! Можа, на гражданке пригодится…

 

–Коней на переправе не меняют… – умничая, шутливым подхалимажем промурлыкал  боец-агитатор Токбулатов.

–Меняют!.. Если конь оказался ослом!.. – жёстким резоном ответил я. – Вот и заменим вас в случае чего! На бухарских маляров из отделения Мурзябаева! Уж больно красиво арабскую вязь пишут! Нам всё равно! Ленинизм! Он и на африканском марксизм! Снимай  песцы  и  отдай  бедным!..

Я взял со стола докладную “записку-план” и направился в штаб для её показа и утверждения  командиром роты…

Зайдя  в  “предбанник”  штаба,  я  столкнулся  с  сержантом, помощником  дежурного по  части…

–О-о!.. Борисов!.. А  я  за  тобой!.. Тебя  Леденцов   вызывает…

Подойдя к “дежурке”, через окошко заметил прапорщика, улыбающегося и кивающего “рассказу-прибамбасу” Жоржича… Я сразу догадался, что это тот самый Кузнецов, который должен исполнять обязанности командира роты во время отпуска старшего  лейтенанта.  Георгий  Львович  обернулся  и  увидел  меня  в  дежурном  окне…

–Комиссар?!..  Лёгок на помине… Давай-давай,  заходи!..

–Товарищ старший лейтенант… вот  докладная записка-план…

–Погоди-погоди,  Борисыч! Положи  на стол, я потом посмотрю… Вот, познакомься  с командиром – назначенцем из УНР… прапорщиком Кузнецовым Анатолием Васильевичем…

–Рядовой Борисов… – без должностной пышности представился   я…

–Ну-ну, не скромничай, Александр… Борисов у нас в роте возглавляет комсомольскую организацию… Комсорг, так сказать… Плюс физорг…  И так же,  как  и Вы, прапорщик… временно занимает офицерскую должность замполита роты… То есть комиссарствует!..  Ха-ха!..

Жора представлял нас друг другу с каким-то ехидным подковыром, подчерком слов “временный”, “офицерская должность”… И всем своим “вашбродьским” надменным видом оглашал старую поговорку, что гусь свиньям не товарищ!.. А я возьми да и влепи перевёртыш  этой  фразы,  после  того  как  ротный  громко  повторил  обращение…

–Борисыч! Оглох, что ли?!! Ты чё как истукан стоишь?! Знакомьтесь, пожмите руки!..

–Борисов… Александр… – протянул я ладонь… – Такой вот гусь… что с любой свиньёй  выпью,  чтоб  песню  гагом  подпеть  и,  не  скучая, похрюкать  вместе…

Кузнецов,  смеясь, пожал  руку  при  понтовом  вопросе  командира…

–Ты  кого  это  имеешь  в  виду?!  Про  свиней-то? А-а?!

Я  соскочил  с  ответа  таким же  несубординарным  вопросом:

–Для чего вызывали, товарищ старший лейтенант? Для отчёта по полному плану мероприятий? Со схемами и графиками? Так ещё рановато! Работаем! Будет готово приблизительно… к часам восьми вечера… Докладную  записку-план  на  следующий месяц  я  положил  Вам  на  стол… Знакомьтесь, читайте  и  утверждайте!..

–Да я вызвал тебя представить прапорщику… А ты про кабанов с гусынями… Ладно, иди  в  казарму… И  чтоб  к  восьми  часам  эта  хрень  графиковая!  Была  готова!..

 

 

После сдачи дежурства по части Леденцов вместе с прапорщиком Кузнецовым пришли в казарму. Заперлись в канцелярии и под угрозой “косоворота” просили дежурного по роте их не тревожить… Один сдавал-наливал, другой принимал без описи, “на  слово”,  дела  роты.  Затем  к  ним  присоединился  старшина  Бубенцов.  Заходили     по

 

одномузасвидетельствоватьпочтениеипредставитьсяновомувременному командованию  взводные  сержанты  Кравцов,  Волчков  и  Кузовлёв...

В девять часов вечера, предварительно постучавшись в дверь, зашёл и я с папочной докладной запиской, свёрнутыми в рулон графиками, схемами,  боевыми  листками, которые торчали у меня даже из подмышек предплечий… Раскрасневшаяся “поросячья” компания, развернувшись на стульях вполоборота, уставилась на меня  тускло- светящимися, хмельными глазками, буравя немым, пренебрежительным  вопросом:  «Ну, что ещё возомнишь,  комиссар?!..»

Наверное, ротного сильно задела днём, в штабе, реактивно-ответная поговорка  на  его манерно-барский тон по отношению ко мне и  прапорщику  Кузнецову.  Долго хранимую раздражённость он выплеснул на “затрапезность чапаевского стола”, поведав “унтерам” про заносчивость моего характера… Молча стоя с кипой бумаг, я мимолётно размышлял и одновременно разглядывал командирский стол, ища на нём, окромя хлеба и консервов, чугунок с картофельной  кавалерией.  Зеркально-мозговые  “зайчики”  мыслей не обманули меня…

Жора прервал паузу всеобщего разглядывания со стульев “гадкого утёнка” и, сидя, злорадно  “тостировал”:

–Штрафной  стакан  замполиту!..  Замполиту  из Гусь-Хрустального!..

–Товарищ  старший  лейтенант!.. Мне завтра…

–Всем завтра вставать!.. Ты чё, комиссар?! Я не  пойму! Нас  пренебрегаешь,  что ли?! Али стол не диетический?! Уважь,  пожалуйста, военное  братство  из  Кабанодольска!.. Да положь ты эти бумаги! Вон туда, на шифоньер… Давай, Борисыч, присаживайся… Вот  тебе  килечка  в  томате, лучок-смычок… Не  стесняйся,  все  свои…

Мне  поставили  гранёный  двухсотграммовый  стакан  и  налили  всклень...

–Штрафная,  комиссар!..

–Спасибо, братцы! Откуда такая щедрость?! Уж не из почтового ли ящика с письмами-пожеланиями  шофёра  Селезнева?  Кстати,  а  где  он  сейчас?..

–В гараже… гайки крутит… А ты вот напраслину, замполит, возводишь… Как Троцкий с Зиновьевым, всё соратников обидеть норовишь… – постепенно багровея в намекаемом сурьёзе, прибаутивал Жора. – Неужто ж мы за отпуск, за фабричные заставы, где  закаты  в  дыму,  проставиться  не  могём!  А-а?!  Комиссар!..

–Я рад за Вас, Георгий Львович! – умаслил я подогреваемую неприязнь обстановки. – Давайте выпьем!.. – И  поднял переливающийся через  край  водкой  стакан… – Под  старый  русский  патриотический  тост!  «Ростов  взят!  Господа  офицеры! За баб-с!!  Ура-а!!..»

Все засмеялись, заржали, вставая  со стульев…

–Уря-а!! За баб-с-с!!..

Дружно  подняли  стаканы  и,  не  чокаясь,  опрокинули  их  в  глотки…

–Молодец, Борисыч! Спасибо за гренадерский тост! Растопил душу командира! Я уж  грешным  делом  подумал: змею  подколодную  пригреваю…

Георгий Львович вдруг вздёрнул руку и посмотрел на часы вьетнамского подпольного производства, с музыкальной кукушкой… («По блату где-то достал…» – восхищённо  завидуя,  шептались  в  роте  военнослужащие.)

–Так, братцы! Пора! Пора вечернюю поверку роты проводить… Двадцать один сорок  на  командирских… Стройте  роту!..

 

 

***

 

 

Что воображает лошадь после циркового манежа за кулисами, в стойловой кабине? Полный кайф!.. Без бубенчиков, аксельбантов, фанфар и всякой другой мишурной дребедени… Вот и я, пользуясь преференцией своей должности, сидел в кабине грузовой машины ЗИЛ-фургон, везшей взвод военных строителей на  стройобъект,  и  чувствовал себя мифическим Пегасом. Свобо-о-да! Кончились эти ротные, штабные внедрения- впердения, планы-анклавы бредовых идей агитпропа. Графики-мафики комсомолии. Мы ехали по проспекту Вернадского, а мне казалось – мчались. И освежающий ветер приятно облизывал  ёжиковую  головушку  через  опущенное  боковое  стекло…

Вырваться из части безо всяких там отлагательств мне помог утренний развод батальона, проводимый комбатом – майором Бондаренко, на котором он устроил форменный разнос командирам рот за отсутствие наглядной идеологической агитации “стахановского почина”  на стройплощадках…

Из громовой речи майора “Зевсенко-Бондаренко” (рост два  метра  пять  сантиметров, размер носимой формы шестьдесят восьмой, рост восьмой) понятен был только один речитатив: «…стенды, плакаты, газеты!..» Остальное же, что выплёскивалось гейзером из доклада, об обстановке и культуре производства на стройобъектах, складывалось  в  одну  страшную  присказку: «Ни словом сказать, ни матом   описать…»

Хорошо, видимо, “отпескоструили” комбата за упущения на  идеологическом  фронте  политотделы  “Епишевского  ведомства…”

И когда батальон стал разводиться по-ротно для посадки в автомашины, чтобы следовать к месту работ, Леденцов, слегка примятый, как одуванчик, после комбатовских эмоциональных  слюней,  срочно  подозвал  меня:

–Борисыч!.. Золотой ты мой! Самоварный!.. Вот ключ от канцелярии… Беги галопом в казарму… Хватай свои рулоны агитации… Лежат они на шифоньере… Помнишь?.. Вчера положил… И беги назад… Только не забудь закрыть на ключ  комнату… А  то  получится  как  в  детской  сказке: «Жорные  медведи  и  Паши…»

Оскалясь  в  улыбке  и  сплюнув  жвачку  на  плац,  продолжил:

–В общем, неделю можешь не возвращаться в роту… Но чтоб стендматика была на высоте! Ты понял меня, Александр?! И чтоб не вытирался я больше платочком  от нагоняев партийного начальства… За всякие там недоработки и отсутствия… Давай дуй! Одна нога здесь, другая  тут!..

Я не то что бежал сайгаком вприпрыжку и мчался рысью скакуна, я летел крылатым конём, когда услышал, что могу зависнуть на  объектах  на  целую  неделю!.. «Вот она, жизнь-та новоиспечённая, как у колобка,  начинается!  Новые  впечатления, свежие события! Военная Лапландия! Ведь у меня в нагрудном кармане покоится командировочное предписание! А это свобода передвижений! А это Арбат! Гоголевка, Никитка и Тверчок! Масса новых знакомств! Дефилирование, то, сё, андеграунды панков, битлов и всяких там …истов-клоунистов… Ну и что, что нет парадного костюма… Зато душа – птица, нараспашку крылья, ширинка… Тьфу-ты!.. То есть ру-ба-ха!  Рубаха-  солдат! Который последнюю портянку отдаст!..» – летал я в облаках  юмора  эмоциональных  самоощущений…

Проехали цирк на Вернадском… Встали у светофора, на пересечении Университетского проспекта и начала Комсомольского… На тротуаре в ожидании перехода  стояла  миловидная  девушка  в  белоснежном  ситцевом  сарафане…

–Вот Она! Пупс!.. – кратко и ёмко, “по-неандертальски”, выразилось моё восхищение вслух.

 

Девушка перевела взгляд весёлых глаз на меня, вылезшего наполовину из кабины. Не сделала вид строгого безразличия столь полухамскому комплименту, не послала “солдафонить” куда подальше, – наоборот (солдатиков тогда очень жалели), радостно засмеялась  и  послала  воздушный  поцелуй…  Светофор  продолжал  гореть  красным…

–Девушка!.. А почему бы нам не наладить шефские культурные связи в качестве переписки населения и Армии?! Так сказать, для поднятия воинского духа нашего славного  гвардейского  конного полка…

–А где же кони?.. – по-девичьи веря услышанному и продолжая улыбаться, спросила она…

В это время из фургона раздались другие “джунглиевские” многочисленные возгласы  смакования…

–А-ай!.. Ва-ай!.. Вай-яй!.. Какой  женщин!.. Какая, вай, персик!.. Дай  окно  мотреть, Чулимбек!.. Одын  ты  женщин… нога  мотреть… грудь  мотреть!..

Девушка  смутилась  и  нахмурила  бровки:

–Так  это  и  есть  ваши  кони?!

–Нет!.. Это, красавица, штрафники из дисбата!.. И везут их косить траву в Лужниках  для  нашей  конюшни… А  я  вот  сопровождаю  эту  шоблу-ёбл… – Запнулся  и тут же поправился: – То есть временно командую этими нарушителями воинской дисциплины…

Красный  свет  светофора  перекрылся  на  жёлтый…

–Так куда?! И кому же писать пламенные армейские письма?! – торопливо и страстно  затараторил  я…

Загорелся  зелёный… Водитель  Фёдор  слегка  надавил  на  педаль  газа…

–Ну,  девушка?!! Говорите же  скорее  адрес,  телефон!..  Секундное  девичье  смущённое, переполошное замешательство…

–Приходите… Приходите… в общежитие МГУ, на улице Менделеевская… Дом номер...

Тут  Фёдор  рванул  с места... И  я, почти  полностью  высунувшийся  из окна  кабины,  так и не расслышал в гудящем потоке машин номер дома, имя и фамилию девушки… Удаляясь от неё за скрывающими облик движущимися  автомобилями,  я  громко  кричал  ей:

–Я  приду!! Я обязательно приду!!! Я  ужом  приползу  к  Вам!!! – чем  раззадоривал  легковушки,  которые  улюлюканьем  сигналов  превратили пылкое прощание  в  завыванья-страданья  клаксонных глоток…

Я  долго  ещё  провожал  взглядом  тротуар  перекрёстка,  на  котором  она  стояла  и не переходила, пока силуэт картинки грусти не растаял в дымке Комсомольского проспекта…

Я  втянулся  в  кабину  и  недовольно  запилил  на  водителя:

–Ну ты что! Фёдор! Полминуты не мог постоять?! А-а?!.. А  ты,  оказывается,  садист  кощунственный!  Живодёр!  Взять  вот так вот, педалью газа! Раздавить! Растоптать  любовь  с  первого  взгляда!  Эх!  Федя,  Федя!  Видела  бы  тебя  твоя мама!..

–Нет  у  меня  мамы…  Маугли  я,  из  интерната…  Да-а…  не  переживай ты, Сашок!

Сколько ещё встретишь  красивых  фурсеток  на Арбате… Получше этой мамзель   будут!..

–Да-а, Федя… Наверное,  дурной  поп  тебя  крестил!..

–А меня и не крестили… Вот в октябрята принимали – помню… Из пионеров выгнали… Килограмм дрожжей в директорский сортир засунул… А в комсомолию здесь,   в Армии, вступил…

–С  любовью,  Федя,  не  “мамзельничают”!..

 

–Ты про чё это, Санёк?..

–Да про фурсеток твоих!.. Любовь, Фёдор, – это жертвенность души в жизнь… А счастье – жить в ней с разумением, наделённым  благом… А не пакостями хихикальными, как у тебя!.. И чего плохого, если бы я стал переписываться… Ведь письма нежные, искренние, правдивые иной раз становятся человеку… – аж до трепетности ближе и дороже, чем перинная постель с пушистой барышней… А-а! Да ну тебя! О чём высоком и духовном можно с тобой разговаривать?!.. Шоферюжка!.. – зло и обидчиво выразил, закругляя,  я  своё  мнение,  желая  закрыть  сердечную  тему…

–Ну не скажи, Сашок!.. Ты, значит, Лебедь! А я бульдозер, по-твоему?! Да?! – не унимался  Фёдор… И  явно  не собирался  сворачивать  на молчанку  или  анекдоты. – Вот в прошлом разе, в увольнение, у памятника Пушкину… решил познакомиться с одной  такой фурией… Ну прям вся из себя! Вся в драной джинсе, обклёпана до ног, кольца гимнастические  в  ушах, папироска в зубах… Ну, в общем, мне  очень  даже понравилась… Стою, думаю своими шарнирами, что надо представиться... Буржуйской развалочкой, красиво  подваливаю  к  ней: «Девушка?! Можно с Вами на ты?..» А она мне, сплюнув  на  мой ботинок, отвечает: «Можно даже на эй, ты!..» Я опять, значит,  более  вежливой,  второй подстыковкой: «Девушка! А давайте познакомимся и съедим на лавочке мороженое…» А она мне в ответ… Думаешь, что?!.. «Давай мороженое есть?..» Не угадаешь!.. «Я, парниша, фэминистка!..» У меня во рту вафельный стаканчик мороженого застрял от непонятки… Но проглотив его, оцепенение прошло… И сурьёзно, с мужским напором заявляю ей: «А как я должен к Вам относиться?» – «Как к партнёру!» –  затягиваясь папироской, отвечает она. Я чихнул, опять же от непонятки, соплями в платок… Пока утирался, размышлением вслух ответил: «Тогда ты, ненаглядная, должна научиться пи'сать стоя!» И тут же получил, как ты выражовываешься, комиссар, высокодуховную затрещину индийским зонтом с  набалдашником  по  скулятнику!..  Вот  так вот, Сашок!.. А ты мне про асисяй! Про письменные  вздохи… аленький цветочек мозги моросишь!..

Назидательный  монолог  шофёра  вновь  разжёг  меня…

–Пропадёшь  ты,  Фёдор,  окончательно!.. С  выбором  жены…

–Это пачяму же?!! – почти взвизгнул уязвлённо он. – Вот приду с Армии… – в сяло… Возьму в  жёны  эту… ну, Клавку Бурмакову… Она с детства  на меня смотрит… глазами  недойной  коровы…

Я рассмеялся, слушая водителя, вспомнив сюжеты новой кинокомедии с участием артистов Абдулова  и  Фарады, где  последний  даёт  наставления понравившейся красавице,  пересказав  эпизод  вслух:

–Ну  ты, Федя, как  Фарада  в  комедии,  предлагающий девушке свидание… Хочешь  большой и  чистой  любви?.. Приходи ночью  во  второй подъезд,  на  пятый этаж, к  мусоропроводу…

Водила  аж  подпрыгнул  за рулём:

–Да  не  так  там  было  сказано-то,  в  кино!..

–Всё, Федя!.. Пишите письма!.. И  давай  закончим  сакраментальные дебаты… У нас  разные  взгляды,  и  вкусы  тоже…

–Это  пачяму  же?!!

–Да всё потому же!.. По твоей мужланистой позиции получается: женись там в подъезде, у мусоропровода, в свинарнике, за день до смерти…  И вдоволь  наживёшься! Так, что ли?!.. И цельный день будешь базланить друзьям и знакомым,  что  всё  у вас было! Всё как у людей! Всё по согласью! И самогона свекольного было вдоволь! Но не хватало  только  простыней…  Так  что  всё,  Фёдор!  Давай  закончим  на  этом  и поставим

 

жирную точку! Пишите письма мамзельным Фроськам, Клавкам Бурмаковым! А я буду писать  свои,  пусть  даже,  как  ты говоришь, в асисяйских размышлениях! Давай помолчим  чуток,  а  то  что-то  нерьви  заструнили…

И  я  ушёл  мыслями,  постепенно  погружаясь  в  прошлое…

Умиротворённозависнуввдалёком,солнечном,воспоминаниямивсплывали забавные,  смешные  и  почти  сатирические монограммы…

…Пишитеписьма…Вертеласьвееромкартинка…Праздничныеоткрытки… письма-треугольники… почтовые конверты… без марки… со значком  “СА”…

 

 

(Пишите письма... Трогательная  и, увы, ушедшая, безвозвратная эпоха… А может  быть,  ещё  вернёмся? А-а?..

Как  нелепо  и  дико  слышать иной  раз  фразу парня или молодки: «Знаешь, дорогой,  что  люди  на  “твиттере”  и  “в  контакте” говорят?..»

И как неуютно чувствовать своими ушами этот пафос разговорного бреда поколению, заставшему закат эры  Рукописного  Письма, одного  из  зеркальных  отражений  души  народного  творчества  и  самосознания…

В военное и мирное Советское прошлое существовала переписка населения (в основном женского)  с Армией...

На фоне партийно-девизной заботы и любви нашего Народа к своим Защитникам Родины по призыву Комсомолии, швейные, ткацкие,  кондитерские  фабрики,  цеха  заводов, универмаги, колхозные фермы, преимущественно состоящие из женского коллектива, вели шефскую переписку с военнослужащими Советской  Армии.  Чтобы солдат чувствовал и ощущал неразрывную связь со своею страною,  политическим заданием проводилось это всесоюзное мероприятие, которое впоследствии переросло в добровольную, светлую переписку – хронику  молодости  чувств  нашего  поколения…

И я здесь, на страницах книги, не собираюсь ёрничать!.. Я, наоборот, всеми четырьмя лапами «За!!!» За возвращение того комсомольского призыва: “Народ и Армия едины!”)

Но случались в этой переписке комичные и даже конфузные   обстоятельства...

 

 

Бывало, солдат получал несколько почтовых посланий от разных  девушек, женщин… Не  читал  эти  письма  рассудительно и внимательно или не раскрывал их вовсе, по отсутствию  свободного  времени  или  самокоронованию: мол, я  первый  парень на  деревне!..

Отправлял им всем заранее сочинённый шаблон-ответ: «…О преданной, безгранично- светлой  и  тяжкой  любви  солдата…» -  к  данной  воздыхательнице…

И вот однажды одному такому солдафонскому Жуниану на его шаблон-письмо пришёл обратный ответ. Военному было лень читать его, ходил он в почётном звании “дедушки”, поэтому заставил прочитать послание молодого оглашая – почти перед всем взводом, да ещё с выражением, стоя на табурете!.. Вы бы видели, какой успех  сопутствовал начальным подмосткам!.. Казарма затряслась от рёвного визга и  хохота,  когда молодой солдатик в роли конферансье зачитал “депешу”… По окончании художественно-выразительного прочтения письма уже полроты подошедших солдат мочилось  слёзным  кипятком  и  дёргалось  в  конвульсиях  на  койках...

(Я  лишь  самобытным  изложением  приведу  выдержки  из  этого  письма…)

 

«…Сынок, мне семьдесят четыре года… Ты тут пишешь про любовь… Мол, приезжай... Тяжела служба… Рядом с казармами берёзовый лесок… Веников у тебя, наверное, с запасом… Пишешь, ты всё умеешь… И стоя… И сидя… И валетиком, как собака, пахать… Вот только не разумею - контрибуферным траком... Не слыхивала и не видывала я такой пашни и трактора… Я уже, коханый, и забыла, что это такое, любовь- то… Как оставлю скотину на попечение, до присмотру, племяшу своему, то до твоей демобилизации обязательно приеду... Купим тебе гражданский костюм и поедем в  деревню – свадьбу играть… Жди,  голубь  ясный!  Твоя  Агриппина!..»

Солдат неделю ходил затравленный издёвочными шутками-прибаутками сослуживцев… Слёзно, на коленях умолял комбата “дембельнуть” его заочно… Дембельнули… Пожалели… А может, побоялись встречи-то этой?.. Весь бы батальон разнесло, как одуванчик!.. Сколько это стоило солдату, никому не известно… Былью заросло… Ну  а  как  анекдот  казуса,  бывает,  вспоминается…

 

 

–Подъезжаем,  комиссар…  Арбат   уже…

–А-а… да… Арбат?! – очнулся  я  на  мгновение  от  своих  раздумий…

 

 

Часть вторая

...Как  лихо  мчались  наши  кони...

 

–Подъезжаем,  комиссар…  Арбат  уже…

–А-а… да, Арбат… – очнулся  я  от “путешественных”  раздумий в  почтовое прошлое…

–Не  боись,  комиссар!  Чё  приуныл-то? Молчишь...

–Гнилого  болота, Федя,  и  чёрт  боится!..

 

 

И было отчего… Среди солдат расползались жуткие слухи-рассказы, услышанные мною невзначай в курилке на улице, в умывальнике, в спальном  помещении после  отбоя на ночь. Якобы нашли в коллекторах недалеко от Генштаба обглоданного до костей крысами солдата… То повешенных ночью в лифтовых шахтах, как  будто  кто-то помогал… Что в тех же подземных коммуникациях глубокого  заложения,  проходящих  под Москвой-рекою, обнаружили трёх пропавших солдат и объявленных в розыск как дезертиры более полугода тому назад. Трупы нашли у стены тоннеля в сидячем положении, прижавшиеся друг к другу, с искажёнными, “кричащими” лицами. У  двоих руки были вытянуты вперёд. Но самое мурашковое ужастие этому этюду таинственной смерти придавала буро-серо-зелёная плесень, покрывавшая их с головы до ног… Наткнулись на них солдафонские рейдеры совсем случайно, ища новые подземные караванные пути к кондитерским, мясо-молочным комбинатам, к продовольственным складам  и  базам…

В большинстве стройбатовских частей солдат кормили в  разы  хуже, чем сторожевых  псов  из  какой-нибудь  захудалой  лагерной  зоны…

Взять  хотя бы, к  примеру, столовое  довольствие  ужина  в  нашей  части (и это ещё, говорили, цветочки).

На стол на десять человек ставилась пятилитровая чугунная кастрюля, в которой количество манной каши или перловки было меньше трети. Помимо этого, сверху в кашу вываливалась  банка  консервов  “Килька  в  томате”…

–«…Всё, что полагается по суточному рациону!.. Вот вам рыба, перцы, томаты и крупы с маслом!.. – смеялись в лицо складские, хлеборезные и продовольственные “куски”…»

К “сервировке” клали полторы-две буханки прогоркшего чёрного хлеба… В довершение столовского армейского раболепия (не надо путать с тысячелетней “дедовщиной”) прилагался сержантский ссученный беспредел-тренинг… В столовой отделения  роты  выстраивались  по  обеим  сторонам  стола… Следовала  команда:

–Снять  головные  уборы!..  Сесть!  Встать!..

Если произошёл “фальстарт” – кто-то без команды «Приступить к раздаче пищи!» потянулся к бачку с томатно-килечной кашей и хлебу, – то вновь: «Встать! Сесть!..» – многократие,  зависящее  от  сержантской  прихоти…

–Приступить  к  раздаче пищи!!..

Дальше начиналось животное смакование с обеих сторон: “наглядное” сержантов- “рекс-курвилей”   и  “кормушечное”  “хаки-зимодов”...

 

Хаотичное мельтешение рук, согнутая в борьбе ложка, застрявший половник  в  пасти, опрокинутые миски и кастрюля, кому-то надетые позже  на  голову…  припечатанные  c  жару,  с пылу “братвейлеровской”  трапезы  алюминиевые тарелки вместе  с  кашей  и  килькой  к  лицу вкушающего…

Проходила отведённая минута или гасла горящая спичка в руках надзирающего сержанта – следовала команда:

–Закончить приём пищи!! И  сразу же:

–Взво-од!!  Отделение!!  Встать!!  Приступить  к  уборке  стола!!

Обезумевшие, “обчмырённые”, ещё жующие, глотающие, сующие по карманам объедки хлеба “сольдатмы” вынимали из-за ремней пилотки и вытирали ими стол от разлитых  и  разбросанных  помоев.  Затем  подавалась  команда:

–Надеть головные уборы!!..  Выходи!! Стройсь!!..

И так солдатики выбегали строиться на улицу в “харчевых аксельбантах” каши, капустных  щей  или  лапши  “праздничных  дней”  на  пилотках  и  форменной  робе…

Поэтому-то голодные, обездоленные от армейского мракобесия в военно- строительных частях солдаты и становились первыми “столичными диггерами”, первооткрывателями подземных коммуникационных лабиринтов (окромя, конечно же, “Конторы”, которая эту “сеть” знает досконально по секретным план-схемам),  и  в  поисках добычи приключений и  барышнических  помыслов  нередко  становились жертвами  тоннельной  паутины  подземного города…

Вопиющие, не поддающиеся объяснениям  странности  происходили  с военными и  на самом главобъекте “Арбат № nn”… В служивых  ни с того ни с сего вселялся дух кровожадности, глумливости над Жизнью во всех смыслах  и  “ипостасях” высокодуховного этого понятия. Отсутствие боязни перед законом за совершаемые проступки. Причём извращённость метода убийства показывала чёткую зависимость к мышлению,  а  не  спонтанную  подоплёку  трагедии...

Поденыч с Шубой в курительной беседке рассказали мне про один из таких неординарных  случаев,  произошедшего  в  начале  мая  на  объекте  “Арбат  ГШ”...

Утром, по прибытии к месту работ, после развода частей по участкам для выполнения производственных заданий, к ним на цокольный  этаж  пришёл  военный прораб с чертежами-схемами. И поставил задачу  снести  напольную опалубку, возведённую по стройплану пять лет назад. По новому проектному документу её надо было соорудить на несколько метров далее от прежней. Опалубка по высоте и ширине равнялась полуметру, протяжённостью в шесть метров. Срок разбора конструкции определялся двумя рабочими сменами… А так как отбойные молотки отсутствовали по разнопричинности (в то время ржавый напильник можно было запросто продать или обменять на бутылку бормотухи, а уж отбойный молоток-то?!.. Ну не знаю!.. Хотя впрок  всё брали… «В хозяйстве всё пригодится!..» – межевала присказка среди населения), разрушать  стали  ломами  и  газосваркой...

И вот в конце рабочей смены военный строитель, “сын Востока”, с плоско-круглой башкой, как метательный диск, по имени-погонялу Юлимбек, отрешённо, как зомби,  слегка ударял-разрушал ломом конструкцию опалубки, создавая одну видимость работы им одним, “ломоотбойником”, вместо целого отделения, которое разбрелось и занималось чем угодно, только не выполнением планового задания. Играли в нарты, карты, отсыпались в строительных закутках, загорали на крыше. Уходили в самоволки через коллекторные трубопроводы… И так Юлимбек шлёпал и шлёпал железной палкой- ковырялкой  по  бетону,  при  этом   не  забывал,  подняв  голову,   сверить  обстановку   по

 

солнышку и беспричинно поковыряться в носу и заднице, за что получил нагоняй от подошедшего сержанта в виде пары пинчищ за низкую производительность и отсутствие “стахановского ударничества”. И вот, значит, при тысяча очередном туке (замечу,  не  ударе, а именно туке, потому что при ударах Юлимбек рассыпался бы сам) отвалился кусочек бетона. В разломе скола солдат увидел не свойственный щебёнке  материал.  Слегка тукнул ещё по темневшему из-под скола месту. Оно промялось вглубь... От усталости присел на опалубку. Пока отсутствовали надзирающие глаза сержантов и старослужащих “опричников”, валявшимся рядом тонким металлическим прутком стал с “аккуратной  меланхоличностью” расчищать  и  сдувать  крошки  бетонной  конструкции. Как археолог, миллиметр за миллиметром, в открытии ценнейшего исторического факта, солдат  за  двадцать  с  небольшим  минут  очистил  нос  сапога  с  подошвою…

(Здесь мы бы с вами оказались чурбанами, как частенько этим “буратинным” прозвищем сослуживцы дружелюбно обращались к Юлиму, потому что не придали  бы этой детали никакого значения. Ну, бросили и бросили в застывший раствор солдатский сапог. Ну, пошутили, как закладывают по традиции в фундамент зданий и сооружений деньги  и  разнородные  памятные  знаки.  Однако  Юлимбек  рассуждал  иначе…)

–Хорёщий  сапок… Новий  биль… Кто же хорёщий  новий сапок в раствор кинуль… когда  я  в  рваний хожу…

И он сразу же своим “первобытным” мышлением попал в самую точку тайны, не ведая  о  “кроманьонских”  дедуктивно-лабиринтовых  диалектиках…

Вдруг  он  услышал  окрик  сержанта  Арзамасцева:

–Ты чего сидишь?!! Чурка юливая!! Почему бетон не долбишь?!! А-а?!! Спрашиваю!! Я уже думал, он заканчивает!! А он!!.. – Сержант занёс “лодочную” ладонь для  выдачи  заушной  оплеухи…

–Пок-коди!  Пок-коди!  Арьзямась!  Зльой не будь!  Мотри!  Сапок  торчит  тута!..

–Ну и что, сапог! Ссыпали в опалубку щебёночный мусор, и сапог драный туда попал!..

–Арьзямась!  Он новий,  поверь!  Я  в  Тур-Кудука  ученика  ботинка  биль!..

–Какого  ботинка, бл…?!  Сапожника, что  ли?!..

–Да-да, сапошника… Тута, мотри сюда, подошва свежий, не  тёртый!..

–Ты  чё  несёшь, баран! Тёртый,  не стёртый!..

Однако же, внимательно посмотрев на выступающий носок сапога, достал из брючного кармана перочинный нож. Проткнув  юфть,  сержант сделал резаное  округление и, поддев колпачок кожи, оторвал его. В открывшемся отверстии обнаружилась портяночная ткань… Командную спесь с Арзамаса как ветром сдуло. Трясущимся кончиком ножа он расправил портянку и увидел иссиня-чёрный большой палец ступни человека… Секунды… Тишина… Замешательство… Осмысление… Расширение и округление  глазных  “моноклей”… джунглиевский  вопль  от  ужаса  восприятия:

–Ва-а-а!!!  Ва-ай!!!  Ва-ай-вай!!!  Шайтянь-мутян!!!  Ногин!!!  Сапок  скелет бетона!!!  

–И  более  отчётливые  на  “арзамасском  клеше”:

–А-а-а-а!!!  Убили!!!  Убили!!!  Мертвецы  под полом!!!

Приостановилась работа всей строительной зоны. Наступило десятисекундное затишье… Прислушивание… Где?.. Кто?.. Что произошло?.. Откуда   кричат?..

А орали уже трое… Арзамас с Юлимом визжащими кабанами пробежали по отдыхавшему в шезлонге (сбитом из дубового паркета) почтенному дембелю Курам-беку, пускающему в это время “променадные пузыри” из-под нартовой доски, прикрывающей голову  от солнечных лучей…

 

И вот это паническое стадо из двух человек пробежало прямо по нему, сердешному, припечатывая и отталкиваясь в диком беге кирзовыми копытами от игрального футляра. Так разразилась вторая волна вопля с наложением эха кавказского “аль-матерного” наречия,  перемежёванного  душераздирающим  речевым  визгом:

–Носи, бля-а-а!!!  Уши, бля-а-а!!!  Зарэжу,  бл...!!!..

(В это время певец Витас был ещё маленьким ребёнком. И для него это было бы впечатляющим урок-пособием для будущего  эстрадного  творчества,  услышь он “горловые саксофоны”  описываемого эпизода…)

Из коридорных помещений цокольного и верхних этажей выходили, спускались встревоженные и  испуганные солдаты. На  вопросы:  «Что  случилось?..  Что произошло?..» – никто не мог дать вразумительного ответа. Перед их  взором разыгрывалась всего лишь обычная драматическая сценка из постоянного репертуара “Дедушка учит Духа!..” “Курям-бык” пинал босыми ногами у кучи строительного мусора (тапочки он потерял в бешеной погоне), с причитавшимся матом, бежавшего от ужаса, а теперь лежавшего в страхе Юлимбека. Тихо поскуливающего и кряхтящего от тумаков и приложений. С облегчением осознавшего бытие повседневности. Что  он не  в преисподней, а находится здесь, в действительности, среди сослуживцев, и пинает его уважаемый  дембель  Курам-бек…

–Курам! Курам! Погоди! Не бей его! Я тебе сейчас всё объясню!.. – тщетно  пытался угомонить Арзамас старослужащего солдата. – Там труп в опалубке замурован! Слышь,  Курам?!  Тру-у-уп!!..

–Какая трупь?!! Где в опалюбке?!!.. – визгливо вопросил “абрек”, прекратив мутузить  “ломобойца” Юлима.

Сержант в застывшей холодцом тишине молча показал пальцем в направлении бетонной конструкции. Гурьбой крадучись, солдаты приблизились к страшному месту и осмотрели отбитую выбоину с выступающим носком сапога и  выглядывающим  из прореза  кожи  пальцем ноги…

–Замуровали, блин… – выдохнул  кто-то вполголоса  из окружившей толпы… Тут же  послали  гонцов  за командирами  взводов,  за  прорабом…

Вскоре приехала Военная комендатура, прокуратура, оцепили участок, расспрашивали, фотографировали. Допросили сержанта Арзамасцева и рядового Юлымбекова. Хотя он теперь только мычал, вертя зрачками глаз, но всё равно что-то записали и предоставили возможность Юлиму нарисовать автограф-загогулину. Сняли  с этого  участка  ротное  отделение  и  перенаправили  на  другой…

Не  жизнь, а  служба  продолжалась…

 

 

–Комиссар, очнись… Да очнись же, говорю!.. Приехали!.. – толкал меня в бок водитель Фёдор. – Пропуск списочный показывать надо! Доставай!.. Чего сидишь-то, блин!  Уже взади бибикают!..

–Ах... Да-да, сейчас-сейчас… – выплыл  я  из  “лифтовых  воспоминаний”  и  вылез из  кабины, чтобы  предъявить  “комендантской будке”  документы  на  проход.

После проверки въехали через арочные ворота вовнутрь огромного колодезного плац-двора нового Генштаба. И вот я вновь на этом таинственном секретном объекте “Арбат ГШ №…”,  как  писалось  в  служебных  бумагах…

Кругом суетня. Батальоны, роты, взводы разводились по строительным зонам, участкам,  помещениям.  Немного  растерявшись  в  суматохе  громких  команд,  окриков   и

 

шума  строительного  хаоса,  я  обратился  к  командиру  взвода, строевому  сержанту Игорю  Волчкову:

–Игорёк! Токмо во… Оторопели мы с непривычки… С кем и куда нам идти осматривать  участки  боевой  и  агитационной  работы?..

Сержант  глянул  на  меня  улыбчиво  и  хмыкнул:

–Да  успеешь  ещё,  комиссар…

–Потом уже поздно будет, Игорёк… Когда задницу солью посыпать начнут… А закончат пеплом!.. Ты что?! Не ознакомлен с приказами ГлавПУ?! Страх и совесть беззубая не грызёт утробу?! Как все, хочешь с носилками и лопатой ходить?! Ты давай не развалдасывайся мне тут! А то про “успеешь” в сопливых деталях объяснять Галкину будешь! Прикрепляй ко мне какого-нибудь командира отделения… Например, Ермуханова… – Я не просто так, невзначай, вспомнил  фамилию “шинкаря-самоделкина”,  а то, что в его отделении числились рядовые Поденко и Шуба. – И он сам или выделит солдата, который будет нам показывать участки, помещения, где надо размещать агитационные площадки…

–Ну ты, Борисыч,  даёшь! Солдат  покажет! Он тебе  и  будущий сортир   представит!

Там, что ли,  плакат  “Вперёд, к победе коммунизма!”   повесишь?!..

–Ты с язычком-то поаккуратнее, Игорёк! Ненароком кто услышит из “Радионяни”… И уже не с кайлом и носилками, как все… а конвойно-почётно драить эти физиологические помещения будешь… Кстати, по приказу командира роты я могу  снимать с объекта рядовых Владимира Поденко и Виктора Шуба, по оперативности в решении моих задач… Эти два солдата выделены в моё распоряжение, и они как раз в списочном составе отделения Ермуханова… Потом… мне надо посмотреть, где и как и какой складируется бракматериал для нашей Ленкомнаты… Вот так вот! А ты меня “успеешем” успокаиваешь!..

–Ерёма!  Подь  сюды!.. – гаркнул  Волчков  разводящему  ефрейтору.

Ермухан подошёл “чивряжной” походкой деда. Сапоги гармошкой. Такой же складки мундштук папироски в длинном уголке рта. Ослабленный ремень,  бляха  которого  свисала  на  ширинку брюк…

–Чего кликал? Волчара!..

–Что за обращение?! Ерёма, бля! В шнифт захотел?! Чтоб опять очки комедюйские носить! Или на курортные наряд-работы по уборке свинарника?.. Ты, ефрейтор, дурасничать и паясничать бросай! Всё же командир отделения! Какой пример солдатам подаёшь!..

–Да  слушаю  я  Вас, товарищ  сержант!  Слушаю!..

Ермуханов сосредоточился. С лица исчезла постоянная заушная улыбка “Лайки”, праздника жизни…

–Ты  вот  что… – продолжил  сержант. – Помоги  Борисову… Покажи  ему  все  наши  участки… Выдели  ему  немца  и молдаванина…

Ефрейтор было раскрыл рот для возражений, но командир взвода с нажимом добавил:

–Эти солдаты по приказу ротного поступают в распоряжение Борисова! Взамен их мы тебе снимем с других отделений трёх бойцов… И выполнение рабочего плана,  чтоб  под  авралку  не  подводил!  Ссылаясь  на  количественную  нехватку  мастеров!  Понял?!..

Теперь Ермухан уже полностью раскрыл ушатый рот в улыбке и звонкой  присказкой проёрничал, приложив руку под подбородком с изгибом ладони к левому  виску:

 

–Поняля… Товарища командира!.. Сколько волька не корми, а сержантский погон ближе  к  телу!..  Разрешите  выполнять  приказа!..

–Выполняй! Петрушка отмороженный! И как Жора его терпит… В бригадиры возвёл…

Волчков ещё о чём-то продолжал ворчать-бурчать, но мы его уже  не  слышали, зайдя  вовнутрь здания…

–Куда  идём?.. – спросил  я  Ерёму,  поднимаясь  по  маршевой  лестнице.

–Закудычных друзей твоих искать, Шубу с Поденычем… Здесь они, на втором этаже, кабинет облицовывают…

Пройдя  несколько коридорных ответвлений, где начинала уже закипать строительно-монтажная работа, зашли в “тихую гавань” одного из холлов помещений, в котором царила прохлада ненарушаемого спокойствия. Ефрейтор прислонился ухом к  одной из кабинетных дверей, приложив палец ко  рту…

–Тсс… Послушаем… – прошептал он. И после некоторой паузы отвёл голову от двери  и  тихо  проронил  мне  на  ухо: – В  самоход  собираются… Товар  сбагривать…

Следуя его примеру, я тоже прижался ухом к толстой дубовой двери. Слышна была какая-то возня, глухое постукивание кастаньет, возгласы  Шубы…

–…Не  так вяжешь!.. Развалится!.. Нервозные  ответы  Поденыча:

–…Сегодня последняя… Этим заходом по четыре вязанки каждый понесёт… Мужик в двенадцать ноль-ноль ждать будет… Если по две и делать вторую ходку, ко времени  не успеем…

В “шебуршековом” разговоре я не понимал какого-либо смысла… А  через мгновение это было уже и не нужно. Дверь с грохотом от удара ноги Ерёмы отлетела вовнутрь помещения. В оторопелых секундах я так и остался стоять в согбенной позе, прислонив ухо к пространственному проёму дверной коробки, с одновременным рык- вскриком ефрейтора:

–Ну что!! Козлы колченогие!! Не ждали!! Без  меня  хотели делишки состряпать!!.. Секунды… мгновения… накатывания  на  слух  “эхо-икотных”  волн…

Шуба, по привычке “хомячности”, метнулся влево, вправо, застыл на месте. Поденыч, с открытым ртом, с огромной вязанкой дубового паркета в руках, глуповатым, удивлённым взглядом уставился в распахнутый проём двери, где я уже выпрямлялся из отвратительной  позы “ушкана”…

Ермухан, заметив это, продолжил злой насмешкой  подначивать  товарищей,  не  давая  им опомниться:

–Хорошо, блин, устроились! И у меня в отделении числитесь, и к Борисову непосредственно прикреплены! Щас бы не застали вас – отговорку за  прогулянный рабочий день нашли бы сразу же… Мол, целый день рыскали по объекту в поисках хорошего браковочного материала для Ленкомнаты… Значит, паркетик к двенадцати часам приготовили?!..

–А  ты чё, комиссар, нас  теперь  и  в  уборной,  и  в  бане  подслушивать  станешь?!.. – опомнившись,  огрызнулся Поденыч...

–Тебя, Вова, скоро в трибунале слушать будут!.. Как ты умудрился вагон дубового паркета коллекторами к Москва-реке снести!.. Плот, что ли, там ушкуйный с трусами парусными собрался строить?! А-а?!.. Представляю себе, нажрётесь с Витьком, разудалу песню затянете. «…Из-за  острова  на  стрежень… на  простор  речной  волны…» Или  эту, как  её  там… А-а!.. «…И  развеялись  они,  как  парус… мировые  с  лапсаном  трусы…»

Шуба захикикал…

 

–Чего слюни радостные пускаешь, Винни-Пух молдавский! Кто шухерное охранение ставить будет?! Опять дело накроется медным тазом, как с самогонкой!.. – уже на полусерьёзе продолжал лясничать Ермухан... – Ты проходи, Сань… – обратился он ко мне, стоявшему на пороге комнаты. – Присаживайся вон на табурет… И слушай, решай, с нами ты… или ничего не видел и не слышал… Паркет этот – последняя ходка… Двадцать кубов снесли в одно укромное место, а далее заказчик будет  расплачиваться…  За  выгрузку из канализационного люка и погрузку на машину отдельная плата… Злость нас, Сань, взяла дикая… Ведь думали, заработаем к дембелю… Вкалывали первые полгода службы, как прокажённые… Лагерную усталость надеждой, мечтой  лелеяли…  Вон, Вован мотоцикл “Яву” хочет купить… Шуба о жигулёнке воздыхает… Ну а я также за пазухой мечту носил, что добавлю эти деньги в строительство собственного дома… Чтоб, значит, куда можно было молодую жену привести… И вот прошлой осенью бухгалтер части, солдат-дембель из соседней роты, смеясь, раскрывает в  разговоре  ихние  конторские книги… Что за полгода мы не то что что-то заработали, а на нас висит долг!  На каждом! От шестисот до девятисот рублей! Который по чуть-чуть снижается к дембелю… Старые долги частей перекладываются на новые, прикомандированные… Долги старослужащих солдат – на молодых… И так продолжается, пока идёт строительство этого Генштаба… А строят его больше десяти лет… И, как  говорят прорабы, съел уже три бюджетных плана… Вот мы и решили втроём забить на всё хрен! Создавать видимость работы, а деньги к дембелю сделать!.. Накрытый шинок был одним  из путей для достижения цели… Сам видел, этиловый спирт бочками в клее БФ содержится… Двойная турбоперегонка с  угольной  очисткой  через  противогазные фильтры – и желанная огненная вода для страждущих радиаторов готова! Сам знаешь, водку с двух часов дня в магазинах начинают продавать… Поэтому от утренних пианистов  и  радистов  отбою  бы  не  было!..

–Каких ещё  радистов?.. – удивлённо переспросил я. Ерёма расхохотался:

–Ну ты, Сашок, не видел, что ли, никогда?!.. Руки с похмела трясутся,  словно азбуку Морзе по невидимым клавишам отстукивают…

–А-а-а!.. – протянул я, смеясь. – Аккомпаниаторы, блин!.. Надо же, как   прозвали!..

–Так вот… Уже договорились с оптовыми покупателями… С предприимчивыми бабульками, с хитрыми и хваткими дедульками… И с Филипповки, и с Калошина, и с Карманицкого переулка… В общем, пол-Арбата в деловой картель влилось, а дальше бы весь район винодельческим колхозом стал!.. Ведь мы только начали  развиваться  как  цех… Клиенты-оптовики готовы были в сутки по ящику бээфного бухандоса  брать! По два  рубля  за  бутылку!  Дёшево,  конечно… Зато  мы не  рисковали  в  торговле…

–Дёшево, не дёшево… Всё равно накрыли… – пробурчал Шуба. – И всё оттого, что кто-то очень жадный!..

–Всё  оттого, что  кто-то  глупый, как  индюк, и  не  выставляет  шухерные  дозоры… – парировал упрёчный выпад Ермухан. – Ладно, забыли про  это…  Как  говорится,  проехали! Надо новым делом аккуратно, осмотрительно заниматься… А то нам не то что деньги, небо в клеточку в военном билете нарисуют!.. На паркет, фурнитуру замковую, дверную, панели дубовые облицовочные – списочная очередь со всего Арбата, до самой Смоленки… Причём, Сань, в эту очередь даже старшие офицеры самого Генштаба и Министерства обороны заблагородились... Вот так вот! Так что работы впрок! Хоть отбавляй! А материала не хватает… Следить за ним строго стали, приходится идти на хитрости…   Бывает,   офицеры   сами   припрятывают   товар,   а   с   выносом    его    через

 

коллекторы  с  нами  договариваются,  через  посредников… Ну  вот,  Борисыч… Мы  тебе вкратце-сбаце  всё  и  рассказали…  А  теперь  решай… Ты  с  нами  идёшь?  Или?..

–Или идёшь!.. – твёрдо ответил я. – Пойду-то я с вами. Только я ничего не видел и не слышал!.. У меня при себе командировочное предписание… И могу гулять по Москве, где  захочу  и  в  какое-либо  время!..

–Ну что ж, по рукам! – хлопнул по правой Ермухан. – Пора двигать кегли, время- то уже  почти  одиннадцать… Может,  поможешь? – почти  слёзно  посмотрел  он  на  меня...

В наигранно-жалостливом упоре его взгляда я выдержал взвешивающую паузу и коротко ответил:

–В  первый  и  последний раз!..

 

 

Каждый взваливал по две вязанки, противовесом через плечи, на грудь и спину, что упрощало и облегчало транспортировку груза... Без меня и Ермухана под четырьмя штабельными вязками по десять-двенадцать килограмм в каждой они бы рухнули, как загнанные, навьюченные верблюды, в жижа-вонючем, тёмном коллекторе, проложенном под  асфальтной  Москвой…

–Что ж, надо помочь ребятам… Но это в последний раз!.. – рассуждая, зарекался я, спускаясь вниз по лестничному маршу на минусовой пятый этаж вместе с солдафонской троицей нуворишей…

Извилистый, “тернистый” путь через дурно пахнущие трубопроводные системы лежал по лоцманскому курсу Поденыча к шахтовому выходу колодезного люка на Кривоарбатском переулке. Там, во дворике трёхэтажного дома, на лавочке назначена встреча с покупателем...

Продвигались по подземным коммуникациям очень медленно, поверху это заняло  бы  не  более  пятнадцати минут...

“Головным” шёл Поденыч с прикреплённым к каске аккумуляторным фонариком, который тусклым лучиком светил только ему под ноги. Мы шли за ним почти  в  кромешной темноте, спотыкаясь от перепадов уровней, порогов и  попадающегося  под  ноги мусора. Падали, по эффекту домино, друг на друга и в липкую смрадную грязь, отложившуюся  по  протёку стока. Больше всего доставалось Витьку. Он шёл вторым и что-то ещё узревал перед собой своими кошачьими глазами. Резко вставал на пути препятствий, из-за чего мы наваливались на него, а вернее, я, так как шёл третьим – по неопытности и “первопроходности”. Шуба визжал резаным поросёнком на русском вперемешку с молдавскими фольклорными ругательствами. В итоге все начинали орать  “дикой  отборщиной”  друг  на  друга  и  посылать  туда,  где же  и находились…

Если бы кто-то там в это время путешествовал и “экскурсоводил” в целях изучения подземного города, то его наверняка бы подстерегла погибель от “просрационно- сердечной недостаточности” (в просторечье – разрыв сердца) или счастливый билет “Тронуться  Умом”  и  с  эскортом  белой  охраны  поехать  в соответствующий  санаторий...

Рёвы и визги, вопли и крики, стоны, ругательства и завывающие проклятия, ужасно искажаясь, “камертонились” в подземном демоническом органе коллекторных трубопроводов. И приведи к намерению кого-нибудь из аварийно-технических служб города на Старом Арбате открыть смотровую крышку колодца, то трубный вельзевуловский вой преисподней вырвался бы наружу,  где  в  данный  момент происходила съёмка художественного фильма, фрагментами и эпизодами показывающего предвоенную Москву. Но!.. Крышки люков пока лежали закрытыми, и техперсонал киностудии  доводил  последние  штрихи  к  производству  дублей…

 

Вернёмся маховым перпендикуляром под землю, где начинало разыгрываться другое кино, неподходящее и несопоставимое одному из каких-либо жанров этого искусства...

Итак…

Продвигаясь по коллектору под Старым Арбатом, мы костерили весь белый свет, который вокруг был липкой Тьмою, “немца-Cусанина” Поденко, который решил чего-то срезать в пути и мы вернулись почти на исходную, и удушливое амбре коммерческих начинаний…

Поденыч, оборачиваясь, освещал нас касочным фонариком, и мы лицезрели друг на друге только бельма и отблески зрачков глаз, так как были с головы до ног измазаны зловонной плесневой грязью. Потому что, спотыкаясь,  падали,  поднимались, облокачиваясь и опираясь на стены, тюбинги и выступы.  Вытирали грязными руками пот  и  слюни  с  лица,  если  его  ещё  можно  было  назвать таковым!..

«Мудак! И есть мудак!..» – уже в десятый раз честил я себя  за  ханжеское легкомыслие. – «Сидел бы себе на объекте и руководил бы агитационным процессом! Нет, дураку не терпелось! В кармане-то командировочное предписание… грудь жжёт!.. Дефиляж! Балабольный раздеклёш! Ужимки с арбатскими девчонками… Поедание мороженого… Амурные асисяйские вздохи и поэзия чувств...» Со лба на нос, на губу рта стекла грязная, пахнущая невообразимо чем капля жидкости. Я облизал губы… «Вот оно, твоё мороженое!..» И в очередной раз, споткнувшись, упал на впереди ползущего Шубу… «И дефиле… на спине молдаванина!..» – мелькнуло в полётном падении на товарища законченное  костерение  своей сиюминутной долюшки…

Раздался костяной треск распавшихся вязанок паркета. Визгливо-матерный вопль Витюни, проклинающего всё и вся и всех чертей разом!.. Я оцепенел от ора, а реально существующая нечистая сила, наверное, тоже забилась в страхе по углам и нишам подземелья. Поденыч, шедший впереди, в очередной раз обернулся, чтобы осветить нас “светлячком”, аккумуляторы которого разряжались, и посмотреть, что же там опять произошло, и подогнать караван окриком, как сам, неожиданно крутанувшись  на склизкой паркетине от разлетевшейся в стороны вязанки, рухнул  с  нагрудной  связкой дров на голову и плечи молдаванина. Померк свет… Темнота… Смешанные  отголоски  эха глухих ударов с треском и дробью мрачной мембраны пустоты… Шуба больше не кричал… Затих… Мы лежали на нём “антивалетом”... Я с вязанкой в десять килограмм на ногах и ягодицах, а Вован с таким же грузом на спине и голове второго “экспедиционщика”…  Тишина… Душный мрак…

Поденыч  протянул  руку  и  коснулся  моего лба:

–Ты, Сань, жив?..

Я  сделал  то же  самое  и  дотронулся  небритой  щеки  товарища:

–Жив-то  я  жив,  Вова!  Вот  только  странно… почему-то  Витя  наш  молчит!..

А Шуба в это время своим “медным котелком” медленно вникал в бытиё существенности… «Где он?.. И что с ним?.. Не свод ли коллекторный рухнул?.. Не под завалом ли он?.. И… Ой! Батюшки! Найдут ли его?!  Вызволят?!..  Обломки…  откуда  они?.. Щепки  деревянные  какие-то… Слышатся  голоса… Меня  ищут!  Ищут  ребята!..»

Поденыч  доставал  в  это  время  спички… И  оперся  локтями  на  паркетные  доски,  а  те, в  свою  очередь, нажали  острыми углами-рёбрами в пухлое тело Витюни… Чиркнула  спичка…

Шуба в это время подумал, что его начинает сдавливать сползающая порода, обломки  с  арматурой… Превозмогая  боль, сделал  глубокий вдох и заорал что есть мочи!.. При  этом  выпускаемый  воздушно-звуковой  вопль  создал   физический  эффект

 

“переместимости газов в сосудах”. Наши сто двадцать килограмм с грузом надавили ещё сильнее на визжащего Витюню… Спичка с треском, ярко вспылив, загорелась… Мгновение… Сдавливание тела молдаванина усилилось… Шуба, со сменой тональности крика, бегемотом, смачно пукнул!.. Огромная огненная, ярко-фиолетовая, с хлопковым резонансом, вспышка утробного газа осветила пространство. Бликами теней страшных корневищ отобразилась чёрная паутинная плесень тоннеля… Мгновение… Опять мрак…  В то же самое время перпендикуляром вверх, на Старом Арбате, снимали кинематографический дубль “воздушной тревоги”. Зазвучали ревунами сирены. Через водосточные решётки на тротуарах звуковое оповещение распространилось по коллектору…

А там!.. В этот момент!.. Вопль ужаса!.. Газовый, “шуба-нутровый” взрыв!.. Завыли трубопроводы, то бишь сирена воздушной тревоги… И тут же пробежавшие по нашим телам подкованные сапоги Ермухана, словно “пуподавы” подземного демона, добавили последние  мазки  к  безумному  этюду  животного страха…

И  только  удаляющийся  крик  казаха  из  темноты:  «Спасайся  наверх!!!  ...аверх…

...ерх... ...рх-х!..» – как затвор оружия, привёл в действие инстинктивную пружину спасения...

Откуда-то взялась невероятная прыть и лёгкость... Упитанный колобок Шуба нёсся впереди всех! Страх – он и пятиметровые заборы преодолевает!..  И мы летели во мраке,  по светлому наитию ангелов-хранителей, на невидимых, шустрых “карлсоновских” моторчиках  к  колодезной  скобочной  лестнице, ведущей  наверх,  на  Свет  Божий!..

По скорости перехвата руками выступающих перекладин с нами не могли сравниться  даже  средневековые  пираты. Да  и  многих  обезьян  мы  оставили бы  позади...

И вдруг!..

–Стоп, мотор!  Снято! – прозвучала  громкая  команда  откуда-то  сверху…

Руки ещё по инерции метеорного самодвижения перебирали, ухватывая скобы, ощупывая сапоги товарищей. Головы упёрлись в задницы друг друга… Секундное затишье… «Тупик?!.. Не  может быть?!..»

–Чё  встали-то?! – зашипел  я  обсохшими  губами  на  вышестоящих…

–Шуба! Подстрахуй!.. – раздался ржавый, с поперхотиной, голос Ермухана. – Люк приподнять  чуть-чуть  надо… Посмотреть,  где   находимся…

–Чего там смотреть, Ерёма?! Сдвигай давай и вылазий!.. – прорезался “шпреховый”  голос  Поденыча…

–Да  погоди  ты, Вова! Ерёма  правильно  говорит! Может, мы  на проезжей  части… И твою головушку загонит в колодец  бампер “запорожца”, как бильярдный шарик в лузу…  И  полетим  мы  всей  кучей  вниз… Маманя! Мотри, как  я  мыряю!..

–Ты! Прыгун вышечный! Давай помогай ему держать крышку люка!.. – огрызнулся Вовчик. – Муторно  тут  стоять!  Да  и  ноги  дрожать  начинают!..

Крышка слегка “прикипела” к своему проёму. Поэтому ефрейтору понадобились упорные усилия, отчего нога соскользнула со скобы и подошвой сапога, как  пьяная  невеста, крепко-длительно поцеловала смущённого и краснеющего от удушья жениха Витю. Он уже не мог орать, а только мычал от натуги. И чтобы не исполнить последний эквилибротрюк  “Распад  пирамиды”, вцепился  намертво  в  перекладину  лестницы...

Ерёма долго глазел в созданную смотровую щель  и  не  подавал  никакой информации, а молдаванин, “по естеству своего положения”, не мог задавать ему любопытные вопросы...

Поденыч, найдя в складках кармана строительной куртки “схроненный” бычок сигаретки,  закурил,  не думая  о  последствиях…

 

Я же, замыкающий, стоя на скобе, осторожно перебирал руками и ногами от налитой  свинцовой  усталости  в  моих конечностях…

Сделав жадную, со слюнявым засосом, глубокую затяжку, немец выдохнул  и громко  окликнул:

–Ну чего там, Ерёма, видно-та?!  Чё  секём-та?!  Молчишь-та  чего?!  Ослеп, что ли?!

Арбат  не узнаёшь?!..

Ермухан,  не  опуская головы,  медленно  процедил:

–Арбат как Арбат… Неделю назад таким же стоял… Только люди… какие-то другие…

–Пиплоус пятикантрос, что ли?.. – заумничал Вова, выпустив очередную порцию табачного дыма…

Казах продолжал, медленно поясняя, рассказывать про представившуюся взору обстановку улицы.

–Военные  и  менты  странно  одеты… По старинке… Петличные  знаки  различия… В галифе… Мороженица в кокошнике, с баковой коляской… В  витрине напротив патефоны  стоят… Дамочки  с  летними  зонтиками  гуляют…  Лимонад  разливают…

–Ерёма, блин! У тебя галлюцинации контуженые, наверное, начались! С пропердёжного взрыва-та и страху! Какой лимонад, ща, бл…, разливают?! Это пиво! Вылазий  давай,  хмырюга!  Хватит  всех томить!..

А в это время на улице производился очередной дубль съёмки художественного фильма. Поначалу никто из персонала киностудии не обратил внимания на чуть приподнявшуюся  одним  боком  крышку  колодезного  люка посередине мостовой.  И когда в финальном акте дубля военный, прощаясь с девушкой, с геройским пафосом  произносит: «Я уезжаю добровольцем в Испанию! Ты меня будешь ждать?..» – Ермухан, как знаток и истинный ценитель базарно-кукольных подмостков, аж подпрыгнул на Витюниной голове и не смог сдержать эмоционального порыва по поводу ухажёрского обмана. Рывком приоткрыв шире крышку,  он  гаркнул  от  возмущённого  казахского сердца  на  ядрёно-русском клише:

–Ты чё!! Бутафоз!! Мозги пудришь девчушке!! Ка-ка-я Испания?!! Испариться он хочет, тебя надувая!! Тореадор мадридский!! Чего ты его слушаешь?!! Тут не то что в Болгарию, в  засранный  Улан-Батор  съездить  не позволяют!!

Актёрская  пара с ужасом в глазах, обомлев от  неожиданного  сюжета,  прижалась друг к другу и гипнозно смотрела на раскрывшийся люк, на вывалившийся клубами табачный дым и на чёрно-грязного узкоглазого представителя “Джиного Мира”… Режиссёр, заметив “фокусное факире” – изменение  акта  сцены, привстав  со своего  кресла, от негодования, на взлёте “громогласия”, сорвал голос и  яростно,  как  гусь,  вытягивая  шею  и  размахивая  руками, зашипел:

–Кто  пустил?!  Кто  позволил?!  Уволю!  Уволю сегодня  же!..

–Говорил ему: «Измени несколько сцен… И фильм насыщенней жизнью получится… Молодец! Талант! Послушал всё же моего совета…» – переговаривались в  это  время  меж  собою,  вероятно,  близкие-знакомые  и  коллеги  режиссёра…

Кто-то вдруг закричал:

–Мил-ли-ци-я-а!!! Граба-у-ул!!!..

И  множество  голосов  громко  поддержало  этот  “сирена-колокол”…

Ермухан в  мгновение  оценил  обстановку, увидев  бегущих к колодцу милиционеров  и  свободный  коридор  из  расступившейся  испуганной толпы  массовки…

–«…Если скрываться вниз, то там от нас в конце вполне вероятного падения получится  грязный  кубик-рубик…  Косточки  в  ряд…  Звёздочки  в  ряд…  В    самоволку

 

сходили  на  Старый  Арбат!..» – быстрым  анализ-размышлением  прикинул ефрейтор  и, опустив  голову  вовнутрь, громко  закричал: – Бежим за мной!!!  Не  отставать!!!

Закипевший адреналин придал силы и лёгкости. Мы выпрыгивали из колодца как молодые  трубочистные  коты,  хотя  “окружение”  думало,  наверное, иначе...

Мы бежали по улице, а улица  бежала врассыпную от нас! Где-то и кто-то истошно вопил: «Де-мо-ны!!!» Кто-то остался стоять столбом, осеняя себя “мельничным” крестом. Тирлинькал  сзади  свисток  милиционера  с  окриком: «Стоять! Держи  их!!..»

–Держи  крепче  свой  свисток, лупцинер! А  то  потеряешь! – обернувшись  на  бегу и  состроив  рогатую  рожицу  “козы”,  крикнул  в  обратку  ариец  Вова…

Измазанной в помоях племенной группой бежали мы друг за другом, след в след. Реактивной формулой свернули на Афанасьевский переулок и далее дворами, через заборы и стены, попали на Гоголевский бульвар, к одноэтажному  строению девятнадцатого века, где располагался инструментальный цех Министерства обороны СССР, в котором работало отделение солдат из нашей роты в качестве разнорабочих- денщиков для военно-гражданских специалистов по универсальному токарно-фрезерному профилю...

Командир взвода строевой сержант Кравцов проверял подразделение  по  списочному составу после  обеденного перерыва. Внезапно открывшаяся дверь и “грохотно-гурьбовое” вваливание нашей четвёрки в косяк-проём  входа чуть  не сделало  его заикой.  Пауза…  Расширенные глаза… Открытый  рот…

–В-в… В-вы… К к-кому?.. Г-г-говночисты?.. У-у… нас… с-сортир… н-не забитый…

–Серёга! Чё, не узнал, что ля?! Долго служить здесь будешь! На куска контракт подпишешь!..

–Т-т-ты,  что ли,  Ерёма?..

–Я, Серёга!  Я!.. Как  там  в  песне-та  поётся… Вспомню  я пехоту  и  родную  роту… И  тебя, товарищ,  что дал мне закурить… – И положил панибратски руку на плечо Кравцова…

Сержант, скорчив брезгливую гримасу, сбросил её движением  тела.  Командная речь  восстановилась.

–Ефрейтор Ермуханов!..

–Чего ты орёшь, Сырожа!.. – резко оборвал Еремей командира взвода. – Вот, комиссар  здесь… Мы  с  боевого  задания…

–С какого задания?!.. Я что-то не слышал и не видел устных и письменных приказов  по  заплывам  в канализации!..

–С  чего  ты  взял?!..

–Да  пахнет  от  вас,  как  будто  вы  в  ней  искупались!..

–Тут ты в самую точку попал, товарищ сержант… Провалились мы в пятом подземном этаже по самые уши!.. Темно там было, и уровень пола на один метр ниже смежных  помещений… Камера  была  заполнена  стоками…

–А  чё  вы  там искали?..

–Подходящую комнату для складирования бракматериала по ротному назначению, то есть по Ленкомнате… И может, тебе, забывчивому, напомнить приказ командира роты?!..

–А  зачем же  так  далеко  и глубоко?..

–А чтоб не разворовали! Дальше положишь – ближе возьмёшь!.. Обеденная  машина  в  часть уехала?..

–Нет  ещё… А  чё  Борисов-то  молчит?  Фекалиями,  что ль,  объелся?..

 

–Да  нет,  товарищ  Кравцов! Ефрейтор  Вам правильную  обстановку  докладывает!..

Но  нам  надо немедленно  ехать  в  часть… Отмыться  и  сменить  обмундирование…

–А  чего ж  с  Генштаба  не  поехали? Обеденная машина ещё  там...

–Ну что вы, в самом деле, товарищ сержант!.. – нервозно взвизгнул Шуба. – Как же мы в таком виде через весь плац-парад генштабовский прошли бы?! Засмеяли бы! И вопросов было б много!..

–Эхма! Удивили, бля! Там ходят с головы до ног… кто в цементе, кто  в краске,  а вы бы  в  гов… – Сержант  засмеялся  и,  трясясь,  договорил: –  Испачканные…

–В говне, хочешь сказать?! Но по-девичьи стесняешься?! – рыком нападения вставился  в  разговор  Поденко. – Тебя  бы  самого,  фраера,  на  это  задание  подписать!..

–Но-но,  Поденыч!  Не заговаривайся!..

–А то чё?! – начал раскаляться эмоциями агрессивности немец  и  сжал кулак… Разрядил обстановку вошедший шофёр обеденной  машины.

–Давайте  скорее  грузите  бидоны!  Я уже опаздываю!.. – Увидев  нас, присвистнул: – Кто же это вас?  За что?..

–За что?! – Ермухан улыбнулся своим широким неунывающим ртом. – За хорошо жить, водила! За  дембель  с  полной  ванной  шампанского!.. Мы  едем  с  тобой  в  часть… Вот замполит,  у него командировочное предписание… Ну, мы пошли грузиться  в  кузов…

Шофёрчик,  улыбаясь,  моргал  глазами,  ничего  не  поняв  из  сказанного…

Ермухан выглянул из двери помещения, посмотрел налево, направо… Чисто… Никто  не  ищет,  никто  не  спрашивает…

–Давай по одному быстренько в кузов, на самую дальнюю лавку к кабине, чтобы никто  вас  не  увидел!.. – обернувшись,  скомандовал  он.

Через пять минут, загрузив пустые обеденные термоса-бидоны, отправились с Гоголевского  в  казармы,  на  “Хованщину”…

Свернув с Киевского шоссе, у Хованского кладбища, крича и стуча по кабине, остановились на развилке дороги, за полкилометра от части. Спрыгнув с кузова, предупредили водителя, что он нас не видел и вообще никого не вёз!.. Шофёр устало мотнул  головой  и  буркнул:

–Не  видел,  так  и  не  вёз!..

И газанул с места так, что “заколоколили” в кузове перекатывающиеся и подпрыгивающие  бидоны…

–Чумавоз, однако ж!.. – с упрёком ботнул Ерёма. – Ну что?! Пошли… Отмываться, загорать до вечера придётся, пока форма сохнуть будет… Щас в части появляться не резон… Нарвёмся на кого-нибудь из старших офицеров… Вопросы-допросы начнутся: почему, откуда и как?.. Вернёмся к приезду роты  с  объектов…  Втихаря  порасспрашиваем, какая обстановка после обеда на ГШ-а была… Чё в отсутствие нас творилось…

Никто не выразил Ермухану каких-либо горячих, противоречивых самомнений, все были измотаны и опустошены провалом военно-купеческо-арсенального дела. Да и выглядели мы как грязные, протухшие сосиски, нюхая и глядя на которые собаки бы задрали заднюю ногу, а местные коты выли бы в обнимку с окрестными мышами. И, подволакивая подошвами сапог пыль грунтовой дороги, мы поплелись к Николо- Хованским прудам…

Купались в водоёме недолго. Из-за бьющих родников на дне вода была очень холодной. Постирали форму кто как мог. Кто с усердием тёр с песком  и  глиной,  как Шуба. А кто-то полез прямо в ней купаться, как Ермухан. Мы же с Поденычем прополоскали,  туго  выжали  до  треска  и  повесили  просушиваться  на  растущие     вдоль

 

берега кусты. Солнышко ласково пригревало, и, размостившись на прибрежной траве, ничего не обсуждая, зажмурив гляделки, мы быстро уснули беззаботным сном. Проснулись все разом, подскочив от сильного тарахтения совхозного трактора, проезжавшего  по  плотине  пруда. И вовремя… Небо начинало розоветь вечернею зарёю… «Значит, где-то около восьми… И рота, наверное, уже приехала с объектов…» Быстро  надели  высохшую  форму  и  бегом  поспешили  в  расположение  части.

Подразделение строилось выдвижением в столовую на ужин.  Руководил построением сержант Волчков. Мы, незаметно подкравшись со двора казармы, влились в солдатскую массу…

Заметив  меня,  Волчков  окрикнул:

–Ты где ж, Ваше Сиятельство комиссарское, пропадал?! Всюду вас обыскались… Все углы-променады осмотрели… Неужели из плакатов и стенгазет дельтаплан смастерили?!.. О-о-о! И Ермухан! Как муха ниоткуда появилась… А ты, зараза! В каком “дрянолёте” службу  канючил?! Почему отделение  на  объекте  без разрешения оставил?!..

–Я не бросал отделение! И в никаком самосвале не участвовал!.. Осматривал с Борисовым подходящие участки для складирования… Игорёк! Ты знаешь, для чего!.. А обязанности командира отделения переложил на ефрейтора Гудкова… Гудок! Скажи ему! Так  было?..

Коля Паровоз (его второе прозвище) покраснел. Вместо слов  выпустил  маленький пар “чих-чуха”,  несвязного бормотания…

–Так, Паровоз, было?! – с нажимом повторил   Ермуханов.

–Так-то  оно  так… Только  я забыл…

–Чего забыл?!!  Едрёна  корень!! – заорал  на  Колю  сержант  Волчков…

–Забыл Вам сразу доложить, что командир отделения ефрейтор Ермуханов отлучился  по  комиссарскому заданию…

–А  там,  на  объекте,  чего же  мямлил?!  «Не  знаю,  не  видел!..»

–Ты сам, Игорёк, забыл, – вставился Ерёма напоминанием, – что зимой Гудку на строительную каску большой силикатный кирпич свалился… Каска вдребезги, как целлулоидный шарик, а Коля… ничего! Даже и не понял, что случилось! Только вот запамятовать  стал…

Рота засмеялась…

–Прекратить смех!!.. – рявкнул Волчков. – Встать в строй, ефрейтор Ермуханов!.. Вас, Борисов, вызывает  и  разыскивает  замполит  части… Отправляйся щас к нему, а пайку ужина тебе организует дежурный по роте… Я его уведомлю… Рота!! Смирно!!..  Напра-во!!..  Ша-а-гом!!  Марш!..

И  подразделение  направилось  в столовую…

Я зашёл в курительную веранду. Закурил сигарету, прокручивая и обдумывая возможные вопросы и ответы, чтобы не попасть впросак в кабинете замполита. Бросил докуренный  до  обжига  пальцев  окурок  в  урну  и  отправился  в  штаб…

 

 

–Ефим Кузьмич… Здрасьте… Вызывали?.. – открыв дверь, с порога гражданским подхалимажем  обозначил  я  своё  появление…

В комнате, помимо замполита,  находился прапорщик  Анатолий  Кузнецов, временно исполняющий обязанности командира  роты,  и,  по-видимому, собирался уходить, стоя  у  края  стола,  выслушивал  последние  указания  капитана…

Увидев меня, Ефим Кузьмич вежливо предложил мне и Кузнецову присесть на стулья…

 

–Докладывай, Александр Николаевич, как там обстоят наши дела на  Арбате…

Я встал, кашлянул в кулак, собираясь с мыслями, и только было открыл рот, многозначительно потянув: «Э-э…» – как замполит обрубил, словно гибким прутиком, деловую  озабоченность  начала  моего  объяснения:

–Ты  сиди,  Александр  Николаевич,  сиди… В  ногах  правды  нет…

Капитан Галкин, по начальствующему положению, слушал мой поверхностно- тёртый доклад, медленно передвигаясь с остановками по кабинету. Покормил сухим кормом аквариумных рыбок, слегка постучав указательным пальцем по стеклу.  Казалось, он  меня  не  слушает,  а  находится  где-то далеко  и глубоко в собственных размышлениях. И вдруг, резко развернувшись и скрипнув сапогами, неожиданно  задал  вопрос,  оборвав  меня  на полуслове:

–А где ты находился с десяти ноль-ноль до девятнадцати ноль-ноль сегодняшнего вечера?..

Я, застигнутый  врасплох,  потянул  гласные  и  согласные:

–А-а… М-м… Э-э…

Но  быстро-сориентированно  собрался:

–До двенадцати… осматривал  наши  стройучастки…  где  необходимо  размещать…

–Погоди-погоди!  С  кем  осматривал? – сощурясь,  с  ехидцей  в  голосе  спросил  он.

–С  ефрейтором  Ермухановым… А  что?..

–Та-ак… – тягучим  мажором  потянул  замполит.  – А  да-ле-е?..

Я  стал  молниеносно  рисовать  приходящую  на  ум  алиби-картину…

–Далее… я дал указание ефрейтору Ермуханову найти подходящую комнату для складирования  бракматериала…  А  что?  Что-то случилось?..

–Случилось!  Рассказывай дальше!..

–А дальше… я вышел из объекта в Москву… Для посещения магазинов с канцтоварами… Нам же нужны плакатные перья, фломастеры, тушь, краски и прочая художественная  утварь…

Под дыхом живота предательски защемило. Всем нутром почуяв, что  арбатский вояж  ещё  не закончен и что Шубу с Поденычем не стоит вспоминать ни при каких  делах.

–Ну-у! Посмотрел  магазины?.. – методично  продолжал  расспрашивать  замполит…

–Да-а… Составил  список,  чего  нам  надо…  Он  у  меня  в  казарме  остался…

–И  что?  До  семи  вечера  рассматривал  витрины?..

–Почему же… С пяти до шести захаживал в книжные магазины в поисках фотоальбомных руководств по оформлению комнат,  залов,  стендов  военно- политического содержания...

–Нашёл?!

–Нет… Придётся самому походить и посетить что-то наглядное и стоящее… – сакраментально  ответил  я.

–Ходить и навещать кого-то и чего-то не надо, Борисов! А необходимо уже вплотную приступать к работе по Ленкомнате… Завтра посмотришь материал из моего резерва… на стройскладе части… Писарь Токбулатов на  две  недели  откомандировывается на объект ГШ-а… И будет отвечать за исполнение наглядной агитации  на  участках…

–А  Пурговский  Гена?.. – спросил  я  с  напускной   озадаченностью…

–Пурговский переводится в штаб части, в бухгалтерию… Так что ищи ему замену…

–А рядового Шуба и рядового Поденко я оставляю при себе?.. – беспокойно спросил  я. – С  ротным  Леденцовым  по  ним  согласовано…

 

–Раз оговорено, – тактично поправил капитан, – значит, работать и выполнять задания будут при части… А конкретно – при тебе, по Ленкомнате… И ещё раз напоминаю, Борисов! Ты за них несёшь полную моральную и материальную ответственность!..

–А разрешите поинтересоваться, товарищ капитан?.. Почему так строго конфиденциально?.. Почему эта пара важных гусей  так рьяно охраняться должна?! Они что,  спящий  Рим  спасли?!  Или  их  берегут  для  праздничного  стола  императора?!

–Ты давай не каламбурь, умничая! Ты вот сейчас-то штанишки-та поменял?! А в следующий раз задницу горячим гудроном намажут и компрессом стекловату приложат!.. Когда мне в два часа дня позвонили из Центральной комендатуры и рассказали про диверсионный инцидент на съёмках художественного фильма! Да на Арбате! И что при обследовании колодца и коллектора, из которого вылезло четверо чёрных засранцев в форме механиков танковых войск, обнаружили ко всему рассыпанные паркетные дощечки... Непонятно, для какой цели… Притон, что ли, или штаб-квартиру там создать намеревались?! В общем, не выяснено!.. Так как военных преступников по  горячим  следам не поймали, телефонограммой из комендатуры на Управление начальника работ приказано! Провести собственное расследование по подразделениям согласно штатно- списочному составу военных строителей, выполняющих  задания  на  объектах  “Арбат”!.. И  у меня сразу же, Борисов, заныло сердце и подскочило давление… Хотя через полчаса ответственные по участкам доложили… что все военнослужащие на месте и занимаются производственным заданием… Но ощущение тревоги и подставной гадости не оставляло меня… – Галкин колючим, пронизывающим взглядом посмотрел на меня и строго, указанием добавил: – Так что, Борисов, имей в виду! Церемониться и нянчиться не будем!.. Кто-то из хитро сделанных может загреметь на полную катушку по уголовной статье! А это уже не дисбат, с которого можно вернуться на гражданку героем! А замусоленной пуговицей!.. Так что передай Шубе и Поденко! И заодно этому… как  его?.. Тьфу… Ехуанову!..

–Ермуханову… – мягко  поправил я.

–Да-да! Еримханову!.. Чтобы, значит, никаких фортелей я впредь от ихней службы не ожидал!.. Вы думали, всех объегорили! Хихикали, наверное, долго, обчмокивая происшедшее! Так знайте! У меня повсюду глаза и уши! И искупить вашу вину может только победа в окружном конкурсе на лучшую Ленкомнату!.. Ступай, Борисов! Занимайся делом! И мотай  на ус!..  Кстати! Почему  усы  до сих пор  не сбриваешь?.. А-а?!

–А они у меня, товарищ капитан, присутствуют на фотографии в военном билете… Поэтому имею полное  уставное  право их носить…

–Ну если в военном билете, тогда носи… Только  ухаживай за ними,  подстригай!  Не дорос ещё до Будённого!.. А вообще, усы гусара красят… – уже мягко и дружелюбно добавил он. – Свободны  оба!.. – обратился  он  и  к  прапорщику  Кузнецову...

Мы вышли на крыльцо штаба и закурили. Я “нервическим насосом” глубоко затянулся,  и  горящий  огонёк  сразу  подполз  на  середину  сигареты…

–Кто же это за козёл такой у нас завёлся?.. Кто сливает?.. Или козлики?.. –  про  себя, но  шевеля губами,  мысленно вымолвил  я  с очередным  выдохом табачного дыма…

Кузнецов, наверное, услышал меня или догадался, поняв без слов моё душевное настроение  последнего китайского  предупреждения. Вынул  пачку  сигарет  “Столичные”  и  угостил сигаретой…

–И чего ты, Александр, так близко  к  сердцу  всё  воспринимаешь… Замполит-то  у вас нормальный мужик… То, что он не сдал вас комендатуре, ещё ни о чём не говорит – о нём как  о личности  принципа или противоположностей… Мусор  из своей  избы на   показ

 

не выметают… А вот то, что он тебе и остальной троице никакого чмыро-понукания не объявил, да ещё их оставил при части проект Ленкомнаты осуществлять, –  в  этом  поступке он стал мне симпатичен… Хотя явный хитрован… Я ведь понял так,  что  он загодя знал про аферу с паркетом… Когда он меня вызвал к себе, перед твоим приходом положил перед моим носом телефонограмму из Комендатуры и УНР… Спросил,  что  будем делать с  этими  аполитичными,  неисправимыми  барыгами-комсомольцами… Назвал фамилии: Ермуханов, Поденко, Шуба… Тебя не упомянул… Я ответил, что не владею ситуацией, так как сегодня целый день занимался складским и вещевым приёмом роты… Он засмеялся… Говорит: «Вы, Анатолий, и через месяц их бы  не  раскусили! Ближе и чутче надо быть к коллективу… Ну да ладно, – говорит. – Опыт – дело  наживное, с годами службы придёт…» Я спросил его: «Что произошло?..» Он вкратце, околоземно рассказал про панику на Старом Арбате, произошедшую на съёмках какого-  то художественного фильма… Про найденные паркетные лежни в трубопроводном ответвлении… И уже совсем уклончиво в конце рассказа намёком на закрытие сей темы подытожил: мол, сообщают, какие-то танкисты  безобразничали…  Правда, не  поймали… И как только они туда попали, эти жуки навозные?!.. Ну а тут зашёл ты… И мне всё стало понятно… Когда сидел и слушал вас, сурьёзную морду через тягомотные усилия створял, чтобы ненароком радостными соплями не разрыдаться… Так что, Александр, передай сотоварищам своим, что поменьше надо перед делами фотосессией  заниматься  и  интервью скворцовые налево-направо раздавать… А по поводу последнего китайского...  С таким замполитом этих зароков можно как стаю галок на ветвистом дереве иметь… Одной больше, одной меньше, всё равно внизу трава обосрана... Ладно, ступай в роту… После  отбоя  заходи  в  командирскую… есть  что  обсудить  по  Ленкомнате…

Подходя к казарме, заметил в курительной беседке прохиндейскую троицу, горячо обсуждающую  внутренние  “конфузалитические”  проблемы…

–Это ты!! Су-ка!! Алес-штрассейная!! Завёл нас на капутный участок с фантастическим фильмом… “Мы из будущего”… или из прошлого!! Хорошо, менты с комендатурой не уточнили!!.. Спасибо скажи Ермухану, что ноги унесли!.. – почти орал с брызгами  слюней  молдаванин  Шуба  на  немца  Поденко…

–Да если б ты, дристун и визгун кабаний!! Газовый выхлоп не испустил!! Всё было б иначе!! Не было бы взрывного сполоха, и не было бы паники!! И вышли б мы по намеченному курсару!!.. – кричал  ему  в  нос  с  ответным орошением хари рядовой “строй-югенд”  Вова…

–Вы чё, как свадебные тетерева на току,  колёсными грудями бьётесь?! Турлычете  на всю округу… Всех ворон любопытствующих вокруг себя собрали… Никого не замечаете… Пойдёмте лучше за казарму, там сапогами попинаетесь... – полушутя- полусерьёзно  урезонил  я  “без  вины  виноватых”  несостоявшихся  военных  купцов.

Драчуны, прекратив  словесную  перепалку, по-совиному вытаращились на меня... И  я  уже  с  более  строгим  нажимом  повторил  приглашение:

–Пойдёмте-пойдёмте!  Обо  многом  почирикать  и  перетереть  надо!..

Зайдя за казарму  и  присев  на  кирпичную  завалинку, достав сигареты,  закурили…

–В общем, так, служивые!.. – повёл я обобщённый комментарий после нескольких затяжек сигареты. – Замысел ваш по накопительному дембельскому капиталу рухнул, как карточный домик… И не советую к нему возвращаться... Если вам ещё дороги родные виноградники, скакуны и верблюды, зелёные рощи и бескрайние степи… Можете  их  долго не увидеть… А созерцать колючую проволоку и небо в клеточку…  Если  не  оставите в покое навязчивую, авантюрно-безбашенную идею барыг-планов  по охватыванию территорий, прилегающих к Арбату… Подчёркиваю! Охватывающих  пла-а-

 

нов! Вы меня поняли?! А не празднично-колымажных мероприятий с  чутко навострёнными ушами, что в теории солдатской службы постоянно  происходят!..  Вы  и все ваши суматошные планы, в красноречивом и переносном смысле, под колпачно- дятловым  спутником,  контролируемым  ЦУПом  капитана  Галкина…

И, не  дожидаясь  базарных  аннексий  с  их  стороны, выложил  им  на удивлённые глаза и высунувшиеся языки прогоркший беседа-бутерброд, нарезанный с заботой в кабинете Ефима Кузьмича...

–Так что завтра с утра идём на стройсклад, где из резерва замполита части выбираем материал для начала строительства Ленкомнаты… И плотным графиком приступаем к работе… Кто против?! Прошу сейчас же отказаться! Времени на размышления нет!..

–Э-э… А-а… Кабы оно… Так-то оно так… Да-а… разве ж мы против… – загнусавил Шуба…

–Нет, Сань, мы с тобой! При части остаёмся… Надоела эта канитель-дорога…  Утром  и  вечером  в  автопаках  ряженкой  болтаться… – поддержал  молдаванина  Вова.

–Ну всё, значит! Решено!.. – подытожил  я  и затоптал  сапогом дымящийся  окурок. – А ты, Ермухан, завтра на объект!.. Не знаю, правда, в качестве  кого –  командира отделения или бетономешалки, замполит не пояснил… Не переживай! Утро вечера мудренее… Можа, всё быстренько забудется… Ну что, пошли в казарму…  Строиться скоро  на  вечернюю поверку…

После  отбоя  роты  на  ночь  я  зашёл  в  командирскую к прапорщику  Кузнецову…

–Вы вот с чего начнёте?.. – повёл он свой разговор с делового вопроса- предложения. – Прежде всего вам необходимо смоделировать и изготовить простейшую конструкцию пилорамы… Чтобы на одном валу вращения сбоку могли крепиться строгальные ножи и шлифовальные бобины… Соответственно, рама  и  столешница должна  быть  компактно  широкой  и  регулируемой  по  высоте…

Я  удивлённо  поднял  глаза  на прапора:

–Позвольте услышать, Анатолий Васильевич, откуда у Вас такие изощрённые, высокотехнологичные познания в области столярного станкостроения? – с добродушным сарказмом спросил  я его…

–Да по музыкальным инструментам рукодельничаю… Мастер-надомник… Есть такая рабочая квалификация после четвёртого разряда… В основном по гитарам и гармоникам ремесленничаю… Есть цель – хорошую скрипку изготовить… А мечта- мечтою – легендарную  первозданную  балалайку…

–Балалайку?! А чего же в ней такого сложного?.. Прямо-таки мистически звучит… Первозданную!.. – уважительно  слушая, сомнительно  переспросил  я, передёрнув  к  началу  его монолог…

–А ты в руках-то когда-нибудь держал правильную балалайку, а не бутафорную игрушку,  расписную-сувенирную?!

Я промолчал, всем  видом  показывая,  что  весь  в  заинтересованном  внимании…

–Ты заметил, что нижняя дека состоит из шести пластин – усечённых треугольников?.. Только это ложное усечение… Пиковость заключается в грифе инструмента и в состоянии Храмовой Души играющего музыканта… Итак, значит, шестиполовинчатая дека внизу и верхняя унисонная образуют своеобразный диссонансный цветик-семицветик… Недаром виртуозы, которых можно посчитать по пальцам, исполняют почти неподражаемые трели птиц именно на балалайке! Задорно- весёлую и грустно-умиляющую мелодию створяют в мироданную, слитую воедино со звуком  природы  музыкальную  картинку  Богу –  Отцу  нашему  небесному…  Чтобы    он

 

смотрел  на  нас  и  радовался!  А  мы  кастрюлей верхней тронулись,  как в прямом  дурном, так и в переносном бесовском смысле! Сковородный хеви-метал слушаем! Скрипом  ржавого  железа  восхищаемся! Не пронизан Божий Свет такой фоновой музыкой! А мы умные лузга-трёпки музыкальных критиков корчим! Возводим рейтинги! А-а! Да чего там!.. – С горечью в голосе  и резанув при этом ладонью воздух, Анатолий закрутил обратно гайку окрылённой красноречивости Души Слова. – Отвлёкся я от темы… Давай  продолжим… Итак, что  нам  ещё  нужно  по  Ленкомнате?..

Я с приоткрытым ртом две-три секунды восхищённой паузой смотрел на него, нутром распонимая себя – то ли хлопать в ладоши, то ли орать “брависсимо!” в ночной казарме. Но, совладав  с духовным, эмоциональным  подъёмом  грудной  клетки, похвально-скромно  ответил:

–Да нет-нет, Анатолий, всё по делу, всё по существу… Всё оригинальное – чудом просто... И  дунул  Господь  на  паутину  с  пауком – и  засветило  маленькое солнце... Пойду  я  за Шубой с Поденычем…

–Зачем?.. Они  уже  и  спят,  наверное…

–Спят?!..  Разбудим!..  Набросаем  план-чертёж  строгальной пилорамы…

–Не  надо, Александр,  не  буди… Ведь  я  тебе  не  сказал  главного,  перед  тем  как руля души  свернула  на  фольклорную трактату… Ленкомнату в этом оцинкованном ангаре  мы  делать  не  будем…

–А  где  же?!.. – озадаченным  удивлением  выдохнул  я.

–В новом старом деревянном бараке, около пятой роты, где КЭЧ 1 прежде располагалась… Коммунальщики в течение двух недель обязуются освободить это строение… Затем мы быстрым косметическим ремонтом должны подготовить помещение под  казарму,  к  переезду роты…

–А чего ж  вечером, в  кабинете, замполит Галкин  об этом  молчал?.. Чего  секретил- то?! – прикидываясь  обидчивой  непоняткой,  натянуто-грубо  спросил  я.

–Во-первых, он очень торопился куда-то по своим личным делам… Во-вторых, до твоего прибытия в кабинет он всё мне подробно рассказал… С приказами УНР и командира части ознакомил под роспись… В-третьих, долго выслушивал твою выкрутасную болтовню по Арбату… В-четвёртых, деликатно, с военной точки зрения, прочистил тебе мозги… Так что первый год службы  по уму-разуму тебе за три зачтётся… И в-пятых, он не занялся вашим чмырским наказанием, а разумно дал вам шанс восстановить его доверие… Так что он ждёт от вас художественно-конструктивного  рвения в конкурсе Политуправления округа… Завтра я опять буду целый день находиться при части… И после отправки роты на объекты пойдём с тобой осматривать принимаемое сооружение и пригодное помещение в нём под Ленкомнату… Ну, всё на сегодня… Давай ложиться спать, время уже почти час ночи… А завтра… хотя уже сегодня… и делищ невпроворот…

 

 

Утром, после развода батальона по объектам, мы втроём – Шуба, Поденко и я – отправились на стройсклад, которым заведовал рядовой Барсикян Аспет Кискенович. Уроженец Армении, а вернее, Араратской долины,  которую компактно  заселяли армянские евреи, потому что только этот плодородный оазис давал девяносто процентов урожая чего-либо произрастающего в горной республике… Эту экскурсионную информацию   мы  могли   бы   слушать  ещё   долго   от  кладовщика   Барсикяна.   И про

 

 

1    Коммунально-эксплуатационная  часть.

 

мистический горный трезубец Арарат, находящийся в турецкой чужбине… И про самый лучший в мире коньяк, табак… Скульпторов и зодчих по камню… Ювелиров и мастеров кузнечного дела… И, слушая долгий восхвалённый фатюям, я решил оборвать его северокавказский экскурс по родным пенатам на середине рассказа про самых красивых девушек  из  армянского  города  невест  Артика…

–Понятно-понятно,  что  самый  хитрый  из  армян – кладовщица   Барсикян…

–Э-э! Слющай!  Почто  армян  абижаешь?!  Какой  кладовщица?!  Я  что, женщин?!

–Успокойся,  Кискян Барсикенович…

–Я не Кискян! И не Барсикенович!.. – по-восточному взвизгнул эмоциями армянский  еврейчик. – Я Аспет!..

–Да  успокойся, Аспект!..

–Я  не  Аспэкт!..  Я Аспет!!

–Так  вот, Аспид!.. Если  ты  сейчас же  не  прекратишь  свою ериваньскую  клоунаду, то  мы  тебе  сколотим, а затем положим в фараоновский ящик из красного дерева! Благо материал для этого на складе  имеется!.. – грозно  насупив  брови, попытался его  образумить  немец  Вова…

–Ты кто такой?! Кальтенбруннер!.. Я расскажу сегодня землякам! Ми тебя в Курскую дугу согнём! Кенигсбергский  котелок  твоей  фашистской  башке  устроим!..

–Так, хватит, Аспет, причитать!.. Я понял так, что тебе надоело быть кладовщиком стройсклада… А  хочешь  ты  быть  кладовщиком  портянок…

Барсикян было открыл перекошенный от злобы рот, но я не дал ему возможности выговориться…

–Не перебивай!.. – жёстко среагировал я. – Слушай и мотай на ус!.. Вопрос с материалами на контроле! Не то что замполита части, которого ты, я понял, недолюбливаешь!  А  бери  выше!..

Барсикян скошенными зрачками глаз гипнозно посмотрел на мой поднятый кверху указательный палец…

–Выше, Кискян! Выше!.. Политуправление Московского округа!.. И никакой зампотылу майор Окорочный не вытащит тебя с этого вшивого склада гнилых сапог и портянок! Куда тебя назначат по письменному и по желательному рапорту трудящихся воинов-комсомольцев!..

Восточные люди почти в мгновение ока меняют ментальность души к своему собеседнику. От ненависти к почитанию, от любви к презрению у нас, “северных нацменов”, целый шаг… У них,  на  юге,  это  расстояние  составляет  миллиметры...

Поэтому у кладовщика моментально – “моменто морэ” – щёлкнул в голове  машинно-счётный дебет-кредит, и он севанской форелью заюлил по складу и елейно запричитал:

–Зачэм ссориться… Всэ свои… Уважяемые люди… Вай, Борисов-джан! Выбирай что хочишь! Все лабаза перед тобой открыта! Толька всё документом оформим, как положана!  В  довесик  полкубометра  фернамбука запишем…

Теперь  я  в  свою  очередь  сотворил  округлённые  глаза:

–Мне не нужен этот материал… Шахматные фигурки мы вырезать  не собираемся…

Кладовщик  задёргал  ножками,  как  маленький проказник…

–Слюшай, Бориса-джан! Как  не  нужен?! Когда  его уже  израсходовали! Я  колючим  прищуром  посмотрел  на  Барсикяна:

–Ну и вёрткая же ты бестия! Ара, блин!.. Ладно, вписывай и полкуба этого самого бука!  Только  мы  выбираем  материал сами!..

 

–Сами с усами!.. – заголосил  опять армейский купчик… Я  вторил  повышенной  октавой  на  его  завывания:

–Нет уж! Позвольте! Отнюдь! Вашему спекулятивному выбору!.. Ну что?! По рукам, Аспет?! Или мы идём строчить протокольный рапорт!.. – уже с угрозой в голосе и    в помыслах (в правой руке я всё крепче сжимал тот самый фернамбуковый брусок)  произнёс  я,  закругляя  торговый  монолог  кладовщицких  ужимок…

–Выбирай,  Борисофф!.. – почти  с  истеричным  рыданием  зафальцетил  Барсикян. – Вводи меня в искушение! Подавиться бутербродом с чёрной икрой во время вашего выбора!..

–Зачем же, Аспет, на такую непонятную Голгофу подписываться… Друзья, соседи по складам шептаться будут по странно-мистической кунчине твоей… А так вот Шуба  тебе  поможет  и  не  откажет… Спасёт  от  несчастия… Правда,  Витёк?!

–Отчего ж не спасти-то! Доставай, нэпман, чёрный мор-то! Выручим!.. – облизнувшись,  захихикал  Шуба…

–Иди-ка ты,  гуцул,  грызть деревяшки! Качества  на зубь проверяй! А  я  обойдусь  и  без  хрюкальных помощников!..

–Мы  тоже!.. – пробасил Поденыч. – Давайте  начинать  осматривать!..

После выбора и аккуратного  складирования  большой  штабельной стопы  материала  у  выхода  со  склада  хозяйственный  выдумщик  Витя предупредил  кладовщика:

–Ты-ы смотри, Барсикян! Ничего отседова не изымай! Мы всё волосками пометили!..

–Ты ещё, карпатский Винни-Пух, командовать здесь будешь!! – дёрнулся неприязненным  визгом  ругани  кладовщик  на молдаванина…

Шуба  сдвинул  в  кучу  к  переносице  брови  и  чёрные  от  злости  глаза. Грозно   засопел:

–Я с Кутузовского района! Село Данчены! Слыхал?! Ериваньский еврей! Про  такую Молдавию!.. Так вот!.. Я тебя ещё раз предупреждаю! Тронешь чего-либо из  штабеля – поедешь прямиком по старой Смоленской дороге! В госпиталь! Ширяться капельницами  и  гладить  яйцами  сортирную  утку!..

–Ладно, ладно вам ругаться!.. – встал  я  между ними, пытаясь  охладить  и  сгладить вновь раскаляемую обстановку. Хотя в душе одобрял и поддерживал предупреждение Витька и тут же пшиковым смешком дружелюбно добавил: – Аспет-джан, давай накладные  расходные... Оформим  как  требуется,  под  копирку…

–Под  какая  ещё  капирка?! – снова  взъерепенился  армянчик... (Штормовой характер… Ну что ж, это у них в крови… Терпеть  надо…)

–Аспет!.. Один  экземпляр накладной  я  должен отнести замполиту Галкину! (Но мыслями думал иначе: оставить при себе… на всякий случай…)

–И  хватит  вай-вай-вайкать  и  спорить! Давай считай  и  записывай!..

После того как оформили документ-накладную, я предупредил амбарщика, что за материалом вечером прибудет взвод нашей роты и заберёт его... И чтобы он, кладовщик, был на месте!  А  не  разыскивали  его  по  всем  злосчастным  кальяновым  углам  части!..

–Ну,  покедова, Кискянович!  С огоньком  поаккуратнее  будь! Склад-то деревянный!

Огнетушителем  пользоваться умеешь?!

Барсикян, скорчив глупую физию, сотворил недоумённые глаза, как будто в первый раз  слышал  это  слово –  огнетушитель…

–А есть кладовщики, которые знают и умеют, как им пользоваться!.. – с наставлением  выговаривал  я  ему.  – Они  сознательные  комсомольцы!..

 

–Ты эта, Борисофф, на что намекаешь?! На что мочу свою льёшь пожарником?! – встревоженным орлом, суетливо оглядывая углы и стороны склада, обидчиво закурлыкал Барсикян…

–Да  всё  к тому же… Что мы пошли… До вечера!.. – И сделал ему ладонью  “ладью”  к пилотке…

Зайдя в казарму роты, застали прапорщика Кузнецова в кладовой старшины вместе  с каптёром и дневальным, считающими и записывающими в учётных книгах бельевое довольствие роты. Драные майки и полотенца, рваные простыни и наволочки, трусы и портянки. И  для  “особо приближённых” – стопки  новых  чёрных  носков и белых носовых платков…

–Здоровы  были!.. – прервал  ревизию  я  громким  приветствием…

–Здоровей  видали! – нахмуренно  огрызнулся  Бубенцов. – Чё  припёрлись-та?!  Чё надо?!

–Мы припёрлись, как Вы изволили выразиться, Николай Петрович, по душу вашбродя прапорщика Кузнецова… С которым должны отбыть на осмотр новой казармы… – с  весёлым  юморком  ответил  я,  оглядываясь  по  сторонам  комнаты…

Бубенцов  вопросительно  посмотрел  на Кузнецова, потом снова на нас, открыл было  рот  с  “навернячным” посылом на трёхпутную дорогу, но прапорщик опередил   его:

–Борисыч… Идите туда сами… Скажите там старшему по званию, что вы по приказу замполита части… А я минут через двадцать-тридцать, освободясь, подойду… Только  никуда  оттуда  не  уходите,  ждите  меня…

Придя в расположение новой казармы (бывшей КЭЧ), застали перетаскивающих казённую мебель солдат и солидную женщину, бульдогом командующую ими, в звании старшего лейтенанта. Заметив нашу троицу, она тремя глухими “гавами”: «Вам! Чего! Бойцы!» – поставила  нас  в  субординационное  замешательство…

–Э-э… Да-а… Мы…

–Чего мыкаем?! Разучились представляться?!! – двухрядно рявкнула дородно- миловидная  барыня  в  погонах…

Я  скоординировался  и  по-уставному  представился:

–Товарищ старший лейтенант!.. Группа солдат второй роты прибыла для осмотра кабинетов помещения под Ленинскую комнату! Старший группы – рядовой Борисов! А также! Исполняющий обязанности комсорга и временно  возложенных –  замполита роты!..

–А  я  тебя,  Борисов,  не  таким  представляла…

–Вы, наверное, товарищ старший лейтенант, кучерявых любите?! И чтоб на балалайке  или  гитаре  играл…

–Да не-ет… Бандуристы у меня не в фаворе… Я просто представляла тебя маленького  или  среднего роста…  А ты вон какой… Под два метра... Удобно по колодцам-то  лазить?!

–Простите, это  Вы  о  чём?  Из  какой  газетной  статьи?..

–Не дурачься, Борисов… Наслышаны, наслышаны о твоих арбатских киносъёмках… Вчера вся бухгалтерия до конца рабочего дня кипятком обжигалась и бисквитными пирожными во смеху давилась… Арти-ист, однако ж! Артистов нам и не хватало…

–Разрешите узнать, товарищ старший лейтенант, откуда такая экстра- информированность?! “Радионяня” и журнал “Огонёк” по выходным в эфир и печать выходят… А  сегодня  только  четверг…

–От  верблюдов,  рядовой!..  Любая  часть  ныне  духами  дышит…

 

–Позвольте заметить!.. Да, рядовой! Но исполняющий обязанности замполита роты!.. А то мы пошли восвояси?! А-а?!.. И принимать ничегошеньки не будем! Пока вы нам, служащие КЭЧ, не вылижете языками, в прямом смысле этого действия, эту разлагающуюся от  миазмов империализма казарму…

–Ты  чё  несёшь,  Борисов!..  Каких  миазмов?!   Какой,  на  хрен,   империализм?!!

Зарываешься, рядовой!!

Я притворным, грозным видом выпятив подбородок, кивнул на открытую настежь дверь кабинета, стены которого были сплошь обвешаны афиш-плакатами западных поп- групп: “АББА”, “Бони М”, “Арабески” в полуобнажённом виде (что приравнивалось и считалось почти порнографией, да и сами плакаты подобной тематики в СССР не выпускались).

–Так вот, товарищ старший лейтенант… Я сейчас же, по зову комсомольского сердца, отправлюсь со своими капралами, – движением головы я указал на Шубу и Поденко, – сочинять возмущённо-письменный рапорт на Политуправление округа! О зарывательской обстановке военнослужащих КЭЧ в пучину разврата  западной  идеологии!..

–А ты ершист, Борисов!..

–Я не ершист! А ком-м-мун-н…

–Ком-м-муня-мня-мня!.. Коммуникабельный, хочешь сказать?.. – передразнивая, предопределила она меня на огрызке заикающегося ответа и в завершение скандального монолога несвойственно для БТР в юбке эротично промурлыкала: – Зови меня Викторией Па-ал-ной… Может, зайдём пока ещё в мой кабинет… Чайком с шоколадными трюфелями побалуемся… А твои капралы, как ты их называешь, пока осмотрят подходящее помещение…

–Спасибо за приглашение, Виктория Па-ал-на… – Я специально мягко-растянуто потянул звучание отчества, поддержав её флирт-вздох, и с сожалением в лице полуразвёл руки в стороны: – Но сейчас сюда должен подойти прапорщик Кузнецов, исполняющий обязанности  командира  роты…  И  что  он  подумает?..

–А что он подумает?! – удивлённо вскинув брови и с обидой, на полуповышенном тоне голоса,  переспросила она…

–Да так, всякое… Интим-финтим… Ля-ля тру-ля-ля… У Вас диван раскладной в кабинете?..

–А  при  чём  здесь  диван?.. – на  придыхание  перешла  она  в  разговоре…

–Вот и я говорю… При чём здесь диван-кровать?! Но ведь кто-то наплёл сплетни про  арбатский синематограф!..

–Да ты с присвистом, Борисов!.. Кто-то трелью свистит по этим, как называешь, сплетням,  а  сам  подыгрываешь  свирелью, безвинную  балладу  створяешь!..

–По-о-лноте, Виктория Павловна! Я обязательно приду к Вам с цветами в новый КЭЧ... Правда, я их предпочитаю на торте… Вот и почаёвничаем!.. А Вы какие цветы любите?..

–Полевые… – задумчиво ответила она. Но тут  же  встрепенулась  и засмеялась: – Это на дешёвом торте “Песочный”, за один рубль сорок пять копеек,  лубочно- коричневый цветок по центру в маргариновом креме красуется… Его даже дети не  любят!.. А на лучшем торте всех времён, “Идеале”, почти настоящие розы в сливочном креме изваяны!.. Так что если цветы на торте – предпочитаю в розах! На “И-де-а-ле”! Фабрика “Большевик”! Запомнил? – И тут же, махнув рукой, с кислым сожалением добавила: – Отговариваешься  ты,  Борисов, как  пить  дать, отговариваешься, не  зайдёшь...

 

–Так кто же, Виктория Павловна, от симпатичных и нужных людей открещивается!  Непременно!  Непременно  вскорости  заглянем!..

В это время в коридоре показался прапорщик Кузнецов. Так как я стоял спиной, первым  его  заметила  старший  лейтенант  Вика…

–Вон  и  Ваш  командир  шлёпает…

Я обернулся и краем уха услышал на десерт сладкого разговора уплывающие сантиментальные  фразы:

–Ну что ж, осматривайтесь… Я в свой кабинет пошла, дел папочных уйма… Заходи, комсорг, если что…

–Да-да, Вика!.. – бросил я через плечо “досвиданный” ответ нашему знакомству,  идя  навстречу  улыбающемуся  прапору...

–Я гляжу, Александр, ты здесь освоился комфортно!.. Шурям-мурям в воздухе витает! Смотри! Комсомольский военгарем тут не устрой!.. – смеясь, проговорил подошедший  Кузя (погоняло  неоттёрочно  приклеилось  с  его появлением  в  части).

–Какой ещё, товарищ прапорщик, гарем?! Вы что, все сговорились?! Всех тлетворных  собак  на  меня  повесить  собираетесь?!

–Не кипятись, Борисыч… Я же расслышал её последнюю – приманом сказанную покамест… «Заходи, если что...» Вот  и  пользуйся  моментом! Ведь  Виктория  Павловна – начальник  КЭЧ… А за бытовые, хозяйственные блага надо по счетам платить… Как  хошь  это  понимай, Александр…

–А откуда  Вы, Анатолий  Васильевич,  уже  успели  разузнать про её начальственный  резюме?..

–Чего-чего, Борисыч?!.. Про разум  я ещё  ничего  не говорил… А вот хватка  у неё!..

–Он про имя с отчеством, а Вы ему про Ерёму, бля! – влез по-хамски Поденко, нарушая  обыденную  субординацию…

–А-а!.. – вновь засмеялся Толик. – Пока вы были на складе Барсикяна, в штабе производился бумажный акт сдачи-передачи помещений… Мы им, со своей стороны, железный ангар под склад… А они нам – вот это помещение под казарму! Закрепили подписями и рукопожатиями… Осталась только приёмо-сдаточная  комиссия  из  УНР… Вот там-то, в штабе, и познакомились с Викторией Павловной...  Ну  что?!  Пошли смотреть  будущую  Ленкомнату!  Она  там  первая  у входа…

–Но  первый  там  туалет!.. – с  недоумением  громко воскликнул  Шуба…

–Туалет, Витя, туалетом и останется… А по другую сторону поста дежурного находится бывший зал собраний и совещаний… Вот в нём и будет располагаться наша Ленкомната… Тем более, подтрибунное возвышение, подмостки эстрадной клоунады, – Васильич самодовольно хохотнул, – там  уже  сделаны  ранее…

Осмотрев визуально бывшую совещательную аудиторию КЭЧ, я  дал  указание  Шубе и Поденко сделать замеры стен промежуточных проёмов между окнами, дверью и будущего  учебного  политкласса  до  подтрибунного  возвышения...

Вместе с тем, с прапорщиком вырабатывали словесные наброски и предложения, внося корректировки к проекту зала. Когда ротные столяры произвели замеры, Кузнецов предложил выйти на улицу, перекурить и перетереть некоторые детали  предстоящего дела. В курительной беседке Васильич вернулся к нашему ночному разговору по поводу изготовления пилорамы со строгальными и шлифовальными функциями.  Объяснил Шубе  и Поденко свои конструктивные идеи. Поспорили, горячо обсуждая на рисунчатых чертежах в блокноте предлагаемые схемы, и пришли  к всеобщему  “одобрям!”.  Чертёж вала пилорамы, для его изготовления,  решили  отдать взводному сержанту Кравцову.   Его

 

первоеотделениеработаловмехано-инструментальномспеццеху   наГоголевском бульваре...

 

 

В последующие четыре дня недели был изготовлен и подвергся номинальным испытаниям пилорамный станок с непременным атрибутом – громозвонной Оказией необъяснимого сумасбродства в научно-техническом взлёте познаний и натуральности экспериментов. Спалили два  электродвигателя,  добиваясь  плавного  режима переключения скоростей переброской фаз тока диском консервной банки  с прикрученными к ней винтами промежуточных изоляторов и сопротивлений.  И  лишь чудо спасло Шубу от творческого самоубийства. Ударом тока триста восемьдесят вольт  ему оторвало ноготь указательного  пальца, и  странно-инопланетно  задымились кучерявые волосы на удалой молдавской головушке. Куда ушла фаза, никто так и не понял…

У меня же появились первые “серебринки” на висках, ведь я за этих чудотворов отвечал  “по  полной  катушке  взысканий  и  наказаний”…

После всех мытарств и творческих изысканий к нашему яхт-клубу “(по)Беда” (со сбежавшими двумя начальными буквами и помахавшими нам: «Пока!..») мною был приглашён электрик части Костик Кумушкин, неординарный специалист в области электрических стульев. Оперативно подсуетясь, Костян подключил к станку новый трёхфазный асинхронный электродвигатель мощностью четыре тысячи ватт. Изобретательно сделал плавное, реостатно-шунтовое переключение скоростей столярной машины… В то же время этот “мордовский Черепанов” научно-экспериментальным методом решил вывести крыс с предлежащей территории новой казармы. Поводом к возмездным действиям послужило удивительно-сказочное санитарное ЧП в части. (Удивительное – из цикла медиапередач “Зов Природы”… А сказочное – про  красоту и силу,  заключённую  в  ларце  Кощея  Бессмертного…)

ГКЧП (голозадое конфузное чрезвычайное происшествие) произошло в уличном туалете, расположенном на задворках КЭЧ, с каптёром (кладовщиком) нашей роты – рядовым  Василием Сарайкиным.

Сарайкин  по  учёту  постепенно, не торопясь, перетаскивал  старшинскую  кладовку  в расположение новой казармы. И вот однажды после очередного переноса мешков с  тряпьём Вася, надорвавшись, отправился в эту самую уличную уборную, чтобы, значит, удовлетворить “зов природы - по-большому”. Зайдя в деревянный домик, он расстегнул солдатский ремень и повесил его на шею. Достал из сапога сложенную газету “Комсомольская правда” и задницей-мишенью примостился над уборным отверстием. Закурил папиросу. Пробежал глазами по газетным колонкам и увлёкся редакционной статьёй про заповедную природу. Читая, в грёзах вообразил, что он сидит не в этом изгаженном надписями и рисунками сортире, а на луговом душистом поле. И ласковые, пряные травы-муравы, колыхаемые ветерком, нежно обглаживают его свесившуюся “лепоту”… (Далее рассказ предстаёт в “летописном” изложении  видения  конфузо- опасной ситуации...)

Василёк мечтательно балдел, вспоминая родные поля,  перелески,  изредка затягиваясь папироской. Внизу, под молодыми “аполлонами”, нежно колыхались лютики вперемешку  с  розовым  клевером…

Слитную идиллию лугового благоденствия нарушили слабые и непонятные, мокривые  и  точечные  тычки  в  ягодицы,  а затем  и  в  наливные  яички…

 

«Уж не слепень ли это?!.. Или  дородный  шмелюга…  укусить  приноравливается…»  –  подумал  настороженно Вася...

Отстранив в сторону газету, он наклонил голову вниз и встретился с чёрным, буравчатым взглядом большущей крысы, смотревшей из-под задницы на него на краю уборного отверстия “папертного” основания… Как она здесь  оказалась  и  откуда  вылезла – выяснять было некогда, а вернее, молодому инстинкту самосохранения, в доли секунды осознавшему, что можно остаться без последней солидной красоты. Каптёр “Хар(я)риером с авианосца” стартанул с очковой палубы и вышиб закрытую на крючок дверь таранно-лобовым взлётом. При этом крыса, также в затяжном прыжке, успела ухватить зубами крохотную частичку тоненькой кожицы Васильковых прелестей, прикрытых в парящем полёте непрочтённой газетой… А далее… Истерический вопль, присущий  диким казням:

–О-о-грыз-ли-и!!!  Су-у-у-ки!!!  Кры-ы-сы-ы!!! О-гры-ы-зли-и!!!

К окнам КЭЧ мгновенно прилипли сотрудницы лицезреть неординарную короткометражку. И увиденный в замедленной съёмке киноэтюд “зооперформанса” Сарайкина, по неосмыслению ситуации, вверг их в паническое состояние, к выкатному расширению глаз и перекосу напомаженных губ, шептавших беспокойный, возгласный вопрос: «Что?  Кто?.. Огрызли?..  Где?  Когда?..»

Каптёр пробежал стометровку по чемпионскому параолимпийскому  графику. Только преодолел он её в дисциплине “ноги в спущенных штанах”, при негласной поддержке болельщиц бухгалтерии коммунальной части, которые воробьиным гомоном вовсю сопереживали туалетному спринтеру жалеющими, сомнительными и злорадными чириками:

–Огрызли?! А можа, наполовину? А если только шарики? Пистон-то будет работать?..

–Да  не-е, так  орал!..  Значит, схрумкали!  Полностью!..

–Чего несёшь-то?!  Кто схрумкал?!..

–Ну  эти… кто  огрызли… Он  же  это орал!..

Вася забежал за угол казармы, где сразу же осмыслил своё бесштанное положение. Натянул на пояс брюки, застегнув их только на одну верхнюю пуговицу, и скулильно голоснул,  как  обиженный  дворовый  пёс,  которого  выгнали  из  будки:

– У-у-у!! Бл..-ю-ка!!

И в злом возбуждении, всхлипнув, помахал кулаком в сторону сортира. Грозно обещая скоро  “ну-у,  погодить!..”  и  встретиться!..

Внизу живота нестерпимо резало. Засунув руку в “лапсановые” трусы и вынув обратно, лихорадочно и тяжело дыша, обозрел испачканную кровью ладонь… и от пацанской, крутоярной впечатлительности потерял сознание. Работающие в КЭЧ земляки-солдаты, электрик Кумушкин и сантехник-гармонист Чунюшкин, подбежали к Васильку, потормошили и отнесли его на строительных носилках как пострадавшего в санчасть, где он очнулся со стонами, точно барышня, и с его слов фельдшер составил письменное медицинское заключение, которое к вечеру семечками пролузгивалось и обмусоливалось в каждом  засранном  и  занюханном  уголке  “авралийной” части…

–А Вася?!.. А что ему сдеется-та!.. Помазали царапину зелёнкой! И всё!.. Героем, бляха-муха, стал!..

На следующее утро, плавно переходящее в день, обсуждали ЧП из ЧП и “чёмапрыковую”  ситуацию  и  на  заднем  дворе  коммунальной   части...

Шуба  громко  возмущался  дерзкому  поведению  грызунов:

 

–Совсем, бл…, крысы обнаглели! Они же не парашу там едят?! Здесь явно вразумительная,  целенаправленная  охота!  За  мудями!..

–Деликатес, однако ж!.. – поддакнул немец и продолжил: – А чё?! Вон на мясных рынках продают же бычьи причиндалы! И цена, бл…, раза в два, а то и три дороже обычного мяса… А на Востоке?! Это вообще байское угощение! Сам не раз видел, как смакуют...

Витя   презрительно   сплюнул   на   землю  и  философски  развил “животрёпотную”

тему:

–В  Китае,  вона,  внутренностями  змей  и  ящериц  деликатесничают!  А  в Африке

пауками  и  кузнечиками  облизываются…

–Сиропы, блин, из них варят!.. – раскрывая обширные познания в кухнях мира, добавил  присказкой Поденыч…

Молдаванин  не  отставал  от  него  в  этом  конкурсе  поваров:

–А в Гвинеях!.. Там эти, как их, бл…?! А-а!.. Вспомнил! Папуасы  съели  самого Кука!  Во, бля!  А  ты  говоришь  про сыропы!..

–А  кто это?.. – смущённо  поинтересовался  Вова.

–Поденыч! Ты разве не знаешь?! – задаваясь энциклопедическим превосходством, начал объяснять Шуба. – Это, как тебе сказать… это был жирный и вкусный турист из Америки… – Витёк голодно облизнулся и с многозначительным пафосом победителя “Клуба знатоков” закруглил тематический обзор: – И вообще!.. Там многие тёмные джунглиевские  племена… людоедничают!..  Во  как,  Вовк,  столовыются-то!  А-а!..

У Вована слегка отвисла нижняя губа вместе с прилепившейся сморщенной папироской… Вдруг он встрепенулся и окликнул ковырявшегося рядом с реостатной настройкой  электродвигателя  электрика  Кумушкина:

–Слышь, Костян, чё  Витёк-то  рассказывает?!  Папуасские  крысы  Кука  сожрали!..  А   у  нас  они  отведают  Куму!..

Костик,  улыбаясь,  повернулся  к  ним  и,  к радости  всезнаек,  поддержал  разговор:

–Не получится... Я исключу возможность пировать на моих трёхжильных косточках… Не  буду  наведываться  в  этот  туалет…

–Я говорю, получится! – продолжил допекать электрика Вова. – Мы вызовем тебя ночью через помощника дежурного  по части…  Для замены перегоревшей лампочки в  этой самой уборной… Так что думай, Кума, как извести этих яичных Ларисок… Чтоб они это место за версту стороной обходили!.. Времени у тебя предостаточно… До восхода луны… Дерзай, Кумикин! А мы пойдём позагораем… Всё равно бормашина не  фурычит!.. – громогласно  кивнул  он  в  сторону  пилорамы…

Я, сонно улыбаясь и жмурясь от солнца, потянулся. Сидя в отдалении, на завалинке, с вытянутыми, расставленными ногами, с ленной, равнодушной расслабленностью  слушал  их разговор и не придавал этой болтовне  никакого внимания.  А  зря!..

–Ну чё, Сань?! Пойдём на пруды, позагораем!.. У нас же с тобой выход за территорию части, к складам и к лесу, разрешён… Сухие деревья присмотреть для надобности дела… А, Сань?! Чё молчишь-то?! Станок всё равно пока не налажен... Кумушкин к вечеру обещал настроить этот рояль… А не настроит – запрём на ночь в туалете!.. – нудил  по  поводу  прудов,  а  закончил  всеобщим  ржанием  молдаванин…

Я  привстал  с опалубки, потянулся  руками  в  стороны,  удаляя  леность  тела, глотнул  из  фляжки  воды  и,  прикуривая  сигарету,  менторски  ответил:

–Ну что ж, пойдёмте осматривать сухие деревья… Костик, ты уж постарайся к вечеру  станок  сделать… Работа – в  пруд!  А  дело  не  терпит!..

 

–Сделаем,   сделаем,   Сань!  Не   переживай!  Уводи   поскорее   этих  пустобрёхов!

Сосредоточиться мешают!..

–До во-схо-да… лу-ны-ы… Ку-ма-а… слы-ы-ши-шь... А  то  бу-де-шь...  Ку-у- ком… – уходя  и  оборачиваясь,  назидательно  мурлыкал  “котом  Бегемотом”  Шуба...

Оставшись в одиночестве, “Электро-Вальдес Кума-Sima” включил станок.  Опробовал плавное переключение скоростей, реверс и оборотность хода вала электродвигателя по конструктивным характеристикам. Всё работало исправно, без помех…

–Ушли наконец-то, бездельники!.. – довольный состоянием агрегата, громко пробурчал электрик в сторону забора, через досочно открываемый лаз которого мы покинули часть...

Костик намеренно тянул время с вводом пилорамы в рабочее состояние, чтобы выбрать момент и, оставшись в одиночестве, без посторонних глаз осуществить скрытое подключение туалета к регулировочно-реостатной  ручке скоростей пилорамного  станка… «Ну  чем  не  электрический  стул!..»

Электрокапкан, смоделированный в паяльной голове Кумушкина, был коварно- изощрённее по своему замыслу и конструктивизму. Но только ни в коем рок-случае Константин не собирался играть на этой электрогитаре, чтобы трясти в экстазе и подъяривать поджаркой кого-нибудь из военнослужащих, Боже упаси!.. А отомстить поганым крысам за земляка Сарайкина. А также электрошоковой кодировкой добиться исчезновения их с близлежащей территории. Голосил он примерно этим оправдательным монологом и вопил горючими слезами впоследствии совершённого оккультно-научного, сумасбродного инцидента, скворечным эхом разлетевшегося потом далеко за пределами части… И в каком, бл…, алхимическом журнале про Науку он это действие  вычитал?! В  то время, тогда никто не ведал и ничего подобного про электрокодировку и не слыхивал,    в СССР же жили! И как верна была по смыслу действия как никогда лаконичная и известная  всему  миру  поговорка: «Искать и найти приключения на свою  задницу!..»

Эх! Если б знать всё наперёд! Резиновые диэлектрические коврики постелили бы!..  А ту-ут?!.. Ну, в общем, как всегда! Кумушкин хотел как лучше! Отомстить крысам за Сарайкина, себя от злоключений обезопасить и надолго отвадить их от коммунального проживания в казарме и на прилегающей территории…  Помыслы  вроде  были чисты… Ну,  а  получилось?!..

Костик вынул из кустов спрятанный и приготовленный по размерам лист нержавеющего железа с выверенным и вырезанным посередине округлым отверстием. Возложил его на деревянную паперть уборной. Любуясь зеркальным отблеском металла, сдунул мелкий мусор и, довольно причмокнув губами, про себя, но чуть  вслух прошептал: «Всё чётко… Всё по углам… Отверстие без подрезки совпадает…» Оббил гвоздями по сторонам возвышения. С задней стороны туалета, где лист на пару сантиметров выходил наружу, к пробитым отверстиям нержавейки прикрутил винтами трёхфазный провод и замаскировал подсоединение большим  посаженным  кустом крапивы. Не поленился и полить его водой… (Оранжерейщик, едрёна корень!..) Затем в земле прокопал канавкой углубление и уложил по нему ведущий от туалета к столярному станку кабель. Присыпав землёю, утрамбовал и накидал опилочный  хлам.  Скрытно,  из- под станка, подсоединился к реостатному переключателю… «Уфф... Готово!..» Перевёл дух… Тут же искоркой мелькнула тревожная думка: «Кабы не спалить сортир!.. Тьфу- тьфу-тьфу...» Сплюнул через плечо… «Теперь нужен испытуемый… или они…» Пришла идея пойти в столовую и выпросить протухший большой кусок мяса, но сразу же в ней усомнился... «У наших поваров такового лакомства не найдётся… Вы сами его хаваете   за

 

милую душу!..» – расхохочутся они ответом на весь пищеблок, гремя половниками и кастрюлями… И пошлют с пинчищем подальше… «Что делать? Как быть?  Думай…  Нужна  ведь  тайна…»  И  тут озарилось! Кумушкин  аж  подскочил  на месте… «Надо  идти  к  сослуживцу  Сарайкину!.. Он  ведь  каптёром  у  старшины  Бубенцова  служит!.. Уж там наверняка найдутся вкусненькие консервы!.. Потом, земляк… За него же, бл…, отомстить  хочу!..»

Долго уговаривать Василия электрику не пришлось. Каптёр сам возжелал лицезреть действие  “Американской  трагедии”.  Так  кичливо  огласил  он  сие  мероприятие…

–Чего-чего?..  – непонятием  переспросил  Кумушкин.

–Казни крыс! На электрической платформе! Костян, казни! За моё унижение!.. – вновь  мотивированным  высокомерием  пояснил  он  монтёру...

Костик всполошенно принялся разъяснением утверждать обратное, что будет электрошоковая кодировка и никакого душегубства! Крысы попляшут под реостатно- дирижёрскую  палочку  и  вялые  пошлёпают  рассказывать  подругам  про  изнурение…

Сарайкин не слушал интерпретации хореографической дрессуры  и  был  занят своими  мыслями  и  сбором…

–Казнь так казнь! И точка!.. – громогласно  подвёл  он  черту  под научно-творческим  диспутом Кумушкина.

С купеческой важностью достал из шкафа три семьсотграммовые стеклянные банки тушёнки, самочинно не считаясь с учётными последствиями. Что за них, “брюхоценных”, придётся держать ответ перед Бубенцовым и, возможно, ходить неделю с завязанными в бантик собственными ушами. В голове у Васи не ёкнуло “ай-яй-яем”, а трелью зазвенели триумфальные колокольчики: «Всё на алтарь! Всё на алтарь! Победы и возмездия! Всё на алтарь! Всё…» Самодовольно, не  торопясь,  завернул  тушёнку  в подушечную  наволочку и,  взглянув  исподлобья  на  Кумушкина,  решительно  произнёс:

–Пошли!.. Чего рот-то раззявил, экзекунист электронный!.. Все банки для дела!.. Мне за них потом… – Каптёр как-то невесело махнул рукой и примолк. Но через паузу вновь спохватился и торопливо засуетился: – Ладно-ладно! Давай, поскакали! Хватай узелки, Кулёма! Трулебус с оглоблями подъезжат! У меня ведь в  распоряжении  не  больше полутора часа! Понял ты меня али нет?! Сидишь-та всё! Ресницами Морзе выстукивашь!..

–Ну  так  и  оставайся  здесь…  Я  сам  управлюсь  с электромагнетикой…

–С чем, с чем, процедурщик, ты управишься?!! – зарычал Сарайкин в голос на Кумушкина. – Не-е! Не-е, Костян! Мне лично засвидетельствовать хочется и уверенным быть! Что ты! Энти банки косто-справно не слопаешь!.. Так что хватай  мешок,  и  потопали  скорее  отседова!  Пока  старшина  не  нагрянул!..

Придя на место, на задний двор КЭЧ, Сарайкин, словно ревизионный комиссар трибунала, с пристрастием осмотрел эшафотную конструкцию. Зайдя вовнутрь туалета, ступил на возвышенную паперть и, осторожно помявшись на ней,  ударил  подошвами  сапог стоповую чечётку. С опаской заглянул в очко уборной, как вдруг услышал окрик, от неожиданности  которого  чуть  было  не  оступился  в  “конфузную  пропасть”...

–Ты чё там отплясываешь, Вася?! Тренируешься, что ли?! И так уже в одном конкурсе массовиков-затейников поучаствовал! Что даже воробьи в обнимку братались с воронами!  И  по-попугайски  горлопанить  в  аншлаге  представления  стали!..

Сарайкин  вышел  из  “нуждавого  скворечника”  с  красно-смущённой  физией.

–Чего бухтишь-та?.. – И, перебивая стыд, нарочито прикрикнул: – Всё учишь, подмечашь,  крысодав  чухонский!  Тушёнку тащи!  Раскладывать  будем!  Только  я  вот  в

 

толк  не  возьму… Как  же  мы  узнаем,  что  они  пришли  её  лопать?..  При  нас  же  эти хитрые  бестии  навряд ли  вылезут  из  своих  укромных блиндажей…

–А узнаем мы по звуку, то есть по зво-о-ну мет-тал-ла-а-а!.. – с хитрющим тенорным хохотком оперетил замысел Кумушкин… – Ложим содержимое банок на железные квадратные пластины… которые устанавливаем на узкие металлические цилиндры…

–И что же будет дальше?.. Ты финальную часть поскорее объясняй! А не ритуал жертвоприношений!.. – дрыгая и сгибая коленками, с  возбуждённым  нетерпением  оборвал  каптёр  Кумушкина.

–А дальше, Вася, происходит Пир во время электрочумы!.. Серые гурманы вылазиют на аппетитный запах… – Костик облизнулся, проглотил слюну и съехал с  рельсов темы. – Вась, а, Вась?.. А может,  мы  её  сами  съедим?  Тушёнку-то  эту?..  Ну  их к  чертям  хомячным!  И  так  толстые  по  округе  бродят,  как  поросята  откормленные!..

–Ты,  Кума,  не отвлекайся… Монтируй  хеппи-энд  с эпилогом…  А  тушёнку ты  и  так  уже  съел!..

–Не понял?!.. – вымолвил Костик и, приняв действительность за шуточную аллегорию, продолжил объяснение: – Ну, значит, вылезают эти чушки на запах… И видят два буфетных столика… И, не желая стоять стройной “Енькой” в очереди, скопом набрасываются на угощение… Столешницы со звоном обрушаются на сцену-паперть из нержавейки!.. Включаем тумблер – мотор... Начальные две-три секунды – напряжение триста восемьдесят вольт… Крысы вытянутся в вертикальной стойке…  Вздыбится шёрстка, высунется из остромордого оскала фиолетовый язычок… Я знаю!.. Я сам  видел!..

–Где ты видел?.. – с встревоженно-затаённым придыханием испуганно спросил Васёк мастера…

–В  секретном  пропагайдийском  фильме…

–В каком  ещё  гайдийском?!  Пропагандистском, наверное?!..

–Да-да! В этом самом… Не перебивай!.. Месяц назад в УНРе, на Арбате, киноаппаратуру  подключал… И  перед политсовещанием  там это  кино крутили…  Правда,  я  фрагментами  смотрел,  из-за  шторы…  Про  червяков  показывали…

–Постой-постой…  – непонятийно  забормотал  Василий. – А  откуда же  у  червяков и шёрстка, и язык с зубастым оскалом?.. Уж не фантастический ли японскый фильм показывали?..

–Да ты дальше слушай, не перебивай… Потом как-нибудь на сон грядущий расскажу… Ну, значит, стоят они в вертикальной стойке… Непонимающе друг на друга смотрят… И тут плавное, реостатное понижение до ста восьмидесяти вольт… Кардиналы опускаются на все четыре лапки и начинают плясать крыковяк под сниженным напряжением сто двадцать вольт… В финале – откидной коленцами: резко опять на одну секунду даём триста восемьдесят вольт… Вертикал стойки – болеро! И отключаем тумблер… Поклоны зрителям!.. Далее полуживые твари расползаются по домашним  норам и пискляво-заискивающе, скрипя коготками, расписывают соседям  про трапезный бал со светопреставлением… Те, как и люди, мало верят на слово, хочется самим воочию увидеть и искуситься адреналиновым, вкусным спектаклем… Приходят в ещё большем количестве поучаствовать в тушёном электросимпозиуме, и реостатное больдерьеро повторяется… Экзальтированные визги… Занавес… У серых маститов надолго пропадает аппетит  и  желание  посещать  сортирный  театр…

Сарайкин заворожённо слушал оперативный репертуар-доклад электромонтёра с приоткрытым ртом и с восхищённым, “отблесковым” испугом  в глазах, молча   кричащих:

 

«Брависсимо!! Режиссёра на сцену!!..» – как вдруг встряхнулся, сбрасывая раболепие творческого отставания перед Кумом-Техно-Умом, и с нарочито чванным, солдатским превосходством  каптёра  над  электриком  надуто-кичливо  обмолвился:

–Ты вот что!.. Кум инженера Гарина!.. Никаких танцевальных па!.. Мне за тушёнку результат требутца! Количество убиенных хищникофф!.. Ответ придётся держать перед Николаем  Петровичем!  И  в  первую  очередь – тебе!..

–А я-то с какой стати и с какого припёку?! И почему в первую очередь?! – удивлённым  возмущением,  разводя  и  сводя  руки,  затараторил  Костик…

–А патаму, Кулёма! Потому что эта тушёнка записана на тебя! И ты за неё расписался!.. – с твёрдым убеждением каптёрской правоты ответил Вася и добавил: – Помнишь, два дня назад получал, вымаливая у меня носки и носовой платок?!.. Было дело?!..

–Ну, получал… А что?.. – ожидая какого-то подвоха и сбавляя тон в голосе, настороженно  спросил  Кумушкин.

–А то!.. Что в широкой графе кладовской книги выдачи, ниже соплюйчика, стоят вписанные особняком пять банок тушёнки для зампомеха майора Коловоротова, под руководством  которого  ты  работаешь в части… Тушёнки,  Кума! А не портянок!  Которые  я тебе выдал безвозмездно!.. А напротив всего этого довольствия – жирная галочка  и  твоя  собственноручная  подпись…  Усекаешь?!  Кумадейкин!..

Костик  выкатил  медальонные  монокли  и  начал  заикаться  в  гневном  порыве:

–С-с-су-у-ка!! А-ам-м-барная!!.. Т-т-ты!! Откуда!! Уже пять банок взял?!! Здесь же всего  три!!..

–Не  утрировай  процесс! Мне, может  быть, раз  в десять больше  всех  от  старшины достанется! Так  почему  я  один должен  входить  в  трудности  и  печали?!  А тебе,  значит, все лавры избавителя!.. Пополам должна ответственность быть! Пополам!..Вот я  и подписал пять банок на тебя, для страховки случая… Давай делом заниматься, а не балабольством… Вскрывай  тушёнку  и  раскладывай на  эти самые  сурпризные  столики…

–Ну и прохиндей же ты, Вася... А ещё земляком кличешься… – сплюнув каптёру  под ноги, с горечной обидой произнёс Костик и, отвернувшись, принялся вскрывать отвёрткой  банку…

Сарайкин, надувшись, косился сбоку на его нервозные действия. Отвёртка у электрика  соскочила  с  поддева  крышки  и  прочертила  царапину  на  ухвате  руки...

–Дай-ка сюды! Кулёма!.. – И, выхватив у того инструмент, двумя ловкими подтычками вскрыл банку, крышка которой отлетела на несколько метров. – Другие две потрошить не будем… Сами себе пир устроим… В честь победы над подземными павианами, – заглаживая обиду товарища и понимая, что переборщил с назидательными поддёвками,  подлизанно-тушёночный  брудершафт  примирения  предложил  Василий.

Костик перестал дуть на руку и причмокивать рану грязным носовым платком и с озадаченным сожалением посмотрел на земляка, снова втискивающегося в  раж  назойливых  наставлений…

–Да ты, Костян, поссы на неё! На руку-то!.. Рану естественным антисептиком обработай!.. А потом пеплом посыпь, чтоб корка образовалась… – советничал старшебратейной  заботою  Вася…

Для электрокочегара это была последняя совковая лопата угля, брошенная в топку затлевающей, едкой обиды. Кумушкин вскипел мгновенно, выпустив пар тирадой матерного,  исподнего  словоречия.

–Да  ты  себе!! На залупу!! Соль насыпь!! Собака сарайная!!..  И  когда  ты  умничать прекратишь?!!  Печенюга  ордынская!!..  – орал,  срываясь  на  фальцетный  хрип,

 

наэлектризованный Костик. – Ну надо же, бл…! Всё он, барыга, знает! Везде своё нюхло суёт! Да тебя самого надо! В эту туалетную будку, как чебурашку, запихнуть! Цыганочку  с выходом на очке выплясывать! Может быть, тогда отвадишься от ворожейного злословия!  Да  видно  кабана!  Может  только  вертел  от  жаровни  исправить!..

Сарайкин в это время хватал воздух губами, не понимая, чаво ему предпринять в этой профукационной ситуации… Не то засадить кулаком в глаз Костику, что расстроило бы все планы, ведь и банка тушёнки открыта… Или так же, горловым  тифоном, заглушить рабочий  конфликт… Каптёр выбрал второе.  И закричал  в голос  на  электрика:

–Чего звонишь на всю округу?!! Всю пушнину, курва, распугал!! Давай быстрее заканчивать  эти  буфетные  приготовления!!  Вон  и  дождик  вроде  намечается!..

На часть со стороны Хованских кладбищ быстро надвигалась зловещая, клокастая чернь. Задул сильный ветер, поднимая вихревыми воронками столпы пыли и мусора. Вдалеке грянул раскатистый гром и сверкнула сухая, “трескотная” молния… Военные хореографы засуетились…

–Всё, порядок! Чин чинарём! Теперь пойдём отседова! Будем ждать сигнала под навесом казармы! У станка!.. – с командным акцентом предложил Кумушкин. – Эх, жаль, что  дождик начинается…

А непогода всё больше забирала власть в свои объятия и набирала силушку в растяжных потягушеньках ветра, из-за бекрений которого произошёл ложный фальстарт. Как только земляки присели на завалинку под навес казармы и закурили, раздался одиночный удар-хлопок и зазвенели металлические пластины. Служивые  всполохом, резко повернули головы в сторону уборной. От неожиданности у Сарайкина выпала папироска  из  приоткрыто-зависшего  рта…

–Началось!.. – с испуговой перхотиной в голосе вымолвил каптёр после некоторого замешательства…

–Пришли, бестии!! Приступаем!!.. – самозабвенно, по-командирски прокричал Костик в нарастающем гвалте градового дождя и метнулся к пульту управления столярного станка.

Включил кнопку. Через паузу произвёл манипуляции реостатной регулировкой напряжения  и  вырубил  станок.  Посмотрел  на  Сарайкина…

Тот так и стоял с отвалившейся челюстью, в которую стекали с пилотки и лба дождевые  струйки  воды…

–Ну что, прокурор Вышилейский?! Пойдём посмотрим на лабораторные эксперименты! И всю ли тушёнку хомячки успели слопать!.. Чего дрожишь-то?!.. Ножки сапог-вала  заклинило?!  А-а?!..  –  со  смешком  в  отместку  язвительно  подколол  над другом  Кумушкин…

–Да, от дождя, от слякоти мерзопакостной я дрожу! Не выношу её сызмальства! Форма-та вся промокла!.. Смеётся он, блин! Оловянный солдатик!.. Пойдём, горе лудильное… Позырим, можа, есть отчего поплакать в общей сырости… – бравируя и постукивая  зубами,  опять  с  нотацией  проворчал  Василий…

Но  как только  они  отошли  на двадцать шагов, случилось  непредвиденное, которое происходит с алгебраическим постоянством по теории вероятностей даже на Байконуре… Сквозь   симфонический   “бах-тара-рах”   непогоды   земляки   услышали   окрик   со

Стороны  забора:

–Ромалы!  А  вы  куда  направились?!  И  чего  мокнете?!

Шуба торчал наполовину из дощатой щели, как застрявший мультяшный Винни-  Пух в дверном проёме братца Кролика, и не желал, по-видимому, пока высовываться полностью.  Круглая,  довольная физия Витька  с опущенными бортовыми ушами   пилотки

 

застала  “крысенизаторов”  врасплох  на  перепутье  между  уборной  и  станком,  казармой и  забором...

Друзья  растерялись  и  замямлили  невразумительные  “мычковые  cлоганы”:

–Э-э… Да-а… Да  кабы знать… Мы-ы… гуляем… меряем… А ты чаво?.. Чего один-то,  Витёк?  Аль  другие  всё  загорают?..

–Ты, Кума, мотрю, как все Эйнштейны, умом тронулся!.. Какой загар сейчас?! Ты посмотри на небо, бляха-муха! Если даже они, эти жужжащие твари, по щелям  попрятались и не летают!.. Борисов сразу в старую казарму отправился – сушиться и гладиться… А мы с Поденычем сюда – тебя проведать… да как дела обстоят и продвигаются…

Шуба всё же вылез из заборной щели и поворотом поставил  доску  на  место.  В руках  у  него  была  цветастая  нейлоновая  сумка,  набитая  продуктами… (Вот  почему  он так долго и специально не пролазил в проём. Наверное, не желал сажать “хвостов” на дальнобойные приобретённые припасы и делиться с кем-либо “кусманом” колбасы и душистой  булки… Но, поразмышляв чуток про жадность,  за которую  надо платить,  да  ещё  дважды,  решил  не  оставлять  сумку за ограждением в неизвестности  и представиться  с  ней…)

Молдаванин забежал под крышный навес казармы и, оглядевшись, поставил поклажу  на  завалинку  и  снова  осмотрелся  по сторонам…

–Вы  кого  там,  клоуны,  ждёте?!..  Чего  уставились-та  на  меня?!  Как  ушохлопы!..

Дождик  ведь  не  кончился!..  –  вновь  с  насмешками  окликнул  сослуживцев  Витёк…

Те  неразберихой, затоптавшись  разворотами  на  месте, всё же  сдвинулись  с  места и  пошлёпали  к  казарме,  бормоча  под  нос  несвязную  лопотню:

–Да-а… ты, Витёк… не беспокойся… Мы и не промокли вовсе… Чего уж нам-то… Вот, туалет  хотели  обозреть… Ещё  раз  обмеры  сделать…

–Чего его смотреть?!.. Ты, Кума, чего-то  лукавишь!.. Станок  наладил?! – уже  в  лоб, твёрдо спросил столяр подошедшего электрика. – Чаво молчишь-та?! Глаза воротишь!..  Наладил?!  Спрашиваю!..

–Наладил, наладил!  Работает  станок  как  часы…  Можешь  включить, проверить… Под  напорным  спросом  молдаванина  Кумушкин,  сумбурно  отвечая,  растерялся и

забылотключитьтуалетотдельнымтумблеромотэлектросетистанка,который располагался  потаённо  под  столешницей  агрегата...

–Ну, что же… Давай испытуем!.. Ты только, Кума, поставь наименьшее рабочее напряжение… Пусть двигатель, прогреваясь, на малом ходу поработает, правильную притирку  приобретёт… – дельно  посоветовал  Шуба  ротному  “самоделкину”.

Кумушкин перевёл регулятор на низкую скорость и, указывая пальцем руки, задорно  подал  команду:

–Включай, Витёк,  вон  энтой  кнопкой!..

–Ну что ж! Поехали, космонавты!.. – весело в ответ прокричал Шуба и нажал на “пуск”…

Сарайкин,  глупо  щерясь  и  подсмеиваясь,  подхалимажем  поправил:

–Скорее,  крысонавты!  Вон  в  той  ракете!..  –  И  показал  кивками  на  уборную…

У Кумушкина исказилось лицо… Он вспомнил! Что не  отключил  параллельную цепь “космодрома”!.. И в искромётном ошпаре мыслей, резко повернувшись к Витьку, громко  спросил:

–Где  Поденыч?!  Ты  же  говорил,  он  с  тобой  пришёл!..

–А где ж ему, оккупанту, быть, как не в сортире! Ха-ха-ха!.. Набросился, словно варвар, на молодое  Советское  государство! На колхозное  кукурузное  поле… когда шли  к

 

прудам… Вот и получи, фриц, гранату зелепушным початком!.. Животом мучается, поносится бляцкригом!.. А вы чаво ж, не видали, как он в уборную реактивом залетел?! – хохоча,  довольный  собою,  загыгыкал  и  зарыдыкал  Витя…

Земляки  в  ужасе,  с ошарашенными лицами, посмотрели друг на   друга…

–Не  может  этого  быть!  Не  может!..  –  молитвенно  взвыл Костик.

И  вместо  того,  чтобы  выключить общий  рубильник, сорвался  с  места  и  побежал  к “М/Жотной ракете с сердцевидным иллюминатором”. В которой, вопреки ловецким ожиданиям,  “экипажил”  дристонавт  Вова  Поденко…

Подлетев к туалетному блоку, электрик с силой рванул дверцу, выдрав внутренний крючок с мясом, то есть вместе с шурупами. В долисекундном замешательстве  фантомным обозрением предстала картина  “тесловских –  опана! –  фокус-покусов”… Вован сидел в позе “унитазного лотоса” – заворожённо, неподвижно, в аурофиолетовом сиянии газообразного испарения, исходящего кольцами при соприкосновении с гранями “подэлектриченного”  отверстия…

Одновременно с воплем: «Вырубай станок!!!» Кумушкин что есть мочи дёрнул за одежду Поденыча, не слыша в замедленном действии времени возмущённого ора немца: «За-ня-то!! Их бин шляфен!1 Чур-ка-а!!..» – уже спасённого и катившегося кубарем,  с  голой задницей, по вытоптанной траве и всё продолжающего визжать про “забивные места”: «Найн!! Найн,  эс  ист  ферботен!!  Мадам?!..2   Я  сказал: за-ня-то!!..»

Шуба в панической суматохе выключил реостаты, что сразу же дало на сортир напряжение в триста восемьдесят вольт. Он странно, через все щели, засиял красно- фиолетовым  светом,  булькнул  феерическим  выхлопом  и,  ярко вспыхнув, загорелся…

Кумушкин рванулся к станку и через мгновение растянутых секунд отключил его. Немец  Вова  уже  не  орал.  Он,  ещё  не  придя  в  себя,  сидел  малышом-голышом  на  траве и моргал безумными глазами на пылающий огонь, не осознавая фривольную действительность, что необходимо встать и натянуть штанишки. И что  вся  округа, включая окна бухгалтерии КЭЧ, на летний костёрчик “Масленицы Дураков” с  придыханием  таращится  и  бежит  с  горлопанными  сиренами  навстречу:

–Пожара-а-а!!!  Сгорева-е-ем!!!

Но  тушить  ничего  не  пришлось… Дождливая  непогода  сама  снесла  службу  за  “ах-аховых  и  охло-оковых” пожарных, сбежавшихся в большом количестве незнамо откуда  поглазеть  и  погалдеть  по  очередному  “вай-вай-вайскому”  безобразию…

 

 

Я не предполагал, что во время рабочих смен и жёсткой количественной  разнарядки по стройобъектам у нас в части остаётся столько “праздношатающегося народу”.  Шёл  я  не  спеша  по  вызову  дежурного  по  части  и  раздумывал  по  поводу своих подчинённых, устроивших творческо-переполошенный инцидент, и дурацких “пилоточка-приподъём-приветов”  ржущих  вопрошаек…

–Шашлыками  у  КЭЧ  не  поделитесь?...  Ах!  Да  у  вас  пироги!..  Ну  надо  же!..  За  приправой,  наверное,  в  штаб спешите?..

«Всеобщая прохиндиада, блин, очковтирания! Ведь числятся все эти оболтусы на стройобъектах!.. А здесь, червона корень, цеховые артельки матрёшечно учредили  сто услуг  и  мелочной  досуг… Куда, бл…, Партия  рулит?!  И смотрит  ли  вообще?!..»

 

 

 

 

1 Завтра, завтра, но не сегодня!

2 Нет!! Нет!! Это запрещено!! Мадам?!..

 

«Да тебе-то что до этого?! – вдруг мысленно одёрнул я себя. – Тебе вот сейчас и самому придётся ответ держать за “срулёжку” своих недотёп… Кого они там, гады, подпалили?!.. Не-е! Надо от всего отказываться… И на  объект,  на  лопату проситься… Она всё же ближе, роднее… чем отдалённые и незнакомые места…» – роилось сумбуром отчаяние  в голове  и  внутренне нарастало с каждым шагом, приближающим к месту  ЧП…

–Борисов! Сашка! Тебя замполит вызывает!.. – кричал, спеша мне навстречу, новоиспечённый  бухгалтер Гена Пурговский.

–А дежурный по части! Меня на территории КЭЧ, новой казармы, соизволили видеть!.. Гонца за мной присылали! Чего-то там сожгли... Не понял только –  чего?  И кого?.. – подходя  к  бухгалтеру,  угрюмо,  без  приветствия  отозвался  я.

Пурговский  подошёл  ближе  и  протянул  руку.   Поздоровались…

–Ты,  Сань,  к  замполиту  лучше  дуй,  а  не  к  дежурному…  Сердитый  он  очень… Это всё по одному и тому же поджоговому происшествию… Которое устроили твои ремесленные  фигляры!..

–Почему  сразу мои?! И что они устроили?.. Гена  радостно преобразился:

–Вещают, что чуть было казарму не сожгли... Но уличный туалет спалили  вчистую! Окурком в дождь такой всполох не устроишь!.. Говорят, чего-то изобретали, испытывали…

–Говорят, в Москве кур доят!.. Слышал такую приговорку, Гена?!.. Пошли к замполиту!  Разберёмся!..  –  вновь  раскаляясь,  огрызнулся  я  на  его  новость,  в  душе сердясь  на  себя  за  срывную  невыдержку характера…

«Генка-то не только сослуживец, а друг и товарищ… Генка здесь ни при чём…» – успокаивал  я  свои мысленные и душевные  “шарниры”, повернув сапоги к штабу  части…

 

- Здравия желаю! Товарищ капитан! Разрешите…

–А-а! Главный заговорщик явился!.. Однако ж, весь чистенький! Без следов копоти!.. – перебил моё уставное приветствие красный и подёргивающийся от гнева замполит  Галкин.  – Да  ты,  Борисов,  смотрю,  поэзию  любишь!..

Сгорело  ты,  гнездо  моих  отцов!

Мой  сад  заглох,  мой  дом  бесследно  сгинул…

Особенно некрасовскую!.. В спектакли её воплощаешь! Драматург ты наш сортирный!..

–Почему  некрасовскую?  С  чего  Вы  взяли, товарищ  капитан?..  – попытался  я  как-то  срулить  со  скандального  разноса  на  оправдательный  монолог.

Но  Ефим  Кузьмич  моментально  пресёк  срезку дистанции.

–Да потому, Борисов, – ещё громче закричал он, – что весь этот тарарам-сценарий срисован с этой поэмы!.. Только персонажи с прогрессом видоизменились!.. Я вот тебя спрашиваю прям по тексту!.. Откуда дровишки на костёр напилили? А-а! Молчишь?! Ответь мне! Станок пилорамный наладили?! Не знаешь?! Вот тебе и дальше по тексту!.. Пилу не имеем, сортирчик спалили… Ты почему, комсорг, при ихних деяниях не присутствуешь?!  Я  тебя  спрашиваю!..  Не  знаешь,  что  сказать?!..

В  ответ  я  терпеливо молчал, уставившись взглядом в пол кабинета. Знал, что сейчас бесполезно  вставлять велеречивые и соплежуйские оправдания. Пусть выговорится,  пусть насытится  поэзией…

 

–Молчишь!.. Ну, молчи, молчи, Спиваковский!.. – И продолжил цитировать интерпретацию “в переводе”: – На пылавший огонь сбежались соседи… И мочили артистов  за  лихие  идеи…

Капитан подошёл к окну и открыл форточку, впустившую со свежим воздухом отдалённые и приглушённые расстоянием душераздирающие вопли. Я вздрогнул. Галкин это заметил и вновь отвернулся к окну. Звонко щёлкнул ногтем по стеклу, размазав муху,   и  продолжил  воодушевляться  поэтикой:

–Васю  с  Костяном отбивали лопатой… Худрук  убежал,  ведь  он  не   горбатый…

Со стороны улицы опять послышались жуткие, хрипатые визжания. Повторный, но вновь неожиданный и леденящий душу звуковой диссонанс “последних прощаний” произвёл внутренний психоневроз. У меня дважды подёрнулся левый глаз, и я это отчётливо почувствовал. Замполит, пристально смотревший на меня, наверное, по достоинству оценил моё “комсомольское самообладание” по категории “наш субчик!” и решил  поставить  жирно-закруглённую,  сдобренную  точку  устроенному  вечеру  “Пиита”  и  разносу  каверзных  разносолов.  После  выверенной  паузы  он  чванливо  пояснил:

–Это, Борисов, кабанчиков к праздничному столу оформляли… На юбилей командира соседней части… Причём знатных хряков! Я по визгу определил… Как-никак, специалист в этой  области…  Долгие  годы  политруководителем  военного свиноводческого совхоза был… И… – Галкин вдруг запнулся, будто поперхнулся, и прокашлялся  в  кулак. Присалфетив рот, вдруг резко закрыл тему “Cвиного братства”: – Да-а… были года… Теперь вот на повышение пошёл… Карьерный рост требует жертв, Борисов… Ты это поймёшь с годами наступающей зрелости… Да! Кстати… Перед твоим визитом звонил юбиляр, беспокоился, что за преждевременный фейерверк у нас в части… Мол, рановато, начальствующие персоны и гости ещё не пожаловали… Я успокоил его, изъяснив ситуацию… Пока проливной дождь зарядил, решили сжечь в отработанном ацетоне большую кучу мусора… А то мало ли, начальство и на нашу территорию посмотреть возжелает… Он, смеясь, одобрил в помощь и повторно приглашение мне огласил… Так что некогда мне с тобой, Борисов, служебным “макраме” заниматься, к торжественному банкету подготовиться необходимо… Как-никак, большие особы приедут… Да! Напоследок! Даю тебе указание в приказном порядке! Сегодня же отсоединишь станок от щитового распределителя... Закроешь его на ключ и сдашь дежурному по части!.. Второе… Завтра же чтобы была изготовлена защитная металлическая коробка на выключатель пилорамного станка! Которая должна запираться на висячий замок… Этот ключ персонально хранится у тебя, Борисов… Ты понял это?! Разрешаю носить его на шее на шнурке… О выполнении приказа завтра… – Галкин секундой задумался. – Нет, послезавтра утром, не  позже  обеда,  доложить  лично  мне… Всё на сегодня!.. И занимайся, я прошу тебя, конкретно делом,  Борисов!  Это  также  в твоих интересах и перспективах получения досрочного отпуска домой… Можешь   идти…

Я развернулся и намерился было выйти из кабинета, как вновь услышал голос замполита:

–Да, Борисов!.. Чуть не забыл… Зайди в санчасть и навести своих подчинённых… Кумушкина, Поденко и… как его, запамятовал… – Капитан посмотрел на книжный календарь. – А-а!.. Сарайкина… Так вот! Наведай их и серьёзно с ними поговори! О предстоящей  службе  и  работе…  Я  думаю,  ты  им  всё  доходчиво  разъяснишь…

–А  что  с  ними,  товарищ  капитан?..

–А-а!.. – Галкин произвольно махнул рукой. – Небольшое душевное сотрясение… Завтра  будут  здоровы…  Так  и  передай им, что  замполит  желает  их  таковыми  видеть! Ну,  теперь  ступай…

 

–Разрешите  идти,  товарищ капитан!..

–Да-да,  Борисов…  Вы  свободны…

Санчасть находилась с торца штаба – двухэтажного щитового  здания.  Поэтому  идти далеко не пришлось, и я присел на лавочку, чтобы  успокоиться  и  обдумать  грядущий жёсткий разговор с отряженными под моё прямое  командование  помощниками… Закурил… В голове прокручивались начальственные “гайкакрутные” монологи, демонстрация “кузькиной матери” во сжатом кулаке, просительные увещевания… Сигарета истлела до обжига пальцев… Тряхнув рукой, сбросил заслюнявленный, малюсенький окурок под ноги и раздумчиво растёр его подошвой. Встал… Открыл дверь и громко хлопнул ею… Зашёл вовнутрь длинного коридора санчасти…  Фельдшерская   была  открыта...

Белобрысый санитар, в белом мешке с рукавами и красным крестом на груди,  горячо обсуждал в перипетиях с впечатлительным и взрыво-эмоциональным Виктором Шуба  коллизии  фильма  “Секретный  фарватер”,  шедшего  на  экране телевизора.  Санитар  не догадывался о последствиях в случае непринятия версии “виноградного подводника”, знающего все фарватеры к огромным заводским бочкам. Санитара звали Петей,  и  ему  крупно  повезло,  что  я  появился  на  пороге…

–Вы  к-к-кому?.. – заметив  меня  в дверном проёме  и  прервав  раскалённый диспут, спросил  он  детским  голоском,  не  соответствующим  призывному возрасту...

Шуба тоже повернул голову и в широкой улыбе и с такими же объятиями поднялся приветствоваться  мне  навстречу,  грубо  отпихнув  санитара…

–Борисыч?!  Ну, дела!.. – зачирикал  он  по  свойственному,  как  мнил,  положению. – Ну  и  фестивали  у  нас!  А-а!  Лепота  корень!..

–Погоди-погоди, Виктор!.. Мне надобно с санинструктором побеседовать… – И согнутой в локте рукой легонько отодвинул сослуживца в сторону. – Александр Борисов! Исполняющий  обязанности  замполита  второй  роты!.. – напыщенно  отрекомендовался  я. – Явился, так сказать, проведать о состоянии больных солдат – Кумушкина, Сарайкина  и  Поденко…

–Пётр Гармаш… Санинструктор… – писклявым “си-бемоль”, но с серьёзным, круглоочкастым  видом  увеличенных  глаз  представился  он...

Я  хмыкнул,  проведя  пальцем  по усу…

–По-нашему  Пушкин, значит…

–С какой стати ты этого клизмаиста великой фамилией нарекаешь!.. – с подскоковой возбуждённостью скандально затарахтел Шуба. – Он даже в вине не разбирается! Херес от мадеры  не то что отличить, – разницы, бл…, попугай, не видит! Одним  словом – “як хорилка” – обзывает!.. Поросёнок криворожский!.. Он даже в фильме немецкую  подводную  лодку  с  советской  путает!..

–Ну,  я  смотрю,  ты,  молдаван,  уж  больно  здорово  в  них  разбираешься!..

–А  ты!  Петро  Криворожский!..  Знаешь, кто такой  Маринеску?!..

–Як же  её  не знают… ха-ха!  Маринованные  консэрвы! Венгерской или, по-моему,  румынской  фирмы…

Витёк от переполненного негодования пару секунд хватал ртом воздух. И, словно болотный гейзер, выплеснул смачную грязь интернационального сквернословия, ручьями мути  изъясняясь  на  садово-заборном  жаргоне…

–Да  мы  тебя щаз самого! Огурцами  законсервируем!.. И  будешь  ты  не  Петричио! А Педричио Кривожопным!.. Маринеску! Легендарный подводник! Им вся Молдова гордится! Наш земляк! Понял,  г-г-хорилка  перцовая?! Мы тебе  щас с Поденычем  клизму

 

на  этом  растворе  сделаем!  Чтоб  мозги  прочистить!..  Поденыч!  Иди  сюды!  Где ты там,  эсэсовец?!  Здесь  нас  не  уважают!  И  называют  лохами!..

Я поначалу со смеховым интересом наблюдал за харизмой “трансинтеллектуальной” дискуссии молдавского плотника-механизатора и украинского фармацевта-знахаря. Но вовремя спохватился,  вспомнив  “литературный  вечер”  в кабинете Галкина… «Ё-моё! Ведь ещё обескураживающее пожарное ЧП не улеглось осадком в сознании, ещё только обсасывают  косточки  пикантных  подробностей,  а  они мне новый санитарный аншлаг бестселлером подготавливают…» И громко   крикнул:

–А-а  ну!  Замолчать всем!!..

Спорщики на мгновение  замерли в деструктивных  позах.  Шуба – на  замахе кулака в ухо санинструктора. Петро – крестообразно закрываясь руками и страусом в испуге приседая к полу. Оба с открытыми, немыми ртами, выражающими жизненную дилемму “Чеботарной  правды”  и  “Вольнев  життю”…

–Успокойтесь!  Чего, как  сатиры  базарные, распетушились!..  Оба  вы  несёте  чушь  и  ханжество! Незнание  исторических  наследий!.. Книг  умных  нужно  побольше  читать! А  не  этикетки  на  бутылках  и  консервных  банках  просматривать...  –  перейдя  с  крика   на более уравновешенный тон, высказал я судейский брейк-вердикт будущим параолимпийским боксёрам. И видя, что Петро присел  на кушетку,  а Шуба  последовал  его примеру, продолжил ракурс в занимательные познания: – Фамилия Гармаш  в переводе с украинского на русский означает Пушкарь… Вот поэтому, Витёк, как ты выразился, я нарёк его славной фамилией Пушкин! Которая, как и Гармаш, прототипом связана эпохальными нитями с оружейной артиллерией… Далее… Маринеско – не ваш земляк, товарищ  Шуба,  а  одессит…  И  по  отцовской  линии  имеет  румынские  корни…  А  по материнской – украинские… Что не  ущемляет  вашу  обоюдную  гордость  за  него… Так что пожмите по-братски друг другу руки…  И постфактум… Витя, объясни  мне,  почему ты  здесь  находишься?.. По  моим  списочным  данным,  в  стационаре  только  трое  из  нашей  роты… Ты  среди  больных  не  числишься!.. – Пауза. – Витя!  Я повторяю! Ты  среди  больных  не числишься!..

Молдаванин безмолвно зашевелил узкими длинношлёпными губами, будто выискивая  во  рту  последние  оставшиеся  крохи  от  ужина. Сглотнул  и, кряхтя, “эдак-да… да-дакнул”, растягивая и переводя паузу в обыденность вопроса и ответа, и простачково  прошамкал:

–Да-а  вот  пришёл  с болезною  бедою…  Ложиться  на  койко-место  хотел…  А  тут – такое!  У-у, бл…!  – И  враждебно  зыркнул  на  фельдшера...

–А что с тобой случилось?.. – мягко поинтересовался я, сотворив одновременно остановочный жест рукою подскочившему на кушетке санинструктору и раскрывшему в возмущении писклявую дудку рта (мол… Не перебивай! Диагноз желаю услышать в оригинале…)

–Да-а,  видать,  комиссар,  копчик  на  голове  зашиб  сильно… Голова  кружится…

Я сам на мгновение открыл рот, переваривая и прокручивая фразеоборот услышанного…  И… рассмеялся!..  Темечко, Витя!  Те-ме-чко  на  голове  у  человека!.. А копчик в противоположном месте!  Так  чего  у  тебя  кружится?  А-а?!  Ни понять, ни в толк  взять  я  не  могу  никак!  Ты  уж   разъясни   нам,   невежам,   гофмаршал  Шуба,  с   какого   полонезу  нам  мазурку  танцевать… Из  хохочущего  состояния  по “бикфордовым” жилам незаметно распространялся  ползучий  огонёк  к  потаённому  месту души, “ларцу  взрывного  гнева”. В  мыслях вновь  “хрюникально”    пролетели  поросячьи  откидные  концерты,  слушаемые  в  кабинете   замполита  части…  Западшие  в  память  слова:  «помни  об  интересах  своего  отпуска…»     

 

Мне стало не по себе, по-злому обидно… «За что я несу бремя популярной ответственности за этих гремянских скоморохов?! За что?!..» Раздумывая, я стал потихоньку  внутренне  свирепеть,  слушая  далее  верительные  объяснения  Шубы  по поводу  полученной  увечной болезности во время спасательных работ на пожаре, которыми  никто  не  располагал  и  не  предполагал  из  начальства  вовсе!..

Шуба  нёс  крокодиловую  ахинею,  а  я,  вникая,  багровел  взглядом…

–Ну, значит, так обстояло дело… – пузырился Витя красноречивыми обстоятельствами. – Сортир радужно горел! Вспламеняясь  северным  сиянием!.. Спасённый и безумный Поденыч сидел с голой задницей на засранной лужайке…  Я  только  что  вытащил  его отсель,  из  этой  огненной  феерии…

(«Врёшь, Витя… Вытащил  немца  Кумушкин… Я  уже  в  курсе  произошедшего… СД Галкина оперативно работает…» – мысленно редактировал я служебно-мифические “эпопейки”  из  рассказа  молдаванина…)

–…И  как  только  вынес  его  из  горящего  дома!  Посадил  на  травку, неподалече…

–Постой-постой!.. – резко перебил я залихватского Витька. – Про какой такой дом  ты  ещё  упоминаешь?!..

У меня студёной молнией ёкнуло сердце: уж не натворили ли они ещё каких бед, когда ходили купаться?! Я ведь покинул их, как только начал накрапывать дождь...  А  рядом  с  прудами  дачный  кооператив  и  посёлок…

Шуба хихикнул, глядя на меня, как я взволновался  от его  сказочной метаморфозы…

–Ну домик! Туалетный! Чё, не ясно, что ли?! А ты про чё подумал?.. Ну  не  избушка  же  на  курьих  ножках!..

У  меня  отлегло  от сердца…

–Давай, мороси свою слякоть дальше... – с душевным облегчением сквозь зубы пробормотал  я...

Шуба удивлённо посмотрел на меня с выражением и мимикой лица обиженно спрашивающего подчинённого («Ты что, мне не веришь, комиссар?!..»). Но не стал озвучивать  претензию  и продолжил:

–Ну, значит, сидит он на траве и поочерёдно глазами моргает… С паузами так, картинно… Ресницы словно опахалы – пеплом обвешаны! И мигает… То левым семафором вниз-вверх! То правым... В волосах, на головушке чумной, синие электродные шарики светлячками бегают, словно вши!.. И он как будто себя спрашивает и проверяет: «Где я?.. Не в переходе ли застрял?.. Между небом и землёю…» И не находит ответа… Потому что ещё глаза моргают… Видно, всё у него солнцеворотом крутится перед взором в замедленной съёмке… Тут я к нему с деликатным вопросом: «Ты меня слышишь, Вовчик?.. Давай оденем штанишки… Люди смотрят, и девочки тоже… Пальчиками тыкают, смеются… Давай, приподнимайся…» И, подсев под  грудки, за  подмышки  стал  его поднимать… Натянул брючки, опустился на колено, чтоб,  значит,  пуговичку  верхнюю  застегнуть…  И  тут  у  меня  в  голове – чугунный  звон! Вспышка  сварочная! Боль  кольцами  в  черепке,  будто  обручное  кольцо,  как  на  бочку,  насадили!..

–Может, вас, клоунов, корреспонденты на фотокамеру снимали? Такие крутые номера ни в одном, бл…, цирке не увидишь!.. – язвительно перебивая, подколол я разошедшегося  на  фантазии  Витька.

–Да ты чё, Сань!.. Тебе шутки-прибаутки, а я чуть было умом не тронулся!.. – кичливо надуваясь, взбрыкнул Шуба. – Дело-то как было?! Когда я ему енту самую стал застёгивать пуговичку… он  в  это  время,  фашист  недобитый,  моргать  перестал… И свой  германский  железный  кулак  на  башку  мне  опустил,  по центру! Прямо по копчику! 

 

Тьфу-ты, за-ра-за! Прилепилось, бл…! По темечку! Так и жахнул!.. От гиревого сотрясения у меня телепроектор рамку кверх ногами перевернул… Другие новости показывать начал… Я уже и не мотрел, что там дальше-то было! И как их в санчасть определили… Очнулся под столярным станком… Заполз на автопилоте, наверное… Голова гудит, тошнота в горле… А тут ещё солдатик пробегавший подсказал: твои, мол, друзья в санчасти!.. Я жалостливо осведомился: «А что с ними, служивый?..» А он, дух бездушный, мне, блатному Фазану, только махнул рукой, глумясь над моим бессилием… Вот я и прибрёл  сюда  по  рассудочному  расстройству… Больше  ничего  не  видел  и  не  знаю!.. – неожиданно нервозно-громко закруглил драматическое повествование Шуба, разом отрубая  уликовые  объяснения  и  щекотливые вопросы...

С  минуту  помолчав,  я  встал  и  обратился  к  санинструктору:

–Вы вот что, Пётр… На сегодня положите Виктора Шуба в стационар… Пусть он отойдёт и оправится от последствий… Ну, а завтра замполит части желает всем выздороветь!.. Дальнейшее лечение, я надеюсь, должно проходить амбулаторно… Располагаться творческий отряд будет в новой казарме… В отдельной комнате, по соседству  с  Ленинской… Там  поставим  две  двухъярусные  койки…

Молдаванин  после  этих  слов  хитрюще зыркнул  на  меня: «Вот  же?!  А-а!..  Это  тебе не утренние подъёмы с физзарядкой при любой погоде… Не мурыжные дрессировочные отбои на ночь с горящей спичкой у сержанта… Не матерные вопли  командиров отделений и скулёж провинившихся… Не гремящие тазики полотёров и грома-погрома  уборочных  вёдер, когда об них кто-то спотыкается и летит… Это?!.. – У Витюни перехватило дыхание… Смачно сглотнул. – Это даже лучше санчасти! Потому что есть свобода  передвижений!.. Это  же  просто здорово!..»

Вожделенно порхая в облаках-помыслах, пампушками раскладывая плюсы новых обстоятельств, Витюня в благостных предощущениях заёрзал на кушетке и торгашом поинтересовался:

–А  чё, комиссар, случится, если завтра  кто-то  останется  в стационаре? Я  прикинуто  нахмурился  и  с  расстановкой  ответил:

–Примкнёт  впоследствии,  как  выпишется, к  общей  “Директории”  второй  роты... И вольётся в новое специализированное отделение “Унитазных вантузов”!.. Ефим Кузьмич так и намекнул… что особо позаботится о формировании прорывных групп… Ну что ж, всем до свидания! А ты, Витя, передай от командования и, в частности, от замполита Галкина наилучшие пожелания больным товарищам… которые  наверняка  меня  слышат!..

Я одновременно, стоя боком в дверном проёме, посмотрел в коридор: дверь палаты была приоткрыта…(Слышат, чумадеи, слышат… И с головой под  одеялом  прикидываются сонно пукающими страдальцами… Мол, при смерти мы, комиссара! И справка от могильщика  имеется!..)

–Ну всё! Рецепты выписаны и зачитаны, аптека указана!.. Всех, кто завтра выздоровеет, жду у новой казармы в девять ноль-ноль!..

Я вышел, намеренно хлопнув дверью, обозначив свой уход и отсчёт времени на возврат к благоразумию...

Следующим “волшебным утром”, подходя к КЭЧ, издалека увидел на заднем дворе, рядом с пилорамой, Шубу и Поденыча, которые сидели на городской скамье-диване и, что-то обсуждая, громко всхахатывали. Приблизившись и удивлённо рассматривая лавку,  я задорно  поприветствовал  сослуживцев:

–Здорово, комсомольцы! Молодцы! Ко времени явились! Хотя ещё только половина девятого… А откуда, рейнджеры, взялась эта парковая скамья?.. Таковых  в  части  не  имеется…  Разве ж  только  в  соседней,  у  штаба,  две  стоят…

 

Витёк с Вованом весело переглянулись… Немец манерно достал алюминиевый портсигар с выштампованной на  лицевой  крышке  мифической полуобнажённой русалкой. Подщёлкнув ногтем, открыл его и предложил угоститься дорогими сигаретами “Космос”. Я взял штучную “табачную пальмиру” и стал медленно её разминать, раскатывая между пальцами, и с недоверчивым прищуром в  ожидании  подвоха  посмотрел  на  своих  помощников…

–Итак!.. Я задал вам вопрос, кустари-фокусники… Откель взялась эта ладейная скумейка?! Отвечаем быстро! Или идём в штаб и даём объяснения замполиту! А вернее, его спетому дружбану – зампотеху майору Коловоротову… Которого он вызывает по чрезвычайной надобности… Чтобы взломать косоворотом упрямый и капризно- несговорчивый, какой-никакой, сейфовый шкаф… И тогда фильм про Штирлица вам, трюкачам,  пансионной  мелодрамой  покажется…  Ну!  Я жду!  Чего  мнёмся-та?!..

–Да в карты мы выиграли у Барсикяна! Вечером, после тебя, заходил в санчасть! Прыщик на заднице зелёнкой помазать!.. – вскочив с лавки и сплюнув под ноги, запальчиво оправдываясь, заголосил Шуба. – И как же нам с тобой работать-то?!..  Если чуть что влево-вправо – доложу Галкину! Корреспонденту-самосвалу Коловоротову принудительные  интервью  давать!..  Не-е!  Это  тюрьма  народов  какая-та!..

–А тебе, значит, Витюня, цыганскую вольницу подавай?! Ты как та лиса, бл..*: ворованного петуха слопаешь, а мочат дворового пса, которого на объедках застали, с прилепившимся пухом на пипке пасти!.. Ты вот о тюряге заикнулся… А ей, плесневелой, уже в воздухе попахивать начинает, когда вы свои делишковые планы в теориях, на пыльной земле, рисуете! Мне уже вот где, – проведя ребром ладони по горлу, – ваша шпанская фулиганская безрассудность!.. Я всё же хочу подарком для матери со службы предстать! А не уркой, ждущей от неё кабанчика-передачи!.. Я знаю вас меньше месяца, а популярность такими темпами растёт, что скоро выпустят на киноэкраны новый фильм “Джентльмены стройбата!..” В штабе, в бухгалтерии КЭЧ только и ждут с нетерпением свежие театральные постановки, перетирая с визгом  “голожопные Ы”  с  вашим фанфарным участием!.. Так что давайте сегодня же, сейчас, вот на этом месте, определимся! Или вы заранее во всём ставите меня в известность, обсуждая детали намерений  рабочего  и  творческого  процесса! Или  сейчас же,  если  вас это не устраивает, идёте  к  замполиту  Галкину  и  берёте  самоотвод  нашей  совместной  работе! И  раскаянно,  умоляя  его,  проситесь  на  стройку!..

Поденыч  достал  свой  “пиратский”  портсигар.  Извлёк  сигаретку и, помяв  её губами,  не  прикуривая,  промолвил:

–Сань… Но мы же не нарочно всё это обтяпывали по-комедюйски… Хотели как лучше… Мы, думаешь, не знали про устроенный разнос тебе замполитом части? Гена Пурговский поведал всё… Стена-та, смежная в бухгалтерии с его  кабинетом,  из фанеры… Так они, счетоводы, в ней ещё и дырки затычечные понаделали… Чтобы, значит,  прямой  эфир  смотреть  и  слушать…

Я улыбнулся и кашлянул в кулак, чтоб преждевременно не сорваться в хохму, и обстоятельно ответил:

–Вот это позитивная информация… Только ни в коем случае опять – как лучше, Сань, хотели! – не вербуйте Гену в Задовскую разведку; он свой парень и сам из Моссада… Итак,  я  жду  от  вас  чёткого  и  определяющего  ответа!..

–Чего уж там, Сань… Мы с тобой хотим остаться… Мы, как нитки за иголкой, твоим решениям следовать будем… – с опущенной головой, сопя в нос, негромко промолвил Шуба...

 

Я  удивился,  распонимая  услышанное… Но  ведь это было сказано без притворства, искренне… И  безымянным  пальцем  провёл  по  уголку  правого  глаза:

–Не  заставляйте  меня  больше  плакать…

Мастеровые  недоумённо  опешили, но через  мгновение  все  дружно рассмеялись…

 

 

***

 

Работа по Ленкомнате, как паровоз с выпуском избыточного пара, “пуфф-пыффом”, постепенно раскочегариваясь, набирала обороты. Шуба искусно по чертежам изготовил объёмно-фигурные стенды и трибуну, коей позавидовали бы и в Горкоме! Поденыч занимался юбочной облицовкой комнаты панелями из красного дерева и руководил выделенными солдатами в созидании подвесного потолка под белый травертин – невиданный доселе материал. Резался и наклеивался бархат. Бригады добровольцев с “энтузиазмом” ночами выпиливали лобзиками объёмные буквы различных шрифтов и конфигураций…

Поначалу никто из солдат не желал проявлять комсомольскую сознательность, рвение и тягу к какому-либо “зодчеству” и цивильному творчеству. Пришлось как-то вечером на сержантском междусобойчике  в  старшинской каптёрке  посетовать  на нехватку “левого времени” на изготовление  “приданых  заказов”  дембельских  альбомов, на  которые  подали  заявки,  окромя  Бубенцова,  и  командиры  взводов...

Сержант Волчков после принятой очередной “лафетной микстуризации” зло- обиженно заворчал:

–Не уважаешь ты нас, Борисыч!.. Мы к тебе всем фасадом, а ты – как ягальная избушка  на  курьих  ножках выкрутасничаешь!..

–Кащеем Галкиным прикрываться и посулаться начинает!.. – поддакнул осушивший  стограммовый  болт  и  занюхавший  пряной  килькой  сержант  Кравцов.

–Да забери у него, Волчара, назад на объект Шубу с Поденычем, раз он так к нам неуважительно  относится!..  – злорадно  посоветовал  сержант  Кузовлёв.

Бубенцов опасно раскачивался на задних ножках стула и пускал над столом табачные  колечки  дыма,  с  колюче-хитроватым  прищуром  наблюдая  за  происходящим.

Я хотел было вскипеть, но, быстро поразмыслив, внемля сержантским подогретым пересудам, понял, что благоразумнее отшутиться и покинуть “кибальчишник”. И только я было привстал со стула, чтобы отвесить поклоны за плодотворный вечер, старшина вдруг неожиданно взорвался тирадой “фольклорно-забористых мотиваторов”, переводимых с трудом… Что, мол, они (подразумевались командиры взводов) вассальские барончики и, вероятнее всего, из-за индюшачьего упрямства скоро перевоплотятся в  галльских  петухов! И альбомный бархат им пригодится на красные шапочки и бутафорные юбочки по  выходу  Жоржича  из  отпуска...

–Он-то  не простит  срыв  работ  по Ленкомнате!  Ми-и-гом  с мясом  сдерёт  погоны!  И  отдаст  на  растерзание  чумкентским  прелюбодеям!..  Вы  чё!  Унтерюки!  Не видите! Что Борисыч за помощью пришёл! Не видите своими косоворотными зенками, сколько по времени одна буква в Ленкомнате выпиливается?! Наведите резкость окуляров!  А то вам  её  настроит  Леденцов!  Или  я!.. Барные  вечера,  понимаешь ли,  тут, бл…,  устроили!.. – И  взмахом  руки  с  разворотом  от  плеча  смёл  всё  со  стола  на  пол.  – А  ну!  В казарму все!  Стройте  роту!..  Ща  вы  у  меня  на  ночь  не  стройбатом  будете,  а,  как  Золушки,  в конный  эскадрон  обернётесь!..

 

Сержанты, вскочив со стульев, отряхивая с формы консервы, в разноголосицу завопили:

–Ты  чё,  Петрович?!  Тройного  одеколона  облопался?!..

–Бли-и-ин!..  Только  сегодня  новое  ПШа  одел!..  – голосил   Кравцов…

–Чё  творишь?!!  Есаульская рожа!!..  – третьим  бычком распаляясь, взревел сержант  Волчков.

И тут же в Колиной ярости был награждён арбузной папахой, до этого внутри выскребанной  солдатскими  ложками  до зелёно-розовой  корки…

–Стройте  конюшню!!  Десятники  па-дра-лы!!.. – уже  со слюнями рычал старшина и  схватил  с  койки  “хранчузскую”  трость…

Сержанты как-то сумели одновременно втроём мигом ретироваться  в  узкий дверной  проём  и  вылететь  в  коридорный  предбанник  амбар-казармы…

На “тумбочке” нёс службу дневальный Джумакеев и, моргая, глупо улыбался, разглядывая отряхивающихся и расплёвывающихся матерком сержантов,  командира взвода Волчкова, снимающего с потёками мякоти бахчевую каску… Игорёк, сбросив полосатый шлем, стряхнул с головы арбузные семечки и люто взглянул на млеющего от покорного страха дежурного солдата. Хотел было ударить его кулаком, но взмахом остановился, видя, как тот, прикрываясь руками, в испуге отворачивается к стене. Свирепея и злобно хрипя, взводный заорал на всю казарму, да так, что “эквалайзер” металлической постройки исказил и усилил эховолнами  голос  сержанта  до демонического  рыка  преисподней!..

–Где  жертвенный  баран?!!  Дежурный  по роте?!!  Кто  у  нас  сегодня  полотёрит?!!

От страха ополоумевший дневальный решил, что это последние мгновения жизни,  как вдруг схватился руками сзади форменных портков, вытаращил оловянные глаза, перекривив  рот  в  вопросном  ужасе:  «А-а?.. Обосрался?.. Жив, значит,  ещё  жив…»  Но  не посмел тут же вылететь с поста в туалет и остался стоять в полусогбенной позе, перетягивая  пальцами  штаны, чтобы  не  хлюпать сапогами...

Навстречу взбалмошным крикам, как из духовой трубы казарменного металло- спального помещения, шпоновой затычкой вылетел дежурный Гудков (он же Коля Паровоз) и, поскользнувшись на арбузных корках, вместе с тумбочкой дневального с грохотом упал на пол, под ноги сержантов. Поднявшись и виновато улыбаясь,  Микола надел  пилотку  и  с  уральским  простодушием  справился  у Волчкова:

–Чё,  Игорёк,  кликавать-то стал?..

И тут же получил разворотным кулаком в лоб и сызнова, но уже задницей приземлился на лежавшую боком тумбочку, которая с предсмертным треском-писком разлетелась  веером  по коридору…

Тут вышел я и Бубенцов из старшинской комнаты. Сержант Кравцов, чтобы стушевать  огульно-шпанскую  расправу,  с  наставлениями,  визгливо  закомандовал:

–Почему?!  Ефрейтор!!  Бардак  в  казарме?!!..  Даже  сам  при  дежурстве  падаешь  на  склизком  мусоре!!..  Три  наряда  вне  очереди!!..

Коля  нокдаун-шлюпом  поднимался,  раскачиваясь  в  разные  стороны…

–Не слышу ответа, солдат!!.. – вновь взвизгнул сержант, штопором выкаблучиваясь  на  месте…

Сапог Гудка поехал лыжею на дощечке развалившейся тумбочки и, крутанувшись фигурным фортелем “дупель-аксель два с половиной оборота”, примостил ефрейтора щекой на деревянный пол, с выпуском брызг слюней, будто бы на боксёрском ринге, в всеобщем испуге эфира замедленного времени. Паровоз лежал, и не поднимался, и не стонал,  кряхтя  “пых-пыхом”…

 

Несколько  секунд  все  стояли  ошеломлённо.  Кравцов  сделал  шаг  и,  показывая рукой,  попытался  перевести  всё  в  шутку,  каламбуром  съязвив:

–Вот,  старшина!  Ты  им  конный  спорт  собираешься  привить… А  они  уже  вовсю мебельный  бобслей  культивируют!..

Тут  Гудок  зашевелился  и,  мотая  головой,  стал  боком  подниматься  от  пола…

–Жив, курилка!.. – опять  ехидно  поддёрнул  Кравцов…

Старшина  вздохнул  поведенческой  странностью,  не  то  с  сожалением,  не  то  с облегчением,  и  безапелляционно  ответил:

–Нет, Серёжа!.. Никакими прививками мы заниматься не будем… Это обязанности санчасти… А вот военно-спортивную подготовку, включённую в программу соцобязательств… И которую никто, бл…, не отменял!.. С силовыми, на выносливость, упражнениями! Для закаливания воинского духа! С зачётным первенством взводов! Проведём сегодня же!.. Под военно-спортивным девизом: “Эх, тачанка-растачанка!”... Стройте роту!! – грозно нахмурив брови, скомандовал Бубенцов, обращаясь к взводным командирам. И, обернувшись ко мне, чинно добавил: – Борисов, тебе составлять протокол физкультурного мероприятия с подписями актива роты… То есть всех командиров отделений и взводов включительно!.. Дневальные! Принесите стол с тремя стульями для Оргкомиссии...  Рота-а!!  На  повер-ку  строй-сь!!..

Заскрипели и застучали выравниваемые в ленточку двухъярусные кровати и табуреты. Шипения и бурчащее недовольство дедов, раздающих пинки и затрещины за неразворотливость…

–Рота-а!!  Рав-няй-сь!! Смирно!!..

После проведения списочной поверки старшина предложил желающим добровольцам, у кого есть навыки какого-либо “творческого начала”, принять участие  в созидании  Ленинской комнаты…

–…Итак!  Алчущие  и  вожделеющие  есть?! – с  чванливым  юморком  огласил  он повторно  предложение  перед  строем…

Молчание…

Вдруг  неожиданно  прорезался  тоненький  голосок  азиатского  акцента:

–Я  в  Керим-Тука  ученика  гончара биль…

–Горшки,  что  ли,  расписывал?..  Выйти  из  строя!..  – приказал  Бубенцов.

Передняя шеренга второго взвода – сержанта Кравцова – расступилась. Вышел щупленький, измазанный  не  пойми  чем  и  как  солдат  с  прожжённой  насквозь  пилоткой – не  то  от сварки,  не  то  окурок  кто-то  намеренно забычковал – и  прошамкал:

–Рядовой  Кухримбаев…

–Так,  Кухрим!  Значит, говоришь,  гончарил  в  Туркестане?!

–Нэт… Памагаль…

–Ну,  памагаль  и  памагаль… записывайся  иди  к  Борисову!..

–Нэт! Памагаль!..

–Это  уже  хорошо… Малость  разбираешься  в искусстве…

–Нэт! Памагаль!..

–Ну,  помогал, бл…,  так  помогал!  Записывайся  иди, пластилинщик,  к  Борисову!..

–Нэт!  Памагаль  глина  ногам  месить…

Строй  заржал,  весело  смакуя  набор  в  художественное   волонтёрство…

–Ану,прекратить!!Разговорчики-смехуёчники!!..  –рявкнулстаршинаи вопросительно  посмотрел  в  мою  сторону: мол, поставить  глиновоза  обратно  в  строй?

Я, сидя за  председательским  столом,  быстренько  сообразил,  что  необходимо предпринять  организационную  “наживку-поклёвку”,  и деловито  произнёс:

 

–Рядовой  Кухримбаев  профессионально  подходит  под  наши  творческие   планы!

Подходите,  товарищ  солдат, записываться!.. Старшина  благотворно причмокнул:

–Ну, так-с… Не слышу хора с порывом: “Я!”... Что, у нас разве больше нет в роте талантов?! По наскальной, фасадной и других заборных  живописей!  А-а?!  Не  умеем?! Или саботируем?!.. А я вот думаю иначе, когда рассматриваю каждый день расписные  стены уличной уборной! Жопессо и Мудадэлий у нас хоть отбавляй!.. Понимаю так: все спортсменами  предполагаете  стать!..

Рота зашелестела роптаньем, предчувствуя какой-то подвох и что-то неординарное, связанное  с  физкультурой…

–А косторезы нужны?.. – тихо спросил серенький, как молодой воробейчик, солдат Епифанов, стоящий  в  передней  шеренге  и  переминающийся  с  ноги  на  ногу…

–Так тэбе, Епифан, потребно в столовку наниматься батрачить! К поварам поближе!.. Там  и  будешь  челюстячить  сахарными  косточками!..

–А  ну,  прекратить  паясничать!!..  – вновь  прикрикнул   старшина…

–Подойдите, Епифанов, к столу… – вежливо подозвал я солдата. – Вы что,  работали  на  гражданке  по  этой  специфической  специальности?  Или  увлечение?..

–Да как сказать… И то и другое… – продолжая переминаться в ногах, нудно отозвался доброволец и продолжил: – Работал в галантерейной мастерской города Архангельска… Из моржовой кости вырезали декоративные и повседневные вещи… Гребни,  фигурки,  инкрустированные  шкатулки  и  много  чего  другого…

Я  тут  же  перебил:

–Так! Записываемся-записываемся, Епифанов! Такие  мастера  нам  ой как  нужны! Сержант  Кравцов,  стоя  рядом  с  Бубенцовым,  недовольно  зашипел:

–Вторую  лошадь  у  меня  из  взвода  уводят…

–Не числом, а уменьем, Серёжа, в бою побеждают… – пробурчал  старшина. –  Сами, бл…, напросились... Подобрали бы, выделили бы нужных солдат Борисычу, и не было бы  никаких  “орлёнковских” операций… Я  не хочу вместе с Вами скакать по николо-хованским оврагам по выходу Жоржича из отпуска… И хватит ныть, ща уравновесим составы… Та-ак, по списку в твоём взводе, Серёжа, остаётся  сорок человек…  В  первом – сорок один, в третьем – сорок  три… Значит, из  первого  берём  одного бойца, из третьего – троих… Борисыч! Давай побыстрее, добровольно- принудительно, выбирай кадры! Некогда выяснять их промысловые наклонности!.. Не будут рисовать – будем  героически  комиссовать  в  подарочных  пеналах!..

После этой проникновенной фразы старшины из строя вышло аж семнадцать человек! Теперь было из чего выбирать, но Бубенцов уже определил повзводную квоту. Поэтому хотелось вернуть назад в строй Кухримбаева, но этим меновым решением я бы дискредитировал себя в глазах комсомольской общественности. И, отобрав достойных четырёх подмастерьев, вписал их в список внутреннего рабочего наряда. Далее попросил подойти к столу всех командиров и расписаться ещё в одном организационно- протокольном  листе – военно-спортивного  мероприятия.

После окончания подписной процедуры засунул оба листа в нагрудный карман и, встав  из-за  стола,  как  бы  между  прочим,  с  рассеянным  сомнением,  проговорил:

–Ну, мы пошли в КЭЧ – творить, работать… – И, отозвав в сторонку взводных командиров, шутливо-беспокойным назиданием предупредил: – Смотрите, сотники- десятники, поаккуратнее… Чтоб мероприятие не обернулось последней, предсмертной фразой  Николая  Островского...  “Как лихо мчались  наши кони…” – прошептал  он  и умер

 

надомашнейкровати…Всёжеяещёспорторгроты,поэтомусердобольно предупреждаю: минимизировать забеговый травматизм…

Уязвлённые сержанты хотели хором послать меня подальше, но старшина громко объявил пятиминутный перекур и затем новое построение – для определения задач военно-спортивной  игры  “Стройлёнок”.  А  я  вышел  с отрядом выбранных помощников  на  улицу  и  направился  к  новой  казарме...

Подойдя  к  проходным  воротам  соседнего  стройбата,  остановил  группу.

– Так, Епифанов, назначаю тебя старшим… Доведёшь бойцов до КЭЧ… Найдёшь  там Шубу или Поденыча и вручишь им вот этот списочный наряд на работы… – Я достал сложенный  листок  и  вручил  его солдату. – Передашь  на  словах, что  я  подойду  где-то через  час,  а  может  быть,  и  раньше…  Ну  всё,  ступайте!..

Оставшись наедине, присел на бетонный блок, стоящий сбоку открытых ворот  КПП... Темнело… Нервозно постучав пальчиками по коленкам, достал сигарету и закурил... В  голове  свербела  занозой  каверзная думка…

«А ведь я, получается, главный организатор бубенцовского ералаша… Есть протокол, мною же составленный… Есть должность ответственности – комсомольский и спортивный организатор подразделения… И выходит, значит, я первейший претендент на путёвку в тундру железнодорожным транспортом, в особо-литерном вагоне, с дальнейшими походами на лыжных лаптях и в онучах за воркутинскими съедобными грибами-ягодами… Если что-то громыхальное медленной, маршевой симфонией грянет сегодня?! Сейчас вот!.. Нет! Надо вернуться в казарму!.. Объяснить удалому казаку Петровичу, что этим самым протокольным мероприятием мы себе круизный приговор подписываем!.. Пусть лучше тренируются чистить картошку и спортивно-амбициозно драить полы при внеочередном взыскательном наряде, выписанном за бравые заслуги согласно  воинскому  уставу…»

Мелькнула суетливо-паническая мысль: «Протокол надо сжечь! Сейчас  же!..»  Но  тут же отмёл её: «Тогда я точно становлюсь главным массовиком-затейником… А так в  нём подписи всех командиров стоят, включая старшины… Так что подождём с  экзекуцией  фискальной грамотки…»

Я встал и не спеша пошёл в расположение роты, наново обдумывая и прокручивая своё появление, а может быть, и напрасную скоропалительность “образумляющих возвываний” к старшине... «Может, ничего такого страшного и опасно-каскадёрского и не готовится вовсе? А я себя понапраслину накручиваю… Надо подойти осторожно, незаметнее и посмотреть, понаблюдать через окно, что там творится-деется…» – металась мысль,  всхмелённая  адреналином,  и  колотилось  сердце…

Приблизившись к ангару с противоположной стороны,  я  краешком уха  прислонился  к  бутафорному витражу...

Окна в реалиях представляли собой прямоугольные проёмы, вырезанные в металле постройки и затянутые целлофановой плёнкой, которая во многих местах была разодрана   и  при  порывах  ветра  трещётно  трепыхалась,  создавая  звуковой  фон  змеиного логова…

Растянутая картинка прорези была с помеховым приёмным эфиром: то закрывалась от ветра, то поддувами предательски широко раскрывалась. Но всё равно я успел  к  самому волнительно-важному началу “Армелийских” состязаний, вечеванию по колокольным вариациям. Производилось выборное обсуждение между командирами взводов “конно-тачаночной” упряжи и дистанции. Взводу предстояло бежать с отдельной койкой до Хованского крематория и обратно, что равнялось примерно километру. В “экипаже качанки” должен находиться “пулемётный расчёт”, состоящий из двух бойцов. Естественно,  выбирали  заслуженных  и  упитанных  дедов  и  командиров  отделений.  

 

По второму варианту предлагалось сделать пять оборотов по спальному помещению  казармы, которое  было соизмеримо мини-футбольному полю и по расстоянию вполовину короче дистанции первого выбора, но с двухъярусной койкой-качанкой, где экипаж составлял уже три человека, причём один из них обязан руководить погоней со второго яруса.  Кирасиры  военного “неокавалеризма” (сокращённо КВНщики) горячо  обсуждали  и перетирали нюансы с выбором дистанции, преимущества и недостатки тележной конструкции в каждом состязательном варианте. Тут же нашлись среди взводов тяжело- и кособольные солдатики. Учтя эти обстоятельства, перед  ротой  было  оглашено  дополнение к правилам соревнований: мол, раненых и больных в Советской Армии не бросают, поэтому их необходимо распределить на тачанках и скакать-нести-везти вместе  с пулемётным расчётом. Сразу же каким-то чудесным образом в один миг все страдальцы исцелились и выздоровели. Подвели итог выборности забега строевые сержанты,  вспомнив также моё  напутственное  предупреждение по поводу спортивного травматизма, и  загалдели  в  один  голос: мол, в  спальном помещении полы  деревянные  и  свет  горит!  А  на  улице  асфальт  и  темно!..  И  ещё  один  казус  получается, что  от  ножек  кроватей весь  пол  казарменный  бороздовым  станет!  Как быть?!

Старшина  и  тут  проявил  “махновскую”  экзекуторскую  смекалку:

– Эхма! Проблему, блин, надумали!.. Обмотайте  ножки  кроватей  полотенцами!  Для скорости скольжения хоть соплями на них плюйте! А впрочем, что я говорю,  можа,  какому  взводу  и  на  руках  нести  сподручнее…  Объявляю  пятиминутную  готовность!!..

Осторожно и потихоньку проникаясь азартом предстоящего взводного дерби, я наблюдал через целлофановую прорезь за происходящим в казарме и не заметил издалека подкрадывающиеся по дороге автомобильные фары. И только когда яркий свет резко охватил угол ангара, я повернул голову и резво присел за дикорастущим кустом, скрывающим  меня  со  стороны  проезжей части.

Машина приближалась… При тускло-желтоватом свете единственного столбового фонаря, который стоял в сотне метров от расположения  роты,  с ошарашенным удивлением  опознал  комбатовский  уазик…

«Ё-моё!.. Никак, наш Тумба Юханссон - навестить нас едут?!» С ужасом мелькнула бульдозерная расправа, и я гуськом, на корточках стал отползать в сторону. Но через пару метров вкопанно замер: картинка короткометражной сцены “Главный судья ипподрома прибыли!..” живо крутанулась рваным диафильмом в паническом сознании… «Так, стоп, гуси-лебеди… Куда ж я, лапчатый, шлёпаю?! Словно страус, прячу голову в песок, спасаясь  от  опасности, а задницу наружу выставляю… Чаво уж  там, наказывайте!.. Мы  от позору глаза спрятали, сяките...» Ведь они, унтерюки, всю санкцию мероприятия  и постановочную  программку  на  меня  свалят!  Да  ещё  слёзно  и  живописно  обрисуют: мол,  Борисов – инициатор сего шапитовского действа! Так как БЮРО-чуновский портфель-трезубец – комсорг, культорг и спорторг – у него в обеих лапах зажат, с возвенчанным  ореолом  комиссарства!..  А  мы,  мол,  что?!  Простые  зрители…

Тянуче отсчитываются в замедленном ходе времени доли секунд, мельтешение мысленных сцен и вариаций действий. С космической скоростью  пролетают  и рассыпаются в закутках мозга абсурдные решения… Взять и крикнуть сквозь драный целлофановый проём: «Шухер! Комбат-самосвал приехал!..» Не-е… Вдвойне, даже втройне, получается,  я  крайний… И  скрыватель-покрыватель, и предупреждатель в одном  лице… Сразу одним росчерком всех дохлых собак на меня повесят!.. И чего они, махновцы растачаночные, в дозор смотрящего не выставили?! Ведь  всегда  же  действовало у них это правило! Расслабились, алды-гопники!  Дежурство  по  части, видишь  ли,  офицер-двухгодичник,  очкарик  Митрохин  принял…   «Гуляй,  братва!  

 

Комбат домой уехал!» – радостно доложил вечером соглядатовый солдат и снялся с засечного поста…  А  он  вот! На  тебе!..  Батальоно-Шамберьер  приехал!.. «Что, бл…, не ждали?!!  Сгребаем  в  кучу  мордоплюйки!..»  Хаос!  Хаос  надо  поднять!..

Оставались секунды… Машина сбавила скорость и, завернув с автодороги, съехала на приказарменную территорию. И как только она скрылась за торцом ангара, я на четвереньках в темноте рванулся к окну и заорал что есть мочи душераздирающим, “грабаульным” воплем:

–Пожа-а-ар!! Туши свет!! Щиток горит!! Вырубай  рубильник!!..

Секундное замешательство в осадке эха громыханий, лязга подготавливаемых двухъярусных тачанок, раскрытые рты, вытаращенные глаза… Мгновенье… И вдруг! Капелл-Тифоном  гуданул  стоголосый завывай!..

–Пажа-а-ра-а!!!  Го-ри-им!!! Спас-с-с-сайся!!!..

Погас свет!.. Конное  стадо ринулось во все проёмные целлофановые входы-выходы  и  через  “центральный  вестибюль  армейского цирка”…

Смели в темноте комбата Бондаренко, который в этот момент вылез из машины и вступил на порог казармы. Кучей-малой попадали через его монументально-грозную комплекцию, и, в безумии вскакивая от возмущённо-медвежьего рыка, болевых сдавливаний, отталкиваний локтями и ногами друг от друга, тачаночная конюшня со страхолюдным  воплем  разбежалась врассыпную  по  всем  окраинам  хованских  кладбищ.  А там, по-видимому столкнувшись с надгробиями и фантомами самих себя в ночи не узнающих,  понеслись  галопом  назад  с  ещё  более  мурашковым,  скотобойным  рёвом…

Я скакал тоже – через забор соседней части, через палисадниковые  ограждения,  через  мусорные  баки,  напрямки,  укорачивая  путь,  к  новой казарме, где  работали  Шуба  и Поденыч и ждал меня отряд помощников… Подбегая к КЭЧ, неподалёку от неё остановился, чтобы перевести дух и оправить форму. Мимолётом подумал: «А зачем я в таком запыханном компромате сейчас покажусь? Не-е, надо подойти со стороны штаба…  А лучше засветиться в нём… Пойду-ка навещу дежурного по части лейтенанта Митрохина…»

Чуток  отдышавшись,  подтянул  под  ремнём  форму  и  пошлёпал  в  “Ставку”...

Зайдя в дежурку,  застал  лейтенанта,  читающего  книгу при свете настольной  лампы  и никого не замечающего… «Хоть шкаф несгораемый выноси с новыми вениками и кистями!..» Шаркнул каблуками и, как будто  поперхнувшись,  громко  хмыкнул.  Лейтенант Володя неспешно поднял голову с обутыми на уши прадедовскими роговыми очками  и  прищуром  вперил  в  них  рассеянный,  подслеповатый   взгляд…

–Товарищ  лейтенант…  Я  Борисов… Из  второй  роты… Вы  меня  узнаёте?..          Я насчёт  кисти  малярной поинтересоваться... Не  одолжите?..  Стенд белилами  загрунтовать  хотим…

Дежурный всё же свёл  резкость в точку, в фокус окуляров, и  дружелюбно  произнёс:

–А-а,  привет, Александр… Чаю хочешь?..

Я  присел  на  краешек  стула, стоявший  сбоку  от  стола,  и  вполголоса  промолвил:

–Не  до  чаю,  Володечка… Комбат  приехал!..

Лейтенант испуганно-вопросительно посмотрел на меня поверх приспущенных  на нос  очков  и  обескураженно  прошептал,  еле  шевеля  губами:

–Когда?..

Митрохин боялся всего и вся… Так же, как и солдат, отсчитывал дни и часы до офицерского двухгодичного дембеля. Кадровое “благородие” подтрунивало и подсмеивалось  над  ним. Умышленно и с издёвкой подставляло под взыскания начальства. А парень он  был  начитанный,  превосходно  разбирался  в практической  и  теоретической

 

механике и по состоянию души своей всегда пребывал  в  культурно-вежливом  настроении. Окончил  Владимирский политех с военной кафедрой  и в двадцать восемь  лет   с гражданской должности начальника механосборочного цеха  загремел  в  Армию – служить  бутафорным офицером. Хотя  военных  училищ  в  СССР  обреталось  с  избытком  и во многие  учебные заведения зачисление  в курсанты производилось  формально,  из одного лишь желания военного абитуриента и направления райвоенкомата.  Мобилизованный забор в Советскую Армию таких Митрохиных продиктовывался не логикой стратегической обороноспособности государства, а духом чванливой глупости высшего комиссарства  Страны  Советов, не укрепляющего, а в полном и прямом смысле разбивающего военный щит Отчизны. Потому что такие Митрохины и Пупохины приносили  в  сотни  раз  больше “броневой” пользы в могущественный потенциал державы,  работая и служа механиками, технологами, инженерами на производстве, которое в той  или  иной степени выполняло планы  и обслуживало заказы по военпрому. А уж  машиностроение-то  почти  полностью  было  сориентировано  на  оборонку…

–Володя! В общем, я в штабе находился и крутился в течение последнего получаса… Мол, забегал и выбегал, выбирал в шкафу малярные кисти… Если что, подтвердишь… А здесь, в дежурке, не советовал бы тебе оставаться… Застанет взъярённый Бондаренко и настольную лампу на голову наденет!.. Так что  буди  помощника – и  в  дежурный  обход  по территории… А лучше сразу же наведаться в КЭЧ… Скажите, что инспектировали  выполнение  строгого указания  замполита  части… Закрытия на замок электрощитка пилорамного станка, из-за которого произошло недавнишнее  конфузное  ЧП…

Митрохин,  вспоминая, улыбнулся:

–А что, Саш, сейчас-то  случилось? С чего такой  переполох в  тебе?.. Ну, приехал комбат и приехал… Первый раз, что ли, вот так вот после отъезда возвращается с проверкой… Душа  болит… Переживает  майор  за  часть…

–Да как тебе сказать, лейтенант… – как бы заминаясь и вежливо уклоняясь от правдивого ответа, витиевато проговорил я, объяснившись далее туманными обстоятельствами…

–Какое-то внеземное больдерьеро во второй роте сотворилось… Разбежались вояки, как туристы из палатки, от неведомого чуда-юда… В общем, скоро сам всё узнаешь… Но я тебе ничего не рассказывал… Я был тута! Вот у этого  шкафа  с вениками!.. И не направляйся с обходом  сейчас туда: ненароком  попадёшь  под танковый трак-кулак комбата… Крутитесь с помощником здесь… Мол, инспектируем территорию, проверяем помещения – в общем, несём дежурство!.. Ну, давай, Володя, покедова! Не вешай нос, и пронеси его, Господи, мимо командирской кувалдинии!.. Я  в КЭЧ побежал, кудесничать-художничать, а то и так уж очень долго задержался у тебя, распивая   чаи…

А в это время через два забора-ограждения нашего и соседнего стройбата, на вынесенной  хутором  территории ангар-казармы, происходило следующее…

Комбат, как снегоуборочный комбайн, двумя ухватными оглоблями сгрёб в охапку пятерых выбегавших солдат и сжал их “пассатижами” вместе, словно родной батяня, на своей груди. Те обмякли, будто примятые колосья, и свалились кучей ему под ноги, на которую он, переводя дух, присел, всё ещё не располагая и не понимая, что же такое чрезвычайное произошло в подразделении. Бойцы пискнули обречённо, как мыши, и затихли. В казарме и на крыльце вновь загорелся свет. Послышались сержантские   голоса:

–Да  говорю  тебе, Петрович! Пошутили!.. Узнать бы – кто! Мы б ему, козлу, мозги промыли!  Опустили бы  журавлём  в  наш  забитый  парашей  канализационный  колодец!..  Из   нашей  части,  а  тем  более  роты?!  Не-е… на   такое  не  способны!.. – возмущённо  изрёк  свой  анализ  версию  произошедшего  сержант  Волчков.

 

 

 

–Больно велика уж и страшна степень ответственности за содеянное...  Даже Турсун-Бурсун понимает в наказаниях толк… – поддержал разглагольствования Игорька сержант Кузовлёв.

–Чё ты несёшь, Кузовок?! Чё он может понимать?! У него сознание на уровне рефлексов работает!.. Здесь намеренно, продуманно рассчитанный сценарный ход вырисовывается! Ограбить нашу каптёрку!.. Многие догадываются, а кое-кто и знает, что мы храним здесь деньги и купленные к дембелю гражданские вещи… – как всегда при делах, начал зазнайкой умничать и поучать товарищей сержант Кравцов. – Ну чё, Петрович, всё на месте?! Ничего не спёрли?! – деловито окрикнул он старшину, копошившегося  в каптёрке…

–Да  вроде  всё  ценное  на месте… Всего-навсего  пяти  банок тушёнки  не хватает… И когда только, бл…, крысы, успели увести-то?! Всего лишь на минуту кладовку без присмотру  оставил!..

(А если вспомнить, двумя неделями ранее баночную тушёнку изъял каптёр Сарайкин  для  электроугощения  этих  самых  плюшевых  зверьков…)

Комбат сидел тихо у крыльца на солдафонской груде тел и  не  проявлял  себя,  слушая с улицы сержантскую болтовню в коридоре ангара, намереваясь полностью выяснить причину казарменного безобразия... Преждевременность яви командирской статуи повлияла бы на правдивую картинку дознания и исказила бы  её  в  ахинейские чуши. Всё это старый служака хорошо знал и чаял рассекретить, в довесок ко всему прочему произошедшему, ещё более интересные и пикантные подробности,  помимо тех, что еженедельным донесением клали ему  на  стол “птенцы гнезда  ефимовского СМЕРШа” – своеручного  кружка  замполита  части...

Не услышав ничего такого нового и экстравагантного, ошеломляющего и будоражащего “нерьви в желудке”, превращающего десяток волосков на голове в ёжиковую игольчатую щетину и, более того, из-за чего не только погоны сорвать соизволят, но и самого как “государственного вредителя” – в белой рубахе и таких же подштанниках – на расстрел повести!.. Майор облегчённо хмыкнул и тут же грозно  объявил  себя:

–Почему, засранцы, командира должным образом не встречаем?! А?!! – И вступил на  порог казармы…

Сержанты “обосрационно” замерли в своих позах, словно бандар-логи перед питоном Каа1.

–Где хлеб-соль?!! Не вижу солдатиков в кокошниках!! Где рота, сержанты?!! И почему она не в койках?!!.. – ревел, багровея лицом, майор  Бондаренко…

Первым справился с утробным волнением сержант Волчков и попытался, заикаясь, объясниться:

–Здрав… жел… тырищ… мэейр…

И тут же, посланный комбатовской катапультой,  как сопля  в полёте, улетел метров на пять, сшибая с ног в планерном пилотировании двух других сержантов. Кравцов и Кузовлёв, вставая на четвереньки, получили довеском ещё пару пинчищ по заднице “вашбродьским”  хромовым сапогом...

Комбат  возмущённо,  по-отечески,  разошёлся  не  на   шутку…

 

 

 

 

 

–Хватаем, гусарюги, вёдра с водой! И приводим в чувство солдатиков, лежащих у крыльца!..

Волчков медленно, с прислонёнными ладонями к обоим ушам, словно после контузии, раскачиваясь и спотыкаясь, поднимался в углу коридора. Бубенцов, хмуро взирая, стоял, подёргивая коленкой, на пороге старшинской комнаты,  ожидая  своей  участи  и  нелицеприятного  разговора  по душам  с  командиром  части...

С парадного входа от крыльца ангара высунулись две сержантские физии, боясь показываться всем телом, и,  добавляя  друг друга, подлизно  кивая головами,  замурлыкали:

–Товарищ майор, товарищ майор… А кого откачивать-та?.. Водой поливать и полотенцами обмахивать?.. Таковых здеся нету… Рота вся тута… И приказаний ожидают…

–Заводи в казарму, Кузовлёв!.. Провести поверку, и через десять минут чтобы был отбой!.. Дежурный по части явится – перепроверит!.. Бубенцов! Со мной в машину, до штабу!..

Объехав соседнюю “мапутовскую” часть, въехали через врата КПП своего колхоза,  в котором военные, частенько сравнивая с потусторонним миром, то есть с гражданским, уподобляя,  величали комбата “председателем”...

И было из-за чего… На пустом месте, у гнилого пруда-болота, без выделенного финансирования на обустройство передислоцированной из Сибири части (а может, и выделялось, только растворилось в высокочинных генеральских кабинетах) вырастало “сорняком” новое “заборо-канавное” подразделение инженерных войск. За счёт  мужицкой хозяйской хватки, а не какого-то там абстрактного комсомольского энтузиазма засыпалась территория строительными отходами и утрамбовывался грунт ручными болванками. Строились с грехом пополам новые казармы, санчасть, клуб и даже оригинальный по конструктивности плацовый фонтан. Ничего не пропадало даром в руководимом им подразделении. От изношенных кирзовых сапог отрезалась нижняя, юфтевая кройка и складировалась по отдельности, вместе с мешками старых валенок и солдатского тряпьёвого обмундирования. Затем это добро, документально оформленное, продавалось старьёвщикам – цепочным участникам “всесоюзного цехового дела”. У нуворишей всё это шло в переработку с последующим изготовлением из этого материала дефицитно-модной женской и мужской обуви, эксклюзивно-нестандартной мебели, аксессуаров и прочая, левой обёрточной бумаги и картона, тонновая масса которых по волшебству бакалейщиков превращалась в советской торговле в тонны мяса,  колбасы, рыбы  и  всевозможных  кондитерских изделий…

Построен был свинарник, и приобретена по бартерному обмену “трудовых субботников” элитная свиноматка из близстоящего передового совхоза “Коммунарка”. Но даже такую безвозмездно-кипучую хозяйственную деятельность надо было проводить с постоянной оглядкой на “компетентные” исполнительные и политические органы разных уровней...

Из двух ангарных помещений был создан гаражно-ремонтный комплекс с механо- станочным оборудованием. Среди солдат нашлись мастеровитые рукодельники с образованием и без, инженеры, техники и слесаря, которые из подручного металлолома, смекалки и находчивости собрали за полгода три грузовые автомашины и санитарный УАЗ-буханку. С “мастерских стапелей” уже готовился съезжать новенький автобус  марки ПАЗ, с задуманной установкой зиловского движка, а комбатовский автомобиль по перебранной и  начинённой  утробности  мог  конкурировать  с  бэтээром…

А ведь совсем недавно часть была “безлошадной”, и комбату, подтрунивая и подсмеиваясь,   туркестанские    дембеля   предлагали   выписно   принять   их   общаковый

 

подарок – “молядова”, горячего длинноухого осла. Чтобы он не расшаркивался и не клянчил транспорт в соседней части, а мог своевременно посещать  стройобъекты  и  всякие  там совещания.

И весь этот военно-колхозный многонациональный ансамбль “трубадуров и буров, песняров и технарёв, самоделкиных и безделкиных, шапокляков и смеляков” дирижировался не музыкальной палочкой черенка лопаты, а крепкими вожжами, сомкнутыми в левой, богатырской руке. В правой же майор блюл офицерскую честь.  Солдат никогда не унижал и не обижал рукоприкладством.  Многие,  изучив  особенности его характера, использовали и разворачивали  некоторые  обыденные  моменты  в служебную преференцию получения армейских благ. Все знали: комбат сейчас добрый и отзывчивый мамонт, подходи и скромнягой проси увольнение в город, отпуск домой, денежный кредит на покупку костюма к дембелю, когда  он,  укромно  уединившись, отойдя в сторонку, доставал из кармана шинели горбушку ржаного хлеба, ароматно- ядрёную луковицу и, перекусывая ими, пребывал в смачном благодушии. Офицерам и строевым сержантам бывало, правда, перепадало, но за такие “фулиганистые и пьяно- дебошные” выходки, по которым не то что гауптвахта – разжалование или дисбат  плакали, а суровая тюрьма в Джамбуле верблюжьими слюнями навзрыд рыдала. Комбат всех спасал, вытаскивал за уши – под свою ответственность и убедительные просьбы “последнего прощения” – из милицейских  КПЗ, военных комендатур,  фабрично- складских вохровских кутузок. Улаживал ущербно-претензионные конфликты с ресторанами и кафе, с распивочными пельменными и пивными столовками, а также и с гражданской пострадавшей стороной. Потом, уже в части, нравоучительно, по-отечески случалось кулаком и ремнём давал наставления “по уму-разуму”. За что ему многие военнослужащие, уволенные из армии, впоследствии всех передряг вернувшиеся домой, к семьям, и оставшиеся в круговороте жизни, а не во мрачности острожного распорядка, были очень обязаны. Писали благодарные письма, присылали поздравительные открытки, приглашения  на свадьбу  и  крещение  своих  первенцев...

Комбат представлял ту мужицкую, солевую прослойку “пупового каравая” Земли Русской, с ног до головы умиротворённо обвешанного детками малыми и навыворот заступой своей: «Держись, вражина!.. Эх, да, дубинушка, ухнем!..» Поэтому и держал на приплацовом газоне восьмизвеньевую гусеничную цепь от  трактора  как  напоминание  тем,  кто  порушает  и  пятнает  понятия  о  чести  и  достоинстве  командирского  начала...

Как-то раз он перед всем построенным батальоном огрел этим траковым браслетом по хребтине мерзопакостного офицера, который мордобойничал по солдатским головушкам, выбивая деньги на разгул с местными шлюхами, глумливой весёлостью упиваясь  вместе  с  ними,  как  служивые  дёргаются  и  корчатся  от  боли...

С этого дня возмездной справедливости  нехороший  офицер  в  нашей  части  больше  не служил. Не то  комиссовали  по  нездоровью, не то с позором уволили  из  рядов  Советской Армии...

В общем, цепь эту регулярно смазывали солидолом, чтоб не заржавела и являлась своего рода памятью, впечатанной в газон плаца как голливудская гранитная именная звезда...

–Сруливай к КЭЧ!.. – приказал комбат водителю. – И затормози у торца… Только тихонечко, с потушенными фарами… Не будем ошеломлять борисовских художников барским визитом в час ночи… Полумесяцем с темноты, не тревожа покоя, через окна поглядим на ихнее творчество… Уж больно я нутром переживаю за новую казарму... Какие-то сны нехорошие… с пожарными  сияниями  снятся…  Зверьков  каких-то спасают…    Белочек,    что    ли?..    Тушёнкой    подкармливают…    Электрокардиограмму

 

делают… Никак не пойму и не разберу, к чему бы это. А?! А ты, смотрю, Николай, – неожиданно обратился он к старшине, – после армии в лесники или егеря подашься служить?..

–С чего Вы взяли, Дмитрий Юрьевич?.. – шмыгая носом, виновато-обидчиво поинтересовался  на  заднем  сиденье  Бубенцов...

–Да с того самого, Коля!.. Я вот тебя на должность старшины роты назначил… Думал, как в казацкой степи, воздух прозрачно-хрустальным и разряжённым будет…  А ты, бобёр, буреломы намеренным упущением в роте возводишь, чтоб гнили побольше разводилось… А затем по законно-уставным актам лес бедолажный санитарной вырубкой валишь… И выходит так, что поощрять и награждать за эти подставные успехи надо не от имени Советской Армии, а от лесного хозяйства… Ежедневным праздником, когда всех пеньков  и  чурбанов  представительно  черенком  от  лопаты  проздравляют…

–А в День танкиста, по ходу, гусеничной цепью, которая на плацу лежит… – опять-таки  обидчиво,  но  с  оттенком  гонора  пробурчал  Бубенцов...

–Так, старшина, помолчи, приехали… Выходи тихонько из машины и не хлопай дверью... – вполголоса  скомандовал  командир  и  бесшумно  вылез  из кабины на  улицу…

После заячьих заметаний следов и предупреждения дежурного по части лейтенанта Митрохина о том, что тайно приехал комбат и проводится внезапная поверка части, я отправился со штаба в новую казарму, где – не предвидя мною – на полных парах кустарного электротэна происходила “поварёжная приготовка” и сервировка к восьмому молдавскому завтраку. А время-то уже давно перевалило за полночь. Свет горел только в Ленинской комнате, и было довольно-таки тихо в казарме с учётом того, что  сюда послали работать шесть солдат-“добровольщиков”, окромя мастеров эпистолярного жанра, ненарочных горлопанов Шубы и Поденыча. На крыльце и в коридоре никто не встречал, зато сразу же ударил в нос аппетитный запах варёного  картофеля  с  мясом. Дверь “политкухни” была открыта настежь, и я, встав на пороге, прислонился плечом к дверному косяку. Шуба, сидя на перевёрнутом ведре, помешивал в огромной кастрюле колдовскую похлёбку. А иначе и не скажешь. Рядом с ним на листе фанеры лежали травяные пучки и корешки для “декорации” универсального блюда. Поденыч обитался в углу комнаты, на постеленной телогрейке, в полулежащей позе, опершись плечами и головой на стену, и, приспустив пилотку на глаза, не то дрых, не то терпеливо ожидал Витькиного  стряпушьего  кликушества: «Хаванье  готово! Извольте  к  бачку  на  пробу!..»

–Шуба, а  где  солдатики, выделенные  нам  в  помощь?! Которых  я  направил  сюда с  бригадиром Епифановым!..

Молдаванин испугово дёрнулся от неожиданности моего громко  заданного  вопроса,  оставил  лопатную  ложку-поварёшку  в  лошадиной  кастрюли  и  повернулся:

–А-а,  Сашок…  Щас,  минут  через  десять, обедать  будем…

–Какой  обед, Витёк! Комбат  приехал!..  Давай  сворачивай  свою  полевую  кухню!  А  то  он  её  разворотит  сапогом  по полу  и  заставит  языками  слизывать!  До вечера будешь  полдничать!..

–К-к-какая комбат?.. Он же вечером уехал… – заморгав глазками, тревожно залопотал Шуба. – Вчера ещё издалека глазами провожал, когда ихний жопарожец с верхним люком, откуда его макушка торчала, через КПП выезжал, в направлении Калужского шоссе…

В углу,  проснувшись,  приподнялся  Поденыч:

–Здорово, Сань!.. Чё случилось-та?.. Чё цыган-та вопит? Конское ведро, что ль, украли?!

 

–Комбат приехал, Вова! Комба-а-ат! Сам видел!.. – И вновь перевёл тревожный взгляд на молдаванина, варившего своё “шубан-хали” на  тэн-дуге  из  разобранной бытовой электропечи, лежавшей на трёх кирпичах, а огромный бак, бурля паром, стоял на ней…

«Да-а, Бондаренко если этот кильдим-шалман увидит, то этим тэном выжженное клеймо на заднице поставит за грубейшее нарушение  пожарной  безопасности… Туалет уже спалили…» Мрачно поёжившись и представив сознанием картинку расправы, взвинченно  закричал  на  них:

–Говорю вам, остолопы! Сам видел, как он приехал! В нашей роте строевым сержантам вафельные галстуки  повязывал! С минуты  на минуту может  здесь появиться! А вы, поросята, Ленинскую комнату в пищеблок  превратили! Выключайте и  убирайте  тэны поскорее! Прячьте куда-нибудь этот поварской вертеп!.. Я спрашиваю вас, где выделенные  солдатики?!  Где  старший  группы  Епифанов?!

–Да-а  как  эта… – зашамкал губастым  ртом Шуба, разводя-сводя  руки  в  сторону. – Картошку-та лентяи почистили, я их отправил в свободную незапертую комнату дрыхнуть… Чаво им тут, глядя на нас, голодными кадыками щёлкать… Лишние хлеборезки нам обуза… Как говорится, на чужой каравай не разевай ратай... Первий кабинет  в  конце  коридора…  Там  они  ночлежку  устроили…

Я  с  раздражением  сплюнул  на  пол:

–Ну,  ты,  Витёк,  неисправим!..

–Товарищ  комсорг…  Я  тут…  Что  нам  делать?..

Дёрнувшись от неожиданности, я резко обернулся на посторонний голос. Из темноты  казармы  вышел  солдат Епифанов...

–Ты, Алексей, молодец! Бодрствуешь, значит… Беги, буди солдат, если они ещё спят… Нет, стой! Погоди!.. Иди-ка принимай пост дневального на крыльцо КЭЧ… Если заметишь, что кто-то приближается в темноте к казарме, кричи  громко  команду «Смирно!..»  Ты, понял  меня,  Епифанов?!..

–Дя-а-а… – протяжно-робко вымолвил в ответ Алёша и неуклюже сделал руки по швам…

–Ну, ступай,  принимай  караул! Смотри не проморгай лазутчиков! А добровольцев  я  сам  разбужу…  А  ты,  Виктор, чего стоишь тут?! Зенками бликуешь! Иди скорее  убирай  и  прячь  свою  кухонную  утварь!  Застанут  врасплох – несдобровать  нам  всем!.

Шуба, как сильно хотящий писать мальчик, затоптался  и задрыгался  в  коленках  на месте  и  просящей  зудою  обидчиво  промурзил:

–Бо-ри-сыч… ну-у,  я  ещё  только  минутки  три  помешаю  тушево?..

–Ты чё, молдаван, не осознаёшь последствия, что ли?! Неужель тупой такой? Или прикидываешься?! Из тебя щас самого тушу боксёрскую  главный шеф-повар  изготовит!  За вредительство в кулинарных технологиях!.. Так, всё!.. Я побежал тормошить солдат… Если что, скажешь… – Паузой, на пару секунд задумался и  тут  же  досадно  махнул  рукой: – А-а… да  ну  тебя!  Только  навредишь  пустомельством  своим!..

–Ну  чё  сказать-та, Сань?!.. – надуваясь  обидою,  крикнул  мне  вдогонку   Шуба…

–Если крепко спросят, тогда ответишь: мол, не знаю, где комсорг… ушёл куда-то с солдатами… Так проще будет… – не оборачиваясь, я с эхом  прокурлыкал  в  конце  тёмного коридора  противоположной  стороны казармы...

Молдаванин чуть постоял, что-то перетирая в своей плюшевой голове; кряхтя, хмыкнул, сам себя распонимая – не то к кнутам, не то к пряникам, и, матюгнувшись- сплюнув,  зашёл  в  Ленкомнату.  Электротэн  был  выключен.  Открыл  крышку  кастрюли,

 

облизнулся  и  с  сожалением  глубоко  вздохнул,  поведя  носом  в  разные  стороны над чародейно-смоковным  паром, исходящим  из  бачка...

Немец занимался делом, выпиливая лобзиком очередную объёмную букву, каковую затем окунали в ведре с белой эмульсией и клали просушиваться на лист фанеры... Вован не был “блюдопоклонником” кулебяк, беляшей, сосисок и  прочих  кондитерских приманок. В отличие от Витька, готового совершать безрассудные поступки, чтобы заполучить баранку краковской колбасы, Вова исполнял их за бутылку водки. Посему, увлёкшись искусно-тонкой работой, как-то и позабыл про стоящую в центре зала  “вкусную”  кастрюлю…

–Поде-е-ныч… – тихонько, подлизанно-лукаво окрикнул Шуба сослуживца. – Кастрюлю-та, наказывают, прятать надо… А оно нам это надо? Надо, Вовчик?!.. Так и не отьведали  горячей  голубиной “тушатинки”…

–Чего-чего ты там про голубиную жратву-то заикнулся?! – уронив лобзик  и слегка опешив  от  услышанного,  жёстко переспросил  Поденыч…

–Прятать, говорю,  надо  былинную похлёбку…

–Ну так и прячь!.. – огрызнулся Вован. – Ненароком и правда сейчас нагрянет сюда былинный  Дима  Косоврат! И  будет  долго тогда  в  твоих ушах  и заднице  оркестровый туш   с  басовыми  голубками исполняться!..

По художественному замыслу над подтрибунным возвышением, на передней стене, слева от окна, располагалась позолоченно-барельефная лавровая ветвь. От неё тремя рядами расходился объёмный и в том же цвете девизный лозунг: “Решения Ленинской Партии – в жизнь!” Справа, на встроенной в общую монументальную концепцию стене- передовице, на обтянутом красным шёлком панно располагались фотопортретные мини- стенды членов и кандидатов Политбюро КПСС. Внизу всех политических  экспозиций  было создано юбочно-шкафное основание из панелей красного дерева, с центральным “подматрёшечным” тумба-выступом под бюст В. И. Ленина. Именно под ним столяр Шуба соорудил свою секретную кладовку “с политическим подтекстом”… «Уж на бездверную тумбу, на которой  стоит  гипсовый  Ильич, не  то что  коситься  с  подозрением  о существовании внутри чего-либо, а даже и подумать, негодяи, не  посмеют!..» – вдохновенно напутствовался он этим могущественным доводом, когда мастерил свой тайник...

Передняя панель выдвигалась просто, но хитроумно. Нужно было чуть приподнять вместе со скульптурой за передний край верхнюю постаментную плиту, которая выходила из штыревого соединения, и вынимай, отставляй в сторону лицевой щиток, – шкатулка открыта, в кою могла запросто поместиться сорокалитровая фляга. И в данный момент переполоха, связанного с приездом комбата, прямо сюда намеревался, спрятав, поставить  пикантно-вёдерную  кастрюлю  мавзолейный  стряпчий  Виктор  Шуба...

Молдаванин ещё раз вдохнул над парящим ароматом “кинь-дейского” варева, приправленно-сдобренного травами и корешками по особо-знахарским карпатским рецептам. Слегка поводил в обе стороны надутыми щеками и, в расстроенных чувствах, дрожащей  рукою  накрыл  крышкой  кастрюлю…

В эти самые утробно-волнительные минуты борьбы  живота и  мозга,  где  победил всё же разум, со стороны улицы к краям проёма ночного окна казармы притёрлись две нахмуренные “будковые физии” – майора Бондаренко и старшины роты Бубенцова. От завиденного-происходящего в Ленинской комнате Коля зашипел “матерковым клёшем”, пружиня и подпрыгивая в коленках. Больше театрально-показно, Рексом выслуживая повинность и подавляя собственную тревогу на новый раскат командирской бури. Но майор   не   взорвался   ураганным   брависсимо,  а   треснул  тихой  сухой  молнией     по

 

подзатыльникуКолюни,благополутораметроваярукапозволялапроизвестиэтот физический  эффект  с  лёгкостью.  И тихо,  зло  процедил  сквозь  зубы:

–Угомонись,  старшина… Не  время  ещё…

В это мгновение глухих командирских разрядов Шуба вдруг  что-то  почувствовал или уловил третьим глазом и ухом подкрадывающуюся мраком улицы опасность за тёмным окном комнаты. Подошёл поближе к нему и, настороженно пригнувшись, почти прижавшись к стеклу, поводил головой в разные стороны и, никого не обличив в чёрном пространстве ночи, как-то недвусмысленно, но с сомнением промолвил, отворачиваясь от окна:

–Прятать, говорю,  надо… прятать…

А кровь, тревожа струнки жил, уже мятежно зааккордила в сознании:  «Быстрее, Витя! Быстрее!..»

Вовремя откинувшись от обозрения, “засадники” отчётливо услышали произнесённую  фразу  о  необходимости  чего-то скрыть…

–Пора!.. – вполголоса рявкнул Бондаренко и первым “бульдозером” ринулся к крыльцу казармы, на котором в это время, низко согнувшись к ступенькам, искал выпавшую  десятикопеечную  монету  караульный  солдат  Алёша  Епифанов...

Тщетно пошарив руками по тёмно-грязной плите входа, достал из кармана спички. Чиркнул о коробок, на мгновение вспышки ослепив себя в ночи, и тут  же  послышал  позади себя тяжёлые приближающиеся шаги с придавленно-меховым двухсопловым дыханием. Медленно сковываясь по мышцам от проступившего ледяными мурашами страха, развернулся и завидел в отблеске угасающего огонька ужасающе разъярённую морду лешего-йети, одетого в военную форму, а за ним вторую, громадно-искажённую  тень зловещей неизвестности. Ночное “юдо” приложило указательный палец к своим толстенным губам, а караульному Алёшеньке показалось в мимолёте полуобморочного видения иначе: что волосатой граблей оно провело по горлу… И он заголосил, остатками душевной мочи, берендеевским сипловатым петушком, оглашая предрассветный мрак обречённым ором:

–Рэ-э-жу-ут!!! Спас-си-те!!!..

И, захрипев на взлёте сапожек, заглох от прижатой ручищи к его “грабаульному свистку”, обмяк телом и от переизбытка страхолюдных чувств обморочно свалился майору под ноги. Тот на секунды замешкался и, уже не таясь, громко приказал   старшине:

–Снеси солдатика в санчасть! Дайте нюхнуть нашатырю!.. – И рванулся вовнутрь казармы…

Шуба в эту минуту начала облавы приподнял двумя руками вёдерную кастрюлю, чтобы поставить её в тайник, и от неожиданности вздрогнул, чуть не уронив её, услышав истерическую диссонансу епифановского «Ку-ка-рэ-жут! Спас-си-те! Ку-ка-ре! Хры-хр-  р…» Витя на мгновение вкопанно замер, как хомячок в  стойке,  прижав  руками кастрюльку к животу, и вдруг, включив какой-то невообразимый внутренний форсаж Микки-Мауса, в мановение ока, реактивно преодолел семиметровое расстояние от центра зала до подмонументальной тубы. Как по клавишам рояля, тремя кистевыми движениями всунул бадейку вовнутрь, поставил на место лицевую крышку, опустив в её пазы верхнюю панель-плиту с бюстом Пролетарского Вождя, и успел отскочить от секретного места  опять  к  центру  зала...

И весь этот “эквилибриум” соизмерим был не более трём секундам. А было бы больше, то его непременно застукали бы с пыла-жаровой похлёбкой и “мелодрамо- комедюйская стряпушечья новелла” закончилась бы с возможными трагедийными интерпретациями.  (Мы  потом  не   раз  засекали   время   на  секундомер  на  преодоление

 

расстояний орбитального полёта и посадок “от-страха-навта” Виктора Шуба и рывок комбата от крыльца казармы до входа в Ленинскую комнату. Не более трёх секунд было в распоряжении молдаванина! Не иначе как чудным переклиниванием всего и вся, – эту невероятность  вполне  возможно  и  обозначить…)

Бондаренко буреломом ворвался в Ленкомнату, ошеломляюще резко открыв дверь, которая от резонансно-пружинных ударов об косяк и туловище командира-великана слетела  с петель, разбив  при падении вдребезги внутривитражное  стекло. Выпученными  от ярости циркулярными глазами посмотрел сверху на моргающего пуковым испугом колобка Витю. Слегка отодвинул его в сторону, что тот, как бадминтонный воланчик, отлетел на застывшего с лобзиковым выпиливанием Поденыча.  И  далее  катковым кубарем они прокатились по изготовленным из декоративного травертина объёмным буквам, разложенным для просушки на оргалитовом  листе после окраски, по будённовской лошади из папье-маше, по огромным орденам и штандартам и конструктивным элементам – превратив часть бутафорской  экспозиции  в  мусорную труху. Вовано-Витьковский футбольно-валовый ком остановила стена помещения, и он развалился на две фигурные части – Шубы и Поденыча, обклеенные с головы до ног прилепившимся искусствоведческим раздавленным композитом. Оба от центрифужной карусели выглядели “обалденно”… Суматошно вскочив на ноги, чуть было опять не свалились на пол, но удержались, оперевшись маятником друг на друга, и, словно истощённые лагерники,  покачиваясь от  сильного ветра, косоглазой непоняткою  смотрели в пространство: молдаванин – в разные стороны, у немца взор был сведён к переносице. Ничего  не  произнося  и  кротко  ожидая  командирской  волюшки,  стали  приходить  в  себя  и,  опасливо  озираясь, отряхиваться…

Комбат  тем  временем  ревел  “заводо-гудковым”  продолжительным  вопросом:

–Где-е?!!  Где-е  она-а?!!  Я  спрашиваю  вас!!  Засранцы!!  Где-е кастрюля-а?!!

–К-к-ка-кая   к-кас-стрюля?.. – заикаясь  от  страха,  промямлил  Шуба...

Майор резко подошёл к кулинарному прохиндейчику и уже решённым трибуналом посмотрел на него, буравя эшафотным взглядом, да так, что у Витька душа не просто спряталась  в  пятках,  а  колотилась  в  них  голубем,  просясь  на  свободу...

Расширившимися  ноздрями  взбудораженно вдохнул  воздух:

–У-у-ух, негодник!..

Замахнулся, но не стал рукоприкладничать, иначе сразу же  выплыло обрывающее без  предисловий – сюжет титра “Конец”. Комбат крепко схватил поварёнка за подмышки, приподнял и, как нашкодившего ребёнка, потряс его, точно мешочком с лотошными бабками, при этом рыча ему в лицо и приговаривая:

–Где  кастрюля,  негодяй?!! Где комсорг Борисов?!! Отвечай, паскудник!! Шуба  зажмурившимся  рыжим  котом-обормотом  погибельно  пищал:

–Не  зня-а-а-аю!  Не зня-а-а-аю!..

Майор вдруг неожиданно отпустил пискуна-страдальца,  и  кулевой Витюня свалился на пол, сразу же откатившись проворным мячиком в  сторону,  от  греха подальше, от хромовых сапог сорок восьмого размера. Бондаренко, жёстко шаркая гулливеровскими ногами, стал хаотично-размашисто ходить по комнате, отодвигая и переворачивая всё, что попадало под его разъярённый взгляд, который, постепенно размазываясь, растягивался в гримасу глупого недоумения: кастрюли нигде не было... Ни в углах, ни под столами и стульями, ни на потолке, на который он вдумчиво смотрел несколько долгих секунд и, причмокнув незадачливо губами, принялся проверять и ощупывать оконные рамы.  Все они были законопачены и прокрашены, открывались  только  узкие  форточки,  через  которые  могла  пролезть  лишь  махонькая  кастрюлька из

 

детского игрового набора “Дочки-матери”. Комбат вновь пристально  посмотрел  в сторону столяров-искусников. С напускной строгостью задумчиво  оглядел  их…  “За пазуху такую бадью не спрячешь…” И уже с простодушной октавой в голосе ещё раз переспросил:

–Так где же ваш волшебный чугунок, солдатики? А-а?! Неужели обман зрения?! Пси-фактор какой-то! А-а?!.. Ведь пахнет варевом! Не могу только понять – чем?.. Будто седло конское сварили, да ещё  запах  лака  с  краской  перебивает  аромат  говножуйский!.. – (Как он был близок к истине!)  – Что  на  это  скажете, оглоеды?!..

Солдаты  нахмуренно  молчали,  по-детски  опустив  головы…

Комбат подошёл к постаментной тубе, паузно, с почтением полицезрел на бюст Вождя мирового пролетариата, затем достал из кармана брюк носовой платок и протёр им нос и массивную лысину “Непререкаемого”. Чуть поклонившись ему, тут же выпрямился  и,  как  бы  про  себя  размышляя,  но  вслух,  рассудительно-спокойно  проговорил:

–Но  ведь  и  Бубенцов же  видел… Хотя… что  он  видел? Я его  и  не спрашивал… Вдруг  всполошенно  развернулся,  отыскал  взглядом  отфутболенный  его же ногами

к стене электротэн, раскиданные кирпичи, на которых он лежал, и сызнова, со строго налитым лицом,  продолжил  разнос-дознание:

–А электроплитка кустарная для чего?! А-а?! Не молчим! Отвечаем, балбесы! Чтоб ещё и в довесок казарму спалить?! Вам уже одного сортира мало?! Не эффектно?!.. Я же строго-настрого запретил в части использование всевозможных электроприборов! Кроме радио и телевизора, под ответственность! А вы что, пакостники, творите?! Чего молчим?! Отвечаем командиру!..

Солдатики,  стоя,  виновато  переминались  с  ноги  на  ногу…

–Ну, щаз-з вы у меня в штабе всё расскажете! Как миленькие! Как на детском утреннике! С эпиграфом и речовкой автора к руководству! С прологом и эпилогом, и по отдельности  частями действа!..

–Дя… ми… тута… буквы сушили… – шмыгая носом и горестно вздыхая, промямлил  насупившийся  Шуба...

Немец быстрее освоился в  сумбурно-допросной обстановке и,  осмелев, “зашпрехал” более субординарно-отчётливее,  перебивая  и  вторя  россказням молдаванина:

–Товарищ майор! Товарищ майор!.. Вырезанную композицию мы таким образом сушим после окрашивания в лаке или в краске… так сказать, ускоряем  процесс… Комсорг  согласовал  эту  жарочную  технологию  с  замполитом  части…

Комбат недоверчиво хмыкнул на болтовню Поденыча; сделав заметное движение подбородком и носом, нюхнул вокруг воздух и недовольным взглядом оглядел солдата: мол,  ты  часом  не  опился  шнапсом,  прусак?..  Ещё  раз  хмыкнул  и  растянуто  пробасил:

–Разрешили, говоришь?!.. Разберёмся!.. Ну,  а где  Борисов?! Почему  он  вас здесь не  контролирует?!

Тут Шуба, опять коверкая, заелозил языком, перемешивая лопотню с молдавским завываньем:

–На  скляд  комсорг  ушла… с  четырём  сольдатами… Чаво-та не донесли в прошлом  разе… Там  на  площадке оставили…

–Не донесли! Тямь оставиля!.. – раздражённо передразнил Бондаренко. – Это, солдат,  когда  беда  с животом  приключается, то, бывает, дерьмо  до туалету  не доносят! И  с конфузом  в штаны  накладывают!.. Борисов  прибудет – доложите  ему, чтоб  сразу же, без промедления, в штаб ко мне явился! И без него никакие, бл…, сушилки не включать!! Всё  поняли?!!

 

–Дя-а, так точно, дя-а, товарищ командир… – загалдели в ответ “братвейлеровские” гуси.

Туалет, в римском стиле, они от пожара не уберегли, но на сей раз кручёным выгораживаньем  комбатовскую  искру затушили...

Половину действия разносольного концерта, происходящего в Ленинской комнате, мне удалось услышать и частично увидеть из-за “шифоньерной портьеры” двух  трущобных фанерных шкафов, одиноко стоящих посреди пустого помещения. К ним я перебрался почти ползком из бывшего женского туалета КЭЧ, где схроном оставил четырёх  солдатиков, велев  им  закрыться  изнутри,  и  строжайше запретил издавать какие- либо  пуки  и  чирики...

Бондаренко, громыхая сапогами, вышел из Ленкомнаты. На крыльце послышался начальственно-досадный “матерковый растирай”, звучный “по розе ветров”, смачный плевок, резкий визг (по очевидности, шофёра) и “трёхсловное глаголо-прилагательное причастие”  к  монологу  нравоучительных  наставлений.

–Спишь, Афоня! Едрит твою задницу! Машину раздели!.. Ты уже, мудак, в новоделанном асфальтоукладчике сидишь!.. Тента нету! Смандили, сукины дети!.. Один зелёный  кабриолет  без  колёс остался!..

Водитель после оплеушного подзатыльника,  суматошно раскрыв  пятаковые монокли  глаз, созерцал  в  темноте  лишь  рассыпающиеся  салютом  бенгальские  огоньки  и  чуть  не  тронулся умом  от услышанной  новости  в  общем  речитативе  командирской ругани.  Прикрыв  руками  голову, вывалился  в  открытую  дверь  кабины  и,  крутанувшись  на месте волчком, с соплежуйским воплем попытался ретироваться в ночное восвояси. Командир дугообразным захватом поймал автобалеруна, прижал к себе и хрипло- басовитым  шёпотом  пробурчал  ему  на ухо:

–Заводи  машину,  Афанасий…  Поехали,  дорогой,  до   штабу…

–А как же?.. – пискнул водитель, но комбат сразу же оборвал его и легонько, успокаивающе  похлопал  солдата  по  спине:

–Заводи, Афонь, да побыстрее, я пошутил… Бдеть надобно, а не сны девичьи смотреть, опустив  уши  на  нос…

Машина  завелась,  замурзилась  переключением  коробки  скоростей  и  уехала…

Я вышел из-за шкафного укрытия и осторожно подошёл к входу в Ленкомнату, помышляя скрытно послушать, о чём токуют павлинами разнопёрые мастеровые, украшенные с головы до ног, как новогодние ёлки, разноцветными лентами бумажного бархата с прилепившимися раздавленными буквами и кусочками папье-маше останков будённовской лошади…

Шуба  ворчливо  хныкал  по  поводу  своего  обескураживающего вида:

–Да разве ж это ототрёшь и отстираешь?!.. Бубенцову фанфуревый зупырь придётся ставить… А иначе, по-другому, ни за что нам новую форму не получить… Новобранцев  всех  уже  давно  обменом раздели… Чаво делать-та-а, Во-ва-а?!.. Как служить- та  дальше?!..

–Вот и служи-живи покеда, раз тебе её, утробную, сохранили!.. Хорошо хоть, не попинал платформами своими! Тогда надолго ты,  Витёк,  облизуньи  помыслы  позабыл бы! А всё больше печатной прессой в сортире интересовался!.. – сидя на перевёрнутом табурете, попыхивая замуслявленной цигаркой и хрипло подкашливая, философски промудрекал  Поденыч,  сплёвывая  с нижней  губы  табачную  шелуху…

Тут я помыслил, что пора появиться на сцене. Пролог всем известен, и нужен финальный аккорд, а прочее останется за критикой... «И сделать это надобно, как и для всякой    другой    премьеры,   посолиднее,    погромогласнее,   с   брависсимо!..    Можно  и

 

позаимствовать у Гоголя… К вам приехал ревизор, и всё тута! Далее – животрепещущая пауза… Просто грандиозно! Каков а-ля финал-парад!..» – смаковал я мысленно предвкушением слюноплесканий восторженной и визжащей от испуга публики, находящейся в Ленинской зале. И, не показываясь в дверном проёме, закадровым, звериным голосом, вопиющим поклонение ужасу, заорал что есть мочи низкочастотным фальцетом:

–С-смир-на-а!!!  Товарищ   май-о-ор  при-и-бы-ли-и!!!..

Поденыч от шоковой внезапности проглотил дымящийся окурок; при этом, дёрнувшись, резко придавил, опускаясь задницей, лежавший боком табурет. Тот, прощально затрещав, развалился, и Вова так и остался в “хеппи-эндовом акте” сидеть с открытым ртом на рассыпавшихся брусках и дощечках, ещё не осознавая, что проглотил горящий  бычок сигареты...

Шуба, вдавив круглую голову в плечи, закатился “пустынной колючкой за дюнный бархан” перевёрнутого столешницей набок стола и кротко затаился, боясь вновь нарисоваться перед “двухчерпачной громоплюйкой главного верблюда строительной части”…

Поразмыслив и взвесив возможные кулакобойные последствия от “варяжного” розыгрыша, я на одувашковых цыпочках призрачной тенью поплыл к женскому туалету  КЭЧ,  где,  как  в  сказке,  оставил,  только  не  семерых,  а  пятерых  барашковых  солдат...

Достигнув цели, прислушался… Тишина… Покорябал ногтями по низу двери, словно  обнаглевшая  мышь,  и  прошипел  в  пороговую  щель:

– Комиссара  пришла… Маля-помалю  открываем  замка…

Ни гугу… «Бдительно охраняют бункерный приказ… Молодцы…» – оценил я  про себя туалетную обстановку. – «А можа, спят?.. Да не-е… Не  слышно  звуков  бэ-э…  бемоль – сонно  млеющего  гурта  отары…»

Издали послышался тресковый шум: немец потихоньку выходил из приспиченного оцепенения.  Поднялся  на  ноги  и  табачной  поперхотою  стал  громко  отплёвываться...

Я  нервозно  заелозил  на  полу  и  сильнее  зашептал  в  поддверную  щель:

–Да  открывайте же  быстрее  свою,  бл…,  кошару!  Это я! Комсорг  Борисов!..

За дверью послышалась шуршащая возня, и шелестяще-причмокивающий голос прошамкал:

–А  чем,  комиссара, докажищь?..

Смекитил я моментально и достал из кармана  военный билет,  сразу же  просунув его в надпороговое пространство. Секунды подтверждения зло-игриво растянулись во времени, и я, чуть не сорвавшись от перенапряга ожидания, хотел уже было заорать трёхэтажным матом, как тихонько, без замкового щелчка, отворилась на ширину ладони дверь, и я, отодвинув её чуть в сторону, заполз на четвереньках в тёмную туалетную комнату.  И  вовремя…

Поденыч медленно выплыл лунной головой в тусклый прямоугольник, исходящий светом из Ленкомнаты. Поозирался по сторонам, осмотрительно всматриваясь и вслушиваясь во мрак казармы. Осторожно, точно  подкрадываясь,  подошёл к выключателю освещения и дёргано-резко включил его. Постоял немного на месте, продолжая опасливо оглядываться по сторонам, и затем недоумённо, как бы не доверяя своим глазам, прошёлся с вытаращенной оглядкой по пусто-эховому залу. Придирчиво осмотрел одиноко стоящие на пространственной середине фанерные шкафы и, подолгу сгибаясь, заглядывал под отопительные батареи. Кого он там искал и выглядывал, толком  не мог понять. Сел на подоконник и закурил, спонтанно прокручивая в голове комбатовское  “ночное рандеву”;  пальцы  рук  подёргивались…

 

Из угла порога Ленкомнаты высунулась котофейская  круглоухая  физия молдаванина. Шуба испугово-вытаращенно поводил глазками по обе стороны пролётного пола и, не обнаружив в казарменной очевидности невероятно монументальных сапог командира части, но заметив и определив в тёмном силуэте у окна Поденыча, беспокойно-заискивающе  промурзюкал:

–Вовчик… Ты  чаво  тама  сидишь?..  А  куды  все  подевались?..

Поденыч сплюнул потухший окурок и, припечатывая его подошвой сапога, неврастенически  громко ответил:

–А  кто  все,  Витя?!  Здеся  нету  никого!  Нету!..

Шуба, продолжая стоять на четвереньках и с опаской выглядывая из-за угла дверного  косяка,  опять-таки  недоумевая,  обособленно  переспросил:

–Но  ведь  кто-то же  чудищем  рычал: «Смирть! Матадоры  прибыли!»?..

–«Майор», Витя, - «майор» - оно  кричало! А тебе всё говядина на шампурной рапире  снится…

Поденыч  подошёл  к Витьку, посмотрел  на того сверху вниз и, ухмыляясь, добавил:

–С чудищем ты, Зипун, в самую точку попал… Тут такие болотные сказки про русалок бакланят – аж волосы на яйцах дыбом встают!.. Да и  хованские  погосты вплотную примыкают… Так что Жуть-не-скучающая вся рядом… Ты чего как поросёнок стоишь?  Можа,  тебя  на  ремешок  пристегнуть?!  Али  след  возьмёшь?!

Шуба  чуф-фно  хмыкнул  и  поднялся  на  ноги…

Я отчётливо слышал их смятенную белиберду, раздающуюся эхом в пустом помещении, поэтому намеренно с замковым щелчком открыл дверь и вышел в пролёт казармы. И сразу же, чтобы погасить очередной “обосрационный  переполох Ленкомовцев”,  громко  обозначил  себя:

–Военкоры, как вы там?! Это я, Борисов!.. Улеглась буря или ещё новый шторм ожидается?!

Немец в злом оскале открыл рот, но неожиданно закатился “несказанным, распирающим  душу  кашлем  радости”…

–Выходи,  стройсь!.. – прокричал  я  прятавшимся  в  туалете  пятерым  солдатам.

Те робкой, измятой от бессонной ночи гурьбой выползли наружу, в сердцах проклиная своё творческо-добровольческое начинание, ещё не ведая, какой неописуемый “всехованский  кордебалет”  творился  в  старой  казарме…

–Рядовой Кухримбаев! Назначаешься старшим группы!.. Доложишь по прибытии дежурному! Шагом марш в расположение роты!.. Всё! Потопали, солдаты!.. – нарочито сердито  скомандовал  я...

Комсомольские энтузиасты, понурив головы, громыхая кирзухами, прошли мимо “ладейных  дел  мастеров”  и  скрылись  в  прикрылечном  тамбуре…

Я,  подойдя  к  партейным  товарищам,  весело гаркнул:

–Ну, чё, купцы-кренделюшники, солонки раззявили?! Аль комиссара не узнаёте?! Чего, Вовчик, кашляем-та?! Неужели картонные котлеты из будённовской конины не по вкусу  пришлись?!  Али  недоперчил  комбат?!

Витёк, подхихикивая, как обезвоживающийся водяной кран, тут же злорадно выложил  командирскую “депешу”:

–Он тебя, кстати, Саня, срочно видеть хочет… Желает проконсультироваться по луковому десерту… Так и сказал: как объявится такой-то растакой-то  Борисов –  чтоб  сразу же,  немедля,  пулей  летел  к  нему  в  штаб!..

Я и так знал, что комбат назначил мне “дежавю-аудиенцию”, потому что  акустически  отчётливо  было  слышно  из  “женского  бельэтажа”  басовое  соло    “Косаря

 

Бондунова”,нопритворноизобразилиспуганнуюгримасуикакбырастерянно переспросил:

–Вызывает?  А зачем?  Не знаете?..

Поденыч  отомщённо-злопыхательски  хмыкнул:

–Там узнаешь, комиссар! Репертуару нам не выдавали!.. Так что не поминай нас лихом,  если  что…

–А  что  “если что”?.. – обречённо  промямлил  я...

–Ступай-ступай, Сань, комбат не любит долго ждать!.. – с  надменной деловитостью изрёк Шуба, надув щёки и смачно причмокнув, словно перед вкусным обедом...

–Ну-у… –  Я  с  театральным  отчаянием  махнул  рукой. –  Прощайте,    товарищи!..

Обнимемся,  что ли...

–Ну  что  ты,  Сань,  в  самом  деле!..  Полупцинерствует  чуть-чуть,  да  и  отпустит  с миром… Так что покедова!.. Ну, а если в горячительности перегнёт оглоблю, не переживай! Навестим в лазарете, селёдочки жирной гостинцем принесём… – продолжал напутствовать,  как  майский  жук,  с  бурчащей  заботою  надутый  Витюня...

Я  вышел  на  улицу  и, чтобы не брызнуть слюнями от хохмы, быстро вынул  из пачки сигарету и, прикуривая на ходу, направился в штаб. Перед парадным крыльцом постоял с полминуты, обдумывая и монтируя в голове оправдательный сценарий;  “ёкорно”,  созвучно  мыслям сплюнул:

–А-а! Будь что будет! Я им что?! Мамка-нянька?! Сутками у колыбельки и манежика стоять!..

Оправил  форму,  застегнул  воротничок  и  поднялся  на  второй   этаж...

За окном дежурного помещения увидел стоящего вполоборота лейтенанта Митрохина, сосредоточенно рассматривающего что-то внизу и одновременно почёсывающего затылок...

–Здравия  желаю,  товарищ  лейтенант!..  Командир  у  себя?..

Митрохин  повернул  голову со скособоченными на носу канцелярскими очками, как-то  встревоженно  и  вскользь  посмотрел  мимо  меня  и жалостливо, почти всхлипывая,  в  аккурат  как  ослик  Ия,  запевным  страданием  ответил:

–И я во всём виноват… И я во всём крайний оказываюсь… И я сегодня именинник… И  я  весь  в  каверзных  подарках…

Я  удивлённо  заморгал  глазами  и  приоткрыл рот:

–Постой,  как – именинник?  Ты  два  часа  назад  ничего  об  этом  не  говорил…

–Два  часа  назад,  Александр,  было  ещё  вчера…

–Ах,  ну да… да… Как-то  не  подумал… Комбат-то  где?..

–Уехал…

–Куда  уехал?.. – с  недоверчивым  беспокойством  переспросил я...

–Домой! Домой укатил он, Борисов!.. – почти уже на срыве, с истерическими нотками юношеского отчаяния, прокричал ответом лейтенант Володя. – Ходил, громыхал по штабу минут двадцать… Орал так, что половина стендов с гвоздей послетала!.. А я стоял, как оловянный солдатик, по стойке смирно и даже боялся дышать… Затем  Дмитрий Юрьевич зашли в дежурку и принялись выворачивать наизнанку тумбовые выдвижные полки… Среди выпавших на пол в кучи служебных журналов, докладных бумаг и рапортов увидел толстенный сборник научной фантастики и в шмоновом азарте хватил им мне по голове… Да та-ак! Что козырёк на фуражке треснул!.. Зато бедолага пластмассовый своей грудью очки защитил… Книга развалилась по переплёту… Ну как  мне  теперь её  в  таком  виде  в  городскую  библиотеку сдавать?!  Мне  же  теперь  ничего

 

интереснейшего  не  выдадут!.. – душевно,  по-ребячьи  захлюпал  своими  переживаниями дежурный  лейтенант…

–Да ладно тебе горемычать, Володя… Придумаем чего-нибудь… Переплетём эту книгу, и  станет  она  как новенькая… Это  и  будет  нашим  подарком  к твоим  именинам! Так что не расстраивайся из-за ерунды… Ты лучше расскажи, что дальше было… – успокаивающим  ободрением  обнадёжил  я  лейтенанта...

–Ничего себе ерунда! Это же дефицит из книжных дефицитов!.. А дальше… – Лейтенант Володечка обидчиво шмыгнул носом и продолжил: – Он пожаловал в свой кабинет… Громыхал в нём буреломом, переворачивая шкафы и полки, бросал  на  пол папки и книги, жутко бранился… Оттуда рёвным самосвалом снова закатил в дежурку, потрясая в поднятой руке книжицей… Я подумал, фолиантная экзекуция продолжится, и убрал очки в карман кителя… И этот мой сентиментальный жест слегка притушил вулкан его эмоций… Бондаренко замолчал на полуазбуке сапожного… Посмотрел на меня сурово… Положил  принесённую книгу  на  стол  и  тыкнул  в  неё  черенковым  пальцем… И  грозно,  с моровым  подтекстом, приказал, чтоб я к следующему дежурству по части этот  корабельный  устав  Военно-морского  флота наизусть выучил... И что, мол, самолично  меня экзаменовать по нему будет… И тут же бульдожно перетявкнул, ну, то есть переспросил: «Как поняли, товарищ лейтенант?!» А я растерянно молчал, словно язык проглотил, ни бе,  ни ме,  ни кукареку… даже  не  шевельнул  головой… В общем, стоял как истукан… Глаза  у него вдруг расширились сервизными тарелочками, и  он  как  грохнет своим самоварным кулачищем по книжке с повторным рыком: «Как поняли?!  Лейтенант!!» – что столешница, треснув, изломом провалилась вовнутрь… Тут у меня язык-колокольчик сразу же оттаял и затренькал, трясясь всеми нёбными поджилками: «Понял! Понял! Понял, – говорю, – товарищ майор! По-о-нял!!..» Он самодовольно улыбнулся, подошёл к окну и крикнул шофёру: «Афанасий!!.. Заводи машину! Теперича домой едем!..» И, развернувшись фасадом ко мне, удивлённо посмотрел на сотворённый столовый макет тектонического  сдвига  материковых  плит…  Хмыкнул,  не  то радуясь,  не  то  огорчаясь, что  не  до  щепного  постфактума тайфунии… Поджал губы дудою и на прощанье заботливо приказал, чтоб табельный стол к сдаче дежурства был починен и приведён в порядок… А иначе… Ух-х!..  Оборвался,  не  договорил, вышел  из  штаба,  сел  в  машину  и уехал… Вот и вся воеводская ночь, Борисов!.. Что он имел в виду, когда откланивался восвояси,  не  знаешь, Сашок?..

Я  промолчал,  кумекая,  как  помочь  именинному  лейтенанту…

–А иначе мне теперь только и остаётся отравиться в обед солдатским борщом с мышиными хвостами… И залечь на дно госпитальной койки в ожидании комиссионного дембеля… – хмурой романистикой подытожил армейский дебют-финал офицер- двухгодичник.  Примолк и тихо присел на стул, тоскливо  поджав  кулачком краешек  рта…

Откинувшись от размышлений и глянув на него, горемычного, я по-дружески улыбнулся:

–Да не переживай ты так, Володя! Зачем так убиваться! Погибель себе, как Буревестник, только не в море, а на дне солдатского борща крылатой ложкой искать… В нём  русалок  нет… Починим  тебе  дежурный  стол, а  вернее, обменяем… Стоят  в  КЭЧ два  таких  похожих…  Один  из  них  почти  новёхонький,  с  блестящей  фурнитурой… Ща-а  мигом принесут агитпромовцы – Поденыч и Шуба… Ты только им не говори, что комбат домой уехал… Скажешь: командир срочно вызывал  для продолжения  какой-то котелковой, оборванной беседы… Да, мол, нечаянно сморился благородным сном на кабинетном диване… Мол, шустренько хватайте разломанный стол и бегите с ним  обратно  в  КЭЧ…  Да!  Совсем  забыл!..  И  раздербаненный  сборник  фантастики  Витьку

 

вручишь… Скажешь, что это любимая книга комбата, уж очень трепетно он за неё переживает… Мол, помощник по штабу недотёпа, уронил при уборке кабинета, она и рассыпалась… Вот он и наклонял его лбом над столом в дежурке, приговаривая наставления: «Читаешь уставную книгу, а видишь, мародёр, сплошную фигу! Солдат  обязан быть аккуратным и бережливым!..» Да так, мол, усердно учил нерадивого уму- разуму, что столешница треснула… Так что не задавайте лишних вопросов, а то он может невзначай проснуться… А так, в случае чего, если вспомнит про вас, доложу, что товарищи солдаты являлись, долго ждали в коридоре вызова и по моему приказу отправились чинить табельный стол  и  Вашу  любимую  книгу…  Да и кощунственно было бы командирский сон мелочным визитёрством тревожить… Ну всё, Владимир… Пойду  подгонять  своих  архаровцев  с  тумбовым  столом…

Обернувшись, глянул в окно.  Светало серой, туманной сумрачностью   непогоды…

–Да-а, поторапливаться надо… – мимолётным размышлением растянуто-тихо проговорил я и, поворачиваясь к лейтенанту, каламбуром добавил: – Скоро ранние лупоглазые  зассанцы  из  казарм  выползать начнут, и лишние пересуды нам не нужны! Так что, Володя, собирай  праздничную  скатерть-самобранку  к  следующему  дежурству и начинай учить корабельный устав… Отметим заодно и сдачу экзамена по гардемаринству… Кстати, не забудь купить в галантерейном магазине пакетик морской соли…

–А  её-то  зачем?.. – удивлённо  улыбаясь,  спросил  лейтенант...

–Ну как же ты, Володечка, не знаешь?! А ещё себя ходячей энциклопедией величаешь! Это же русский обряд – посвящение  в  мореходы...  Выпить  в  один  присест 0,7 литра морской воды, чтоб было всегда семь футов под килем… Но для тебя послабление  сделаем, так  как  ты  являешься  офицером…  Поэтому  эту  соль размешаем и  разболтаем  в  бутылке  с шампанским!..  

–Ну ты даёшь, Сашок!.. – подпрыгнув на месте и остолбенело вытянувшись     струнку, визгливо запротестовал Митрохин. – После такого  ритуального  пунша     послабление  точно   произойдёт!.. И будет  за  кожаной  белой  кормою  семь финтов  издержек  организма!.. Так  что  увольте, оградите меня от этого варварского посвящения!..        Я   намеренно  с  подвохом  паузы  вопросительно  посмотрел  на  него  и  рассмеялся.

Лейтенант  воспринял  всё  всерьёз  и  эмоционально отрекался от моей обрядовой   байки…

–Ну чё ты, Володя, всё принимаешь за чистую монету! Комбат, наверное, в твоей башке стрелку компаса поворотом на юмор заклинил!  Пошутил  я! По-шу-тил…  Хотел тебя развеселить, а оно вона как… туалетным диссонансом развернулось… Не приведи господи, от чувственных переживаний и вправдишну уже сейчас тебя проймёт!.. Ладнысь,  побежал  я,  не  горюй,  всё  будет   колобком!..

В закругление “восьмеричницы” исчисления суматошных суток, после отбоя подразделения  на  ночь  актив  роты  собрался  в  командирской  комнате...

Старшина, взводные сержанты, командиры отделений голосами и жестами, балагурной мимикой и всхлипывающим сморканьем в платок театрализованно дополняли мой рассказ прапорщику Анатолию Кузнецову о прошедшей “Бондуреевской ночи” неуёмными поправками и мыльными вставками (у страха, как известно, глаза локомотивными фарами горят), из-за чего бедовое повествование потеряло фразеологическую и смысловую стройность и разлетелось, как горох из банки, на множество  разных  хохмачных  сюжетов...

Временный командир Кузя по нескольку раз переспрашивал нюансы некоторых сюрреальных-сериальных моментов и просил сызнова  пересказать  отдельные затронувшие   душу  событийные  эпизоды...

 

Едва отойдя от смеховых колик закатного с захлёбом гы-га-га, гы-гы-ы-ись (хоть обсрись!) и убирая руки от живота, чтобы чуточку отдышаться, вновь хватался ими за  него, колошматил по столу, сопереживая докладчикам, прикрывал ладонями лицо и рот в приступе “астматической” радости. В общем, коллективно смаковал разрисованные фрагменты  конноспортивной  ночи…

Примолкнув в общем гуле осиного базара, я смотрел на залихватских сказунов- сержантов с юморным интересом,  но постепенно,  сам того не замечая, перестал смеяться  и подхихикивать. Брезгливая антипатия нарастала во мне угрюмостью и надутыми щеками, когда я слушал в пятый раз бахвальную болтовню сержанта Кравцова о том, как по его команде взвод покинул аварийную казарму и, галопом ретируясь, пробежал по сбитому  с  ног  у  крыльца комбату…

«Что же ты, Сырожа, про свой кульбит “скулятэ-мордале” ничего  не  рассказываешь? Али сдвиг по фазе памяти произошёл?.. И о том, почему тебя и сержанта Волчкова, как двух щенят в обеих руках, оторвав от земли и держа за воротнички, тряс комбат, словно мешки с отрубями… И как вы, заикаясь от страха, ползали у командирских сапог, блея и мыча нечленораздельными оправданиями… А сейчас – удальцы-молодцы! Смотри-ка, аж подпрыгивают на месте, дрыгая ножками и перебивая друг  друга  в  завиральном краснобайстве…»

Очнувшись от мысленно-разоблачающих высказываний, глянул на будильник, стоящий на тумбочке: время показывало без десяти минут два часа глубокой ночи… Я резко  встал,  шумно  отодвинув  сапогом  табурет:

–Так, товарищи! Прошу меня извинить! Время два часа ночи!.. Вы-то можете хоть до подъёма роты по-комсомольски кружковствовать! А у меня с утра и каждый день выполнение ответственного задания по Ленкомнате, которое под чутким надзором командования части! И его никак нельзя приостанавливать, а уж тем более срывать балабольными  вечеринками… Так  что  прошу  вас  сделать  мне  досвиданию…

Все  разом  повернули  головы  в  сторону  будильника…

–Ёклмн!.. – наконец  убрав  руки  с пульсирующего живота и ухватившись пятернёй  за затылок, с серьёзным удивлением воскликнул прапорщик Толя и, как бы извиняясь, проговорил: – Борисыч… Ты  это..  не серчай…  Сегодня  не  успели  проблемные  вопросы по Ленкомнате обсудить… В общем, завтра я на объект старшим не еду… При части находиться буду… Бондаренко с Галкиным на ковёр вызывают по поводу положения дел   и дисциплины в роте… Вот поэтому-то я скрупулёзно и внимательно выслушивал товарищей… – уже улыбаясь во весь рот, деловито закруглил собрание актива врио командира  роты  прапорщик Кузнецов...

–Да уж! Товарищ прапорщик!.. Если бы я не сделал замечание по времени, то  утром Вы не на ковёр, а на брезентово-резиновый матрац госпиталя попали бы… С диагнозом  недержания, то  есть  энурезом… Ну всё! Адью-адью-адью! Поскакал  в  КЭЧ…

–Саш, зачем же так прямолинейно-грубо?! Я не обурез! У меня вчера был выходной по графику… Потом, я только три недели как числюсь в расположении части… Так что оборзеть, как ты выражаешься, ещё не успел! Да и присутствующие здесь товарищи с этим оборзительным определением в мой адрес, думаю, не согласны… Я, наоборот, потихоньку, без зарывательского зазнайства, вникаю  в жизнь подразделения, а ты уже так быстро с-с-состряпал скоропалительный вывод!.. Не ожидал, Борисов, от тебя! Не  ожидал!..  – несуразно-обидчиво  отреагировал  на  моё  прощание  Кузнецов…

Я, открыв рот в непонимающем изумлении, выслушал до  конца его  “ерундамутный”  монолог…  «Шутит?..  Да  нет,  всерьёз  вроде…  Глаза  без  смешинки…»

 

Перевёл  взгляд  на  собравшихся: лица  нахмурились  кирпичом  в  защиту  командира (комиссары  наших бьют!)…

Лишь один старшина Бубенцов с округло-удивлёнными глазами разглядывал “суропейное” окружение и вдруг, неожиданно грохнув кулаком по столу, громко раскатился  смехом,  в  захлёбе  выговаривая  едрёные  выражения:

– Вы чё, бл…, сол-да-фоны!! Пес-с-тик от тыч-чин-ки отличить не можете!!..  Он вам, мудакам, про энурез, про зассанство!.. А вы сразу же мордоплюйками щекачные батономешалки надули! Не зная термина и не поняв слова!.. Обуревшими, показалось, назвали вас! Так это и я подтвержу! Обурезы, вы и есть абурезы! Самые настоящие!.. Ты ступай, Борисыч, ступай! Иди отдыхай, дорогой, а я товарищам командирам ща эти возомнённые абурезы на головы класть буду, по разгильдяйству воинской и трудовой дисциплины во взводах и отделениях! А то, вишь, закругляться порешили! Выспитесь завтра  на  объектах,  всё  равно  там  бездельничаете  и  ни  черта  ничего  не  делаете!..

Я вышел из казармы и, удаляясь от неё, всё слыхал рассекающий ночную тишину дружный  хохот  и  командно-восклицающий  голос  старшины  Бубенцова, пока  не  свернул  в  полуоткрытые  ворота  КПП  соседней  части. Незаменимый  “урючный”  наряд  из  Туркестана, нанюхавшись  и  обсосавшись  “нася”,  крепко  и  слядко  спалё…

Недалече, из хлеборезо-складской каптёрки, ржавым страданьем под гитару  тоскливо “гуслярилась” дембельская  песня: «...И куда ни взгляни в эти майские дни,  всюду  пьяные  ходят  они...»

 

 

Часть третья

…Крутятся  диски…

 

Стояли погожие, долгожданно-тёплые деньки после холодного, дождливого июля. Степенной, бархатной томностью, шурша сарафаном веселящей хохломы садов, парков и подлесков, подходил к порогу осени купец-месяц Август. Подходило к концу и десятисуточное томление в вонючей консервации на гауптвахте лётной части по барыжному залёту мастеров-ладейников  Шубы  и Поденыча...

Работа по художественному инкрустированию декоративных панелей юбочной  части Ленкомнаты  приостановилась…

Командир роты старший лейтенант Леденцов первый день как вышел на службу и с хохотной послеканикульной весёлостью расспрашивал меня про куролесно-событийные новости, произошедшие в части и в роте во время его предписного офицерского отпуска, хотя обо всём в детальных тонкостях был осведомлён старшим положенцем ушканов- соглядаев каптёром Сарайкиным. – Во время часового послеобеденного променада, лёжа на койке и попыхивая гаванской сигарой, смакованно выслушивал от того залихватские искушения роты за прошедший месяц. И вот теперь, сидя на табурете в Ленкомнате, медленно озираясь, рассматривал произведённую художественную работу и, позёвывая, невзначай  вновь  задавал  подковырочные вопросы:

–Борисыч! Едрит твою задницу!.. Так, стало быть, командир роты, значит, в отпуске… Ты здесь комунисарствуешь по полной власти… И твои прямые подчинённые мародёрствуют  в  соседнем  лесу…  Объясни  мне,  тугачу,  как  это  всё  распонимать?!

Я, неловко дёрнувшись, развернулся к ротному, прервав на полуслове оформительский доклад по стендматике, и, опустив копьё-указку к полу, растерянно посмотрел  на  него…  И  неожиданно  для  самого  себя  дерзко,  с  вызовом, вопросил:

–Позвольте узнать, Георгий Львович! Это каких ещё грабаульных собак Вы мне прямым  подставком  вешаете?!  Вы  уж  выражайтесь  яснее!  Без околоворотов!..

Леденцов  нахмурился…

–Врезать бы тебе, Борисыч! Чтобы ты закопался вон в том бутафорном  блиндаже  из папье-маше! Как молдаванин с немцем катались кувырком по изготовленным реквизитам, по будённовской лошади, размяв всё в  труху,  наслышан!..  Мягко,  скажу  даже – добросердечно обошёлся с ними комбат!.. А с тебя, смотрю, по всем  происшествиям как с гуся вода! Хотя, конечно, как ты перед отпуском при командирах выразился… ты такой у нас Гусь, что с любой свиньёй выпьешь! И в  грязной  луже обоими крыльями накроешь!.. Притонский заступничек, блин! Ворам армейским, мародёрам потворствуешь?! Ты думаешь, я не знаю?! С чем их менты по выходу из леса  на автодорогу сцапали?! С четырьмя пилорамными дефицитнейшими победитовыми дисками! С че-тырь-мя! Комиссар!.. А я, значит, унижаюсь, коньяком перед уэнэровским кладовщиком проставляюсь, чтобы эти диски заполучить для работы по новой казарме! А оно  вона  как!  Красными  Шапочками  в  лес  за  бормотухой  с  закусоном   наладились!..

Леденцов  закипал  эмоциями  не  на  шутку.  Я  понял:  пора  начинать  защищаться, а  то  ещё  влепит  кулачищем  ненароком  под  выпуск  гневного  пара…

–Так воровство же не доказано, товарищ старший лейтенант! И срок  гауптвахты  они отбывают за самовольную отлучку из части!.. – оправдываясь,  вскриком  затараторил  я. –   Диски,   как   они  объяснили,   нашли   в   хламе  мусора   у   склада   Барсикяна…  И,

 

поддавшись  бурлящему  желудочному зову, отправились  продавать  их  дачникам,  к Калужскому шоссе… Чтобы купить на вырученные деньги одесской колбасы  и  варенья…

–Ты чё мне молдавскую болтовню пересказываешь?! Ты что думаешь – я в эту бедалажную бакланку поверил?! Девичью слезу в носовой платочек от ливерных состраданий пущу?! Надо же! Голодный колобок Шуба проголодался!.. А то, что на эти вырученные деньги можно двадцать килограммов краковской колбасы купить или ящик портвейна, что с гауляйтером Поденычем превратилось бы в реальность, – это тебе невдомёк, комиссарская крыса! А ну давай рассказывай всё по порядку и обстоятельно! Командир всё должен знать в подразделении, до мельчайшей занозы! А то сгною всех троих в траншейной яме, под проливными дождями! И никакой вам  замполит  Галкин  с его чумовой Ленинской комнатой не поможет! Плевать я хотел на эту вашу марксистскую перспективу!  Всё  равно  быстрая  карьера  после разжалования  чертыхнулась!..

Я насупился… Обиженно, слегка пошмыгивая, посмотрел в угол  комнаты,  собираясь с мыслями… Глубоко вздохнул… Твёрдо повернулся и, старясь сдержать эмоции, ответил:

–Ну, если обстоятельно, тогда слушайте… Опустим начальные реалии… Не доказано, что украли… У всех кладовщиков лимитный инструмент по учётным книгам в наличии… Всё, и точка на этом! Далее… грех невозврата  госсобственности…

–Погоди, погоди, Борисыч, жопой тарахтеть! Ты прямо как помощник военного прокурора в трибунале – полочки фактунизма отстукиваешь… Ты мне лучше по- простому, по-свойски  расскажи,  как  их, шалопаев,  по выходу  из  леса  менты повязали…

Я  опять  сдвинул в кучу брови, мельком призадумавшись и причмокнув, продолжил:

–Вышли они из части с двумя газетными пакетами, по два диска в каждом… Прошли через мамыринский пролесок, пересекли шоссе и углубились напрямки через Бутовский лес к городскому посёлку Газопровод… На подходе к нему повстречали мужика… Не то грибника, не то ягодника… Хотя какая разница… Я в этом ничего чрезвычайного не вижу… Уж больно настойчиво выспрашивал  об  этом  эпизодном нюансе дознаватель – капитан  Попандопуло…

–Ты-то, может, и не видишь, а особист, бывает, и про цвет мухи расспросит… Калякай давай дальше, что там было… – проворчал, ёрзнув на табурете, Леденцов...

–Ну, а  дальше  они, вернее, немец  вежливо  предложил  мужичку  купить диски… На что тот, заикаясь, ответил: «У меня дома проигрывателя для грампластинок нет». Эти два купчика засмеялись и ещё вежливее прорычали, что у них товар для  другого  граммофона… Мужику подумалось: для пулемёта… И он со страху рванул сайгаком с лесной тропинки и через три минуты поднял воплем переполох у поста  ГАИ,  что  на въезде с шоссе к посёлку Газопровод… что, мол, какие-то лесные братья предлагают купить пулемёт с двумя полными дисками… И что он, честный грибник-ягодник, необъяснимым  чудом   унёс  свои  контуженые  ноги  с  диверсионного  места…

–Постой-постой, Борисыч!  Какие  ещё  контуженые  ноги?!

–Да-а… в процессе дознания выяснилось: динамитил восемь лет назад на зимней рыбалке и шибко пожадничал… Три года как освободился… Ну, а этих колбасоедов и портвейнососов тут же и схватили… Они по-партизански вышли следом за этим браконьером прямо на этот же пост ГАИ… Ну, тут, естественно, сразу  же  вопли  и  свистки с сиренами: «Руки вверх! Мордой вниз! Оглобли в сторону! Где оружие?! Где пулемёт?!» Слегка полупцинерствовали казёнными ботинками по бочиным рёбрышкам... Потом подняли, разворотом нахлобучили пилотки на самые глаза и уши,  запихнули  в бобик и повезли в Бутовскую прокуратуру, куда срочно был вызван комбат Бондаренко и   я   с  прапорщиком   Кузнецовым…   Приехал  особист,  капитан  Попандопуло,  и  провёл

 

пристрастную беседу с расстановкой событий  и фактов… Комбат  почирикал,  скрывшись за дверью, с тамошней прокуроршей… Наверное, что-то пообещал из строительного дефицита… Та яликом выплыла вскорости из кабинета, довольная и румяно- приветливая… Улажено-решено было вызвать сопроводительный патруль-конвой из ближайшей войсковой части для оформления самовольщиков на  гарнизонную гауптвахту… Вот и весь хеппи-эндовый рассказ, товарищ старший лейтенант… - «Они вышли из леса и снова зашли…» Точнее,  заехали  в  острог  КПЗ  лётной  части,  стоящей рядом  с  нами, в  мамыринском  пролеске… Через  два дня  уже забирать их оттуда  надо…

–Через  неделю  с  хвостиком…  – пробурчал  ротный,  поджав  кулачками  щёки…

Я, недоумённо  приоткрыв  рот,  хотел  было  поправить  Леденцова,  но  он,  резко встав  с  табурета,  командно  объявил:

–К десятисуточному пребыванию на гауптвахте военнослужащих рядовых Шуба и Поденко приказом политотдела ГУН строительных войск по Московскому военному округу добавлено ещё пять суток ареста!.. Так что модная  песня…  “Крутятся  диски”…  будет звучать у них в ушах ещё семь суток!.. Вот такая вот граммофония вышла, Борисыч… Ну что же, пойду-ка я в штаб – с приказными бумагами знакомиться… Ты, комиссар, зайди  после  отбоя… Порешаем, обмозгуем… о  том  о сём,  да  чё  почём… да так-разтасяк и куды деваться… Чтобы архиважный новострой по Ленкомнате не застопоривался  в  отсутствие  этих  двух  оболтусов…

После поверки и отбоя роты на ночной сон, в командирской комнате я доложил Леденцову, что работа по многим основным компонентам приостановилась в связи с арестом столяров... А это резка стекла на столы с инкрустированными шахматными досками, изготовление экспозиционных декораций, нижняя, юбочная древесная мозаика панелей, переделка некоторых смоделированных стендов и т. д. и т. п. Поэтому, чтобы не топтаться вхолостую на месте, предложил ротному откомандироваться мне завтра на скульптурный заводик в районе метро “Бабушкинская”. Переговорить с ейным начальством, как нам бартером солдатской рабочей силы отработать у них солидный по размерам и величественности бюст Владимира Ильича Ленина. Тот, что стоит сейчас, перенесённый из старой казармы, уже не вписывается в интерьер-дизайн нового политпомещения. Маловат, облуплен местами, и некрасиво  подделана  меловой шпатлёвкой  часть  отгрызенного  правого  уха…

Жора хмыкнул:

–Это ж, комиссар, отделение придётся снимать на неделю... А то и две… Причём без огласки… На главном объекте людишек не хватает… Контроль комендантский усилили… За это можно и самому в Алёшинских казармах, на офицерской гауптвахте, нары согревать…

–Да полноте Вам, Георгий Львович, причитать-то!.. Как в конце июня два отделения в совхоз “Коммунарка” отправлять на уборку клубники, которую в глаза никто  в части не видел, – это можно! И жареные трибунальные песни в то время никто из вас, командиров, не курлыкал… Наоборот, помпезно организовали партийно-комсомольское собрание, лозунги, транспаранты… Пять ударных безвозмездных вахт в помощь труженикам села! Народ и Армия едины! Уря! И прочее… Куда подевалась клубника – я помалкиваю! А здесь святое! Бюст Ленина! И нечего бабьими сопливыми ужимками отмахиваться! Люблю, но боюсь! Что с рождённой скульптурой... тьфу ты, зараза!.. с ребёночком-то, милок, будет?! Когда тебя, бравого гусарюгу, в Алёшинские остроги отправят…

Тут  Жоржич  аж  подпрыгнул  на  стуле:

 

–Погоди-погоди, Борисыч! Значит, говоришь, бабьи ужимки? Рождение скульптуры?! Это ж дело!.. Комиссар, меня тут мыслишкой осенило… У них на заводе, окромя бюстов и памятников вождей революции, наверное, и другие скульптуры лепят- изготавливают?!

–Это  Вы какую монументальность  подразумеваете, Георгий  Львович?  Уж  не  себя ли  в  пиночетовской  фуражной  тулье, в  гипсе  бронзового  окраса заказать желаете?! – с занозной  подковыкою,  хохотнув,  спросил  я...

–Да куда уж нам, комиссар… Эка ты замахом промахнулся… Не обурел я ещё до такой скромности… Если только господа офицеры копеечкой скинутся и на Хованском в память о друге, о весёлом и находчивом собутыльнике-товарище, - постамент воздвигнут!.. Да! О собутыльнике… Я  так,  в  шутку,  не  принимай  во  внимание, Борисыч…

–Да всё по тексту, Георгий Львович… Не перебарщивайте со скромностью… – поддержал я фарватер интерпретированного голословства командира. – Про какой же экспозийшин  Вы  имели  в виду?..

–Так я тебе и говорю, Александр, что в юности в курсантском КВН ещё участвовал… Вот и подумал: а не заработать ли нам ещё, окромя бюста Ильича, ударной работой  на  этом  заводе  статую  обнажённой  Венеры?..

От услышанного я остолбенело-вытаращенно уставился на него… Кавээнит Жора, придуриваясь,  или  на  самом  деле,  всерьёз?!

Львович опять по-дружески хлопнул меня по плечу и восстановил ракурс правильного  восприятия  щекотливой темы:

–Помнишь, Саш,  я  тебе  перед  отпуском  говорил, что  оформил  дачу  в  наследство  в  селе  Николо-Хованское,  со  спуском  к  пруду… Так вот, за  июль-август  там  уже смастерили новгородские ушкуйники широкую дубовую лестницу с резными столбовыми  перилами…

–Так они что, крановщики, у Вас на даче жили всё это время? А на поверках отмечена  командировка…

–Не перебивай, Борисыч! Это не твоего ума дело! Лучше оцени тонкую, ажурную художественную мысль... У самого спуска,  где  расходятся  дубовые  канделябровые перила, по углам пристанового подмостка на воду, поставить две белоснежные статуи Венеры… Эх-х! Красотища бы была! Восхищённые смотрины соседей… Вздохи… Шарман-лярман!.. И лопнули бы от зависти все окружающие по дачам полковники и цековские крысы! Здорово же?! А-а?! Александр?! Не правда ли?! А то чё зазря солдат мотать  на  гипсовом  барахольном  заводе…

–Здорово, Георгий Львович… Только, боюсь, лопнут  от зависти не дачные соседи,  а Ваш офицерский ремень и Ваша задница из такой же кожи… когда будут в Матросской тишине с искусствоведческим интересом расспрашивать, с какого берега этого заросшего тиной лягушачьего пруда приплыли лебедями столь изощрённые инсталляции и буржуазный перформанс… Так что подожмите, Георгий Львович, нижнюю губу, а  то  у Вас вон слюна по подбородку потекла… Платочек  дать?..

Жора лязгнул челюстью – не то от злости, не то от обиды непонимания сокровенности его натуры – и хотел было красноречиво выругаться на всё  и  вся  и  на меня,  бездуховного,  как  я  его  громко оборвал  на  полуслове:

–Погодите кипятиться, Георгий Львович! Свет божий почём зря ругать!.. Есть отличная идея, которая пришла в конце Ваших мечтательных инсоляций и словесной монографии… На этом заводе производится ансамблевая проектировка и изготовление статуй для парков, зон и домов отдыха, стадионов и пионерских лагерей… Вот я и подумал…   Девочки   с  пионерскими   горнами   нам,  конечно   же,   не   подойдут,  а  вот

 

спортсменки с вёслами вполне достойно впишутся в вашу береговую архитектурную композицию! Вёсла отрубим… Если хотите, выше локтя… Чем не Венеры Милосские?! Спортивные майки и трусики наждачкой сотрут и отшлифуют наши узбекские маляры… Ну, как Вам этот этюд, товарищ командир?! А-а?! Чем не модерн  революшин  социализма!  И  овцы  целы,  и  волки сыты!..

–Да  ты  просто  Лупардо  крю  Винчи,  Борисов!  Дай  я  тебя  расцелую!..

–Леонардо, товарищ командир…  Лео-нар-до…

–Да какая теперь разница, комсорг, крю или да Винчи… Ты же, Саша, гений, молодчина! Новая комсомольская кровь в тромбовых венах застойного социализма! И как это тебе сразу же пришёл в голову такой оригинальный эстетический конструктивизм?! Чудненько,  просто  чудненько!..

Я  всполошённо  поозирался  вокруг…

–Вы потише, Георгий Львович, дифирамбствуйте про группы крови и резусы кровей… и венозные тромбы поосторожнее затрагивайте… А то ушки-антеннки кругом присутствуют… Если хотите знать, то у меня четвёртая группа крови, резус-фактор положительный…

Старлей  рассмеялся:

–Не бзди, комиссар! У меня вся паутина в банке… Так что, если что?! Завяжем эти ушки на радарной макушке красивым свекольным бантом! Недооценивал я тебя, комиссар, недооценивал… Ну ладно, топай отдыхать в свою ленинскую кабинету… А завтра, перед убытием в город, обязательно зайди ко мне… Может, всплывут ещё какие нюансы по этой фабрике гипсовых кукол! Ха-ха-ха!.. Давай до завтрева, Борисыч! Развеселил,  мать  твою  душу,  на ночь!..

 

 

***

 

Утром  развод  батальона я проспал, да  и  будить  было  некому. Шуба с Поденычем в другом, не столь отдалённом месте смотрели лесные мюзикл-сны. С ужасным,  однотипажем возвращающимся сюжетным гоп-стоп, заклиниванием  проигрывающей иглы на музыкальной дорожке… «…Мужик! Купи диски!.. У меня, ребята, нет патефона… Пш-пш-пш… Мужик, купи диски! У меня… пш-пш-пш… нет граммофона… Мужик, купи диски! Пш-пш-пш… Мужик, купи… пш-пш-пш… Куплю-у-у!!!..» – орало истерическим, хохотным эхом из граммофонной  трубы...  Нувориши  вскакивали  со шконок и в потном оцепенении, испуганно озираясь, смотрели друг на друга. Затем  с глухим ударом тела об нарные доски откидывались со стоном на тряпичную, блинную подушку – и  так  до следующей  встречи  в  новом сновидении  с  контуженым  грибником на  лесной  тропинке...

В шесть утра караульные будили издёрганных, не выспавшихся за ночь солдат. Подавался скудный арестантский завтрак: пять ложек размазанной по тарелке  каши-  сечки, стограммовый кусочек чёрного хлеба и полкружки мочечая, чтобы взбодриться и начать радоваться жизни на штрафных хозяйственных работах гарнизонной гауптвахты… Мне стало жаль своих подчинённых-сослуживцев, и я протянул  через  дымку  рассвета свою комиссарскую пайку – треть буханки белого хлеба с тройной порцией масла и девятью кусочками сахара – и натужно закричал: «Возьмите! Возьмите, товарищи! Я не голоден! Съешьте за вражью утробину, а ужин отдайте контуженому ягоднику! От-дай- те!!!..»

 

–Комисара! Ващь завтрак пришла… Комисара, просупляйтесь!.. Поли мыть, стират-тэреть, спешить назад надо…

Сон оборвался… Меня трясли за плечо. Открыл глаза и понял, что проспал. Дневальный с пайковым завтраком и термосом чая приходил к восьми тридцати  утра,  когда часть уже была пуста после выезда подразделений на объекты. Я угрюмо привстал     с  солдатской  раскладушки, воткнул  ноги  в  стоящие  рядом  сапоги  и  сердито  посмотрел на  него.

–Ваша  фамилия  Раимбердиев,  если  я  не  запамятовал,  товарищ  солдат?!

–Так  точно,  комисара, Шавкат…

–Чего?! Шавка?!.. Ты  кого, индеец, шавкой назвал?! А-а?! Дневальный,  испуганно  заморгав  глазками, забубнил:

–Раимбердиев  Шавкат…  Шавкат  Раимбердиев… Шавкат  по-нашему – Сащя…

–А-а, вон оно что! Подразумевается, значит, Сащя!.. А не Мищя с Аликом!.. – продолжал  я  зло  бурчать  из-за  пакостного просыпа. – Так что же ты, Сащя, не мог прийти пораньше?! У меня сегодня важных дел – непередел! Ещё к ротному забежать надо!  А ты!..

–Комисара!  Ни  надо  бижать… Ротник  уехаля  на  объект… Велела  передать  один слёв... Торгуйся!..  Мул,  комисара  поймёт… Вечером,  сказаль,  приеду – расскажищь…

–Кто  расскажешь?!  Ты  можешь  толком  объяснить?!..

–Не знам, командира… Сказаль, вечер расскажищь, и всё… и уехаль машин на стройка…

–Ладно! Уехаль  с  глаз  долой! – передразнил  я  дневального. – Свободен, товарищ солдат!..

Растягивать время зевотными потягушками и завтракать было некогда. Поэтому, быстро вскочив на ноги, сложил спальную раскладушку и отнёс её в соседнюю замковую комнату, которой предстояло стать кладовкой в новой казарме. В ней на вешалке, в газетном чехле, висел мой парадно-выходной костюм-форма с картузом и стояли начищенные  до  блеска  немецкие  ботинки...

С “уф-уфовым фурфыром” умывшись холодной водой, второпях побрился, натирая щёки хозяйственным мылом, – щетина вырастала уже не юношеским пухом.  Неосторожный порез на подбородке заклеил газетным клочком, да так и забыл про него, вспомнив лишь в вагоне метро, когда меня разглядывали улыбающиеся девичьи две пары глаз, перешёптывающихся и вспрыскивающих синичным хохотком... «И чего они весело щебечут, глядя на меня? Чего у меня неладно? Ширинка-скворечник, что ли, открыта?..» (что нередко случалось с мужиками в эпоху шириночных пуговиц). Смущаясь, осторожно посмотрел вниз… «Да нет, всё в аккурате… Так чего же им всё весело, пичугам?..» Повернулся лицом к зеркально-тёмному стеклу вагонной двери и увидел на скуластом выступе подбородка приклеенный клочок ордена Октябрьской Революции из газеты “Комсомольская правда”. Сконфуженно сгрёб тюльку ладонью и засунул в карман брюк. Размазанный кровью порез засох, и его пришлось потирать носовым платком, слегка примачивая у губ...  Девушки-хохотушки  выпорхнули  на  следующей  станции...

На заводе монументальной скульптуры моё представление, по благополучному стечению  тяжёлых  производственных  обстоятельств, произошло  крайне  удачно...

Шла  директорская  планёрка  по  горящему  квартальному  плану.  А обрушивался он как раз из-за нехватки разнорабочей силы. Всё начальство было в сборе. И после неловкого ввода в сущность моего визита: «Нам бы в войсковую часть бюстик Ленина заработать… И как это можно осуществить солдато-сменой?..» – начались выяснения- осмысления,  чего  ж  я  от  них  хочу… Поднялась  радостная  суматоха…

 

Директор, по фамилии Слива, открыв дверь в приёмную,  весело  крикнул секретарше:

– Маша! Принесите солдату чаю и пряников! У нас сегодня, можно сказать, трудовой  праздничный  Почин  благотворился!..

Я, смущаясь, стал вежливо отказываться от гостеприимного угощения под предлогом, что очень долго, через всю Москву, добирался до завода и что ещё надо побыстрее назад возвращаться и с командованием части утверждать количественный  состав военнослужащих, командирующихся на вахтовую комсомольскую работу… Поэтому  скорее  хотелось  бы  обсудить  детали  “солдато-монументо-часо”…

Производственный радостный гвалт в директорском кабинете резко затих, как в птичьем  лесу  при появлении  коварного хищника. Все  повернули  головы  в мою  сторону с  непонимающим  вопрошанием...

Я,  слегка  замешкавшись,  кашлянул  в  кулак  и  продолжил:

–Уважаемые товарищи… Количественный состав военных строителей у нас на особом, учётном контроле… Строим  мы  ответственный  объект  Министерства обороны…  В то же время во фронтовом режиме обустраиваемся в части и в новой  казарме…  Создаём образцовую Ленинскую комнату… А без бюста Вождя мирового пролетариата, сами понимаете, товарищи, она уже будет являться шахматно-шашечным клубом! Вот поэтому-то я так неординарно озвучил вопрос во фразеологии нон-стопа! То  есть  как будут строиться наши кредитно-обменные отношения… Вечером стулья – днём рабочие руки?  Или  наоборот?  И  почём  весь  гарнитур  обходится?..

Все  непонимающе  промолчали  и  повернули  головы  в  сторону  директора…

–Ты про какой это гарнитур, солдатик, толкуешь? Мы в щёки не вомнём никак… Можа,  ты  производством, милок, ошибся?  Так  мебельная  фабрика  через  две  улицы… – как-то обиженно обмолвился за всех, сипя лёгкими, забитыми гипсовой пылью, старший мастер,  ветеран  Степаныч...

От стахановской  белопыльной  “статуэтности”  его  отличали  поблёскивающие  на  лбу  и  натянутые  на  резинке  кругляшки-очки…

Все опять повернули физии в мою сторону, но директорский смех и вхождение в кабинет круглолицей секретарши Маши с самоваром облегчили обстановку щепетильных объяснений  и  выводов...

–А-а, Машенька!.. Вовремя!.. Ставь, ставь  давай  сюда, на  центр, чай-колдунок…  Да присаживайся с нами… На солдатика полюбуйся… Жаних что надо! Наша, мошавская хватка!  Далеко  пойдёт!..

–Ой, нет, Симон Карлович… – покраснев  щёчками  и  вдавив  абрикосовые  ямочки, в девичьей скромности прощебетала секретарша. – Мне ещё за подносами с чашками и пряниками в приёмную возвращаться… Потом  тогда  присяду…

Директор повернулся ко мне:

–Ты, комсорг, не переживай – не обидим… Авансом кое-чего уже сегодня можем отдать… Ты говори, сколько и чего нужно. Новый бюст Вождя, метр на полтора, вам придётся неделю по восемь часов в день отделением в семь человек отрабатывать… А  если из ненормативного фонда… – Директор вдруг засмеялся и, кашлянув хряком в ладонь, продолжил: – Степаныч объяснит тебе по ходу… то за  десять рабочих  смен мы вам подарим… Да-да, я не оговорился, по-да-рим! Целую! Барельефную политическую экспозицию с гербами и тарелочными объёмными изображениями передовых, видовых символов  рабочего  и  сельского  труженика…

Вошла  румяная  пышка  Маша  с  подносом, на котором горкой красовались пряники,  крендельки  с  маком  и  печенье…

 

–Ну, а теперь, Александр, давай угощаться чаем, и попутно с прихлёбом рассказывай, когда вы можете приступить к   работе…

Секретарша вошла вовремя, а то я было хотел уже высказаться узорным “финтифлютом” по поводу Венер с вёслами (в довесок к зарабатываемым Марксу и Ленину), крайне необходимых для завершённости дизайна плацового фонтана, идею которого  конструирует  и  реализует  комбат  Бондаренко… Но подвинулся  стулом  ближе  к  столу  и,  отпив  чаю,  степенно  произнёс:

–Семь-десять солдат командование утвердит и выпишет на них командировочное предписание… На  работу  явимся  завтра  к  восьми  тридцати  вместе  с командиром  роты для чёткого определения вахты и снятия подозрительности возникающих вопросов по поводу  нас…

Я  допил  чашку…

Секретарша  Маша засуетилась:

–Так что же Вы, Александр, пряников не опробовали, маковую сдобу?! В нашей столовой  их  так  вкусно  выпекают!..

–Спасибо, Машенька!  Делу  время… и  жаль, что  кренделю не остался час… Труба зовёт… Мне  ещё  назад  надо, побыстрее  в  часть  возвратиться… – Я  встал  со  стула. 

– Ну, что же, спасибо вам всем за гостеприимство и радушное понимание  наших нужд  и проблем… И  Вас  особенно, Симон Карлович! Так что разрешите откланяться, поспешу… Директор  Слива  пожал  мне  обе   руки   и  взволнованно  засуетился,  ещё  до  конца   не

 веря в наш трудовой десант…

–Завтра на проходной вахтёры будут осведомлены о вашем прибытии… Так что сразу ко мне в кабинет… А далее Сергей Степанович, – кивнул он поворотом головы на старшего мастера, – объяснит и покажет вам фронт работ… Ну что же, Александр,  давайте не прощаться, мы на вас очень надеемся!.. И Маше Вы очень понравились и приглянулись!..

Все засмеялись…

Секретарша  зарделась  румянцем,  потупила  взгляд  в  пол  и  тихо  проворковала:

–Ну  что  Вы,  Симон  Карлович,  такое  говорите…

–Я  знаю, Маша, что  говорю;  я старый еврей… Цветенье сада по запаху определить  можно  и  не  видя  его!..

Все   опять  засмеялись…

«Ой, хитёр директор Слива, хитёр…» – улыбаясь и раскланиваясь, подумал я и  вышел  из  кабинета.

 

 

***

 

Восемь бойцов “Монумент-Калым-Строя” трудились на скульптурном заводе по десять часов  в смену. Приходили  к восьми утра  и  заканчивали  в восемнадцать тридцать...

К двум гипсовым бюстам Маркса и Ленина по нашей просьбе добавились ещё два дублёра – на плац части и на тумбовый постамент в войсковом клубе. Морским, якорным грузом висела на вахтовиках отработка по приобщённым к вождям пролетариата двум скульптурным экспозициям девушек с вёслами. Они более заманчиво, “до солдафонского мудозвония”,  предпочтительнее  и  красивее  смотрелись,  чем  ядро-и-дискометательницы, от  которых  мы  единогласием  отказались...

После двух дней рабочих экспансий на производство замполит Галкин,  пронюхавший  каким-то  невероятным  способом  (окромя  знаемой  слуховой  трубы)  про

 

наше  эстетическое  начинание,  поздним   вечером   вызвал  меня   и  командира  роты  на допрос-семинарчик…

«А ведь всё держалось в строжайшем секрете!.. Вот тебе и уши-подслуши, завязанные бантиком! Товарищья Ледопухов! Вот теперь и отбрёхивайся перед штабс- капитаном! Подставляй обе щеки своей мозговой задницы!..» – злобно процеживая ситуацию про себя, подходил я к штабу с самодовольным, улыбающимся командиром роты…

Капитан Галкин встретил нас приветливо, с каверзным добродушием. Сразу же мелькнула люто-шутливая мысль-“пародейка”: «Такой душка и иголки под ногти будет запихивать  с  добросердечным  видом  и  вместе  с  тобой  сострадать  и  плакать…»

–Ну-с-с, молодчики-аферисты, рассказывайте всё начистоту! Мне всё известно!.. Кому бюсты-памятники по кладбищенскому заказу отрабатываете?! И какова цена барыжной доли-сделки?!

Мы, доходя “компомостом”, каждый в своей “ракуре”, по-разному удивились надгробной постановке вопроса. Переглянулись и  глуповато-вопрошающе  посмотрели друг на друга: «Шутит Ефимка? Куролесит, чтобы раскрутить аттракцион дознания?! Или апломб-деза  высшей  пробы?..  

-  А-а… Э-э… товарищ  капитан… Разрешите, комсорг Борисов вам  всё  доложит… – промямлил несвойственно себе старший лейтенант, всё ещё глядя на  меня  и одновременно поворачивая голову в сторону замполита, всем видом и  испуганным  взором – SOS – подсказывая мне приказную депешу: «Ляпи модель, комсомольский скульптор!..»

Я  посмотрел  на  начальника…  Ефим  Кузьмич  не  шутил…

–Значит, так, товарищ капитан… Начистоту так начистоту… – нахмурившись и собираясь с мыслями, переминающимся вступлением  начав  объясняться  и  воспоминанием  шевеля  губами, замолчал…

Леденцов стал протирать банную испарину на лице, чуть-чуть нервозно подёргивая пальцами… «Ведь наизнанку все белоснежные спортсменки-Венеры русалками  из  дачного пруда выплывут…» – в опаре, судорожно размышлял старлей. – «Кабы комсорг не сболтнул лишнего…»

А “лишнее” – секундами взятой паузы – застолбилось дурацким эпизодом в моём сознании. Как Жора вообразил в себе дух эстетского перевоплощения и предложил оставить  вёсла  у  скульптур  и  в  них  сделать  прорезы…

–Получится мистически-оригинально! Венеры с трезубцами! Консенсус мифичности!.. – стонал он предвкушением фанфарного диссонанса. – Значит, быть тому! Оглобли не отпиливаем!.. Но маечки с трусиками отшлифуем до невинной первозданности!..  – радостно  восклицал  Жора  в  творческом  порыве…

На  что  я  ему,  изворотом  подтрунивая,  поддакивал:

–На головы нимф наденем парики из зелёно-грязной тины… В глазницы красные светофоры установим… И тогда вашим разгульным дачным соседям и гостям дорогостоящую “белочку” из ящиков коньяка и портвейна заказывать не придётся… Сама   в натуре явится – болотными ведьмами с огромными вилками для подцепа пьяных, визжащих сосисок… Это надо же додуматься! Из весла – трезубец!.. Тогда надо мужика- шахтёра брать, там лопата пошире… Нептун получится… А из весла – только огромная вилка  для  Бабы-яги…

Георгий Львович продолжал тампоном прикладывать носовой платочек к вспотевшему лбу…

Замполит  обратил  на  это  внимание:

 

–Что, лейтенант, жарко?! Али простудился в отпуске?.. Не на Таймыре, случаем, справлял его?! Не-е-ет?! А жаль, пригодилась бы акклиматизация… Давай, Борисов, докладывай! Чего  примолк-то,  присюсюкивая?!  Всё  по  шажкам  и  по  времени!..

Я рассказал всё как на духу, только с испугу забыл про Венер с трезубцами, а так – всё!.. Начал с того, что идея пришла с отсутствием столяров, Шубы и Поденыча, которых спровадили на исправительный отдых в дисциплинарный приют. Работа по Ленкомнате приостановилась. Вот и решили найти другие резервы  творчества.  Отыскали  в телефонном  справочнике  этот  свечной заводик…

–Какой ещё свечной?! – удивлённо вскинув брови и поперхнувшись чаем, воскликнул Кузьмич...

Я  тут же  “запулемётил”:

–Потому что, товарищ замполит, луч света и надежды появился в конкурсной победе!.. Переговорили  с директорией скульптурщиков, и наше предложение восприняли на  ура!..  У  них  острая  нехватка  рабочей  силы…

–А у нас что?! Перехватка, Борисов?! – командирским  сарказмом  перебил Галкин и  тут же  велел  продолжать  докладывать...

–Ну, я и говорю… встретили нас на ура!.. Договорились отработать у них пять рабочих смен, по восемь часов в день, отрядом в семь человек… Два бюста, Маркса и Ленина, собирались поставить по краям стены-передовицы… От этого достойно и выигрышно выглядело бы трибунное возвышение залы  перед другими  конкурсантами… В довесок, за перевыполнение недельного плана, руководство завода пообещало нас премировать барельефной экспозицией  видовых  символов-успехов  народного хозяйства… Обычно  их  вывешивают  вверху  стены,  под  потолком…

Я  замолчал: лента  кончилась…

Галкин, приоткрыв рот, с внимательным упоением посмотрел на меня и тут же, ёрзнув  на  стуле,  “Наполеончиком” вскрикнул:

–Ну,  чего остановился, комсорг?!  Давай-давай рассказывай,  чем  ещё  премируют!..

–А  всё, Ефим Кузьмич…

–Как всё?! А почему ничего не докладывали в штабную канцелярию? Почему заранее  о  намерении связаться  с этим предприятием  не поставили  меня  в  известность?! Я  же  предупреждал!  Никакой  самодеятельности! Никаких  репризе – а ну-ка,  девочки!..

Замполит  переходил  на  крик  “отчитного”  негодования...

Я попытался смягчить огульный разнос начальника и чуть было не выдал себя с потрохами  гипсовых  девиц-спортсменок…

–А-а… там, товарищ  капитан,  нет никаких девочек, окромя каменных… Кузьмич  оборвался  на полуслове  трёхсловного оборота:

–Х-ху… ху… худые, что ли?  Или  недавалки  какие  неприступные?.. Вот помню  я, в  Кёнигсберге…

Я мысленно спохватился. «Осторожнее, Сашок, на модельных зигзагах… Ой, развяжет он тебе язык, развяжет… Вытянет его трубочкой, как из резиновой ящерицы, накачивая выпытовое давление в балабольной шине… На это он алая рубаха – мастер… Любимый фильм у него не про Чапаева, а про Мюллера из “Семнадцати мгновений весны”… Исполнитель роли, артист Броневой, фотографией под стеклом на столе расположился… А сверху папка лежит с донесениями по  перехватанному трёпу…  Так  что будем, Саня, прикрываться партией…» – сопрягаясь, размышлял я про себя, одновременно слушая закидную “оболванку” капитана про кёнигсбергских девочек… В конце побасенки, когда замполит захихикал, радуясь собственному  “аншлагу”,  я намеренно  вставился:

 

–Разрешите,  Ефим  Кузьмич,  продолжить?..

–А… да, Борисов… Давай, валяй дальше охмурять замполита скульптурной Амазонией! – И с недовольным видом, что подчинённые по достоинству не оценили его тонкий юмор, барственным тоном добавил: – Ну-с, я вас внимательно слушаю, товарищ комсорг…

–Каменные… – Слегка подкашлянул в кулак. – Я имел в виду, товарищ капитан, монументальные изображения пламенных революционерок… И твёрдых, как гранит верности марксистко-ленинским идеалам, коммунисток: Инессы Арманд, Августы Осен, Розалии Самойловны Землячка, в честь которой названа улица в Замоскворечье… Там у шефов, на заводском складе, их бюстовые и скульптурные изображения рядами стоят… Спрос на них по агитпросвещению упал… Всё больше скафандровых космонавтов с иллюминаторными ракетами заказывают… Может, выручим завод, Ефим Кузьмич, по взаимопомощи и отработаем ещё недельку за женское лицо Революции? Или, как Вы выразились, за кёнигсбергских девочек… Только я вот  не вразумелся,  не  расслышав… Кто  они  были?  Разведчицы  или  регулировщицы?..

Галкин, вытаращив пяточинные глаза, заячьим лесником посмотрел на меня и забубнил губами про какого-то японского городового… Затем, глубоко вздохнув и подхрякнув,  сдерживаясь,  натужно   проговорил:

–Ид… идея, Борисов, хорошая… По-комсомольски выраженная… Только у нас другие, весомые задачи во главу угла поставлены! Ударная  работа  на  вверенных объектах! И ты это хорошо знаешь, Борисов!.. Но так как вы уже начали свою преступную, по воинским законам, отработку заказа… а по партийным… Да! Надо! Прибавьте к численному составу вахтовиков ещё одного солдата… Увеличьте продолжительность смены до двенадцати часов! И чтоб кровь из носа, а ещё два бюста Вождя пролетариата на плац части и в войсковой клуб прибыли!.. Вы поняли меня, товарищи командиры?!

Мы,  с  наклоном  головы  в  пол,  перебиваясь, “затокали”:

–Так-к-к точно, товарищ капитан… замполит… Ефим Кузьмич… Кузьма Ефимыч… Так  точно!  Так точно!!

–Итого четыре скульптуры! С дарственным барельефом, конечно же… И не более семи  дней!..  Каждый  вечер  докладную  рапортичку  мне  на  стол!  Всё, свободны!..

 

 

***

 

По утончённой жадности Леденцова к  эстетическому  обустройству дачи, стройотряд фанфарным экскурсом заехал попроведываться в Алёшинские казармы – цитадель Московской военной комендатуры. Загремев туда вместе с гипсовыми зверями, мы оказались за вольерной решёткой гауптвахты в последний день отработки на скульптурном предприятии. А вернее сказать, окончив её днём и получив накладные бумаги на художественный товар, в которых не было вписанной учётной строки – два штука: “Лев животное”...

По настоянию ротного их первыми в этот день решили отправить своим ходом  в село Николо-Хованское, а два оставшихся бюста забрать на неделе присланным из части транспортом...

Георгий Львович за шесть бутылок водки аферно договорился с мастером- формовщиком об изготовлении двух имперских львов и вывозе их в мусорной машине за ворота   фабрички.   Жоржич   возжелал  поставить  их   у  крыльцового  входа  в    усадьбу-

 

времянкураритетногосалонатроллейбуса,которыйпривезлисвторчерметной подмосковной  свалки...

Наследственную, ветхую постройку он снёс. За летний отпуск обустроил барскую лестницу со спуском к пруду и следующим годом намеревался отстроить двухэтажный домик  в  резном  стиле – а-ля  рус  “Лебеди”  и  “Золотой  петушок” – на  флигелёк  в  Ку-ка- рек-удачу…

В часть уже были привезены скульптуры двух байдарочниц и двух бадминтонщиц, которые обмотали солдатскими одеялами и уложили в пенальные ящики, тайком  спрятав их в инструментальной кладовой и накидав сверху  подотчётный  хлам –  разбитые носилки, каски, лопаты и веники… Леденцов строго-настрого  приказал  каптёру  Сарайкину следить за складским помещением, чтобы не вышло как в песне цыгана: «Спрячь за высоким забором девчонку – выкраду вместе с забором…» И особенно чутким разъяснением старшине – повнимательнее  присматриваться  к казарменной обстановке  и  к самому сторожу, каптёру Василию, по предприимчивой прыти которого может быть организован бордель по продаже гипсовых кукол и порче их детальным сверлением... Бубенцов удивлённо моргал осовевшими глазками, выслушивая углублённые указания ротного, а когда дошёл “маковалом” до каверзной сущности возможных последствий от хранимого реквизита, долго и чванливо смеялся, протирая вздрагивающим платком краснющие  от  бээфной  самогонки  лицо  и  шею…

–Да что Вы, в самом деле, Георгий Львович, о таком деликатном кощунстве говорите?! Неужтоль такое с эрзацем сотворимо?! Да у нас тёмных закутков с кустами полно, где разрядное рукотворство с воображаемой Дуняшей объегорить можно! Ха-ха- ха!.. Так  неужельши  на  каменных  принцесс,  бодаясь  быками,  миловаться  полезут?!  Ха-ха- ха!..

–Неужель, да если что! Старшина! Да кабы куды и откель появилось, то эти, словесами, варяжные рога тебе комбат в натуре налепит! И бодаться ими  будешь  об стенки каземата Матросской тишины! Я о гипсовых спортсменках ничего не знаю! И с какого парка их спёрли, мне неведомо! Ты понял меня, старшина?! – отрывисто и жёстко урезонил в тот день и дал вообразить зэковскую нюшку командир роты взявшему под козырёк Бубенцову...

И вот теперь, сидя со своими солдатами в приёмном отделении комендантской гауптвахты, я воспалённым, быстросменным мышлением прокручивал оправдательные объяснения… «Туркестанский отряд будет мычать даже под казнью, обидчивое невразумление… Мы  их  даже  не подготавливали…»

Так  и  вышло,  когда  стали  задавать  компетентные  вопросы…

–Комисара  шёль... Я несла, шёль… Ротник пришля… Ми  верблюда  втроём  взяль… И  тижялё  караваном  поплиль…

Трое офицеров, находящихся в кабинете, покатывались со смеху, подпрыгивая на стульях. Такой залётный армейский антураж они видели впервые… Четвёртый офицер- дознаватель с каждым обращением к очередному солдату и услышанным в ответ: «Куля- маля-мандю-киль, верблюда, и всё!..» – багровел чёрной, к яркой вспышке матерного разряда…

–Какой верблюд, воин?! Я тебя ещё раз спрашиваю! Как у вас оказались эти львы?! Старлей, рывком приподнявшись со стула и нагнувшись над столом, вытянутой рукой  в  броске,  трясущимся  пальцем  указывал  на  лежащих  у  стены   монументальных

зверей – по  метру  в длину  и  сорок  пять  сантиметров  в гриве...

Воин “Насрединии” удивлённо цокал языком, лукаво подчмокивал  губами, закатывая  глаза,  подвывал:

 

–Такой  верблюда  падишахский  ми  ещё  сямь  не  видаль…

Дверь кабинета уже была наполовину открыта, и с десяток голов “караулки” смаковали  допросное  зрелище,  которое  ни  в  одном  театре  никогда  не  увидишь…

–Отвечай, чурка!! У какого папы Карлы ты эту гипсовую зверюшку украл?!! Ты понял меня?!! Верблюжья паскуда!!.. – уже обозлённо повизгивая, срываясь на истерические нотки гнева, кричал слюнями дознаватель на поглощающих звук – “пески Кара-Кума”...

Разносом “вороновой” души, входящей в раж, воображаемый смершевец вдруг, к очевидию для себя, заметил в дверном проёме толпу гогочущих и падающих на коленки комендатурщиков… невероятность прошлого испарилась. Сконфуженно поджав губы кривью, медленно сел на стул, осознавая, что стал посмешищем и главным героем премьерной гарнизонной байки. Поэтому сразу же, прикидом подумав, решил скомкать начатый допрос и передоверить дознание другому офицеру под предлогом неотлагательств... Антракт длился недолго. Старлей нервозно, с речевыми вздохами, перебирал  на  столе  деловые  папки…

–Ну что же это такое?! Куда он, этот листок, подевался?!.. Опаньки-капуто-алес! Нашёлся!.. – вдруг неожиданно для всех, с возгласом разочарования и  хлопнув  себя  по лбу, офицер резко встал из-за стола. – Ну надо же! Чуть не забыл! У меня сегодня в шестнадцать тридцать отчётный доклад по нарушениям военнослужащих при увольнении  в город… Совсем закрутился в водовороте армейского лоботряства!.. Поплавский! Оформляй боливудов! Мне срочно к командиру… – эмоционально спеша, обратился он к лейтенанту, сидящему за соседним столом. – Принимай!.. Вот тебе девять военных билетов, командировочное предписание, два льва… И накладная бумага на товар, выписанная  на  бюсты  Маркса  и  Ленина… Всё,  я побежал! Начальству ждать – лохматку  взыскать!  Успехов,  лейтенант!..  – И  вышел  из  кабинета...

Офицер  перестал смеяться,  два  соседних “поплавка”, ещё  всхлипывая,  щерились…

–Конвой! – громко  окрикнул  он  помещение… Тут же  открылась дверь…

–Ефрэйтор Ерэмэнко!..

«Ё-моё! Ещё  один  бандеровец!.. – к обидному злопамятству засвидетельствовал  я. – А те кто? Наверное, тоже из Жопа-рожской Сечи… Вот попали мы с  царскими  гипсовыми  ляпи-дричками  на хутор близ-ну-каиньки…»

Нудные  злопыхательские   мысли  оборвал  распоряжающийся  лейтенант:

–Ефрейтор! Этих восьмерых бабаев – в семнадцатую! К аксайским староверам! Которые на медведя с голыми руками ходят, а присягу принимать не хотят! Вера им, видите ли, не позволяет! Вот пусть они там вместе и потолкуют о вере-то! О Родине и солдатском долге!..

Старший  конвоя  ухмыльнулся  и  гаркнул:

–Встыть, бойцы! Вы'ходи  стройсь  в  коридор!  К  стэнэ  носом!..

Я остался один… Дознаватель молча пролистывал мой военный билет. Затем отложил его в сторону. Пристально, с хитрым прищуром, посмотрел на  меня  и  неожиданно  женским  скрипучим  голосом  стервы  стал  задавать вопросы:

–Итак… Судя по командировочному предписанию, Вы, рядовой Борисов, старший группы!.. По документу-накладной с завода скульптуры выписаны два бюста – Маркса и Ленина… По факту задержания – два монументальных льва… Как это понимать и отождествлять, Борисов?! И зачем, и почему, и  коему распоряжению  Вы  оказались  на этом  объекте?!

 

Я, насупленно опустив голову вниз, молчал, выстраивая ряды оправдательных ответов...

–Ну, чего в молчанку-то играем?! Ведь ротного вашего… Как его? А! Леденцов… Допрашивают этажом выше… Так что не советую Вам, рядовой Борисов, врать и кривляться… Оказывая тем самым медвежью услугу своему командиру…  Итак,  повторяю свой вопрос! Кто санкционировал эпатажную командировку? И по чьему умыслу  стояла  цель  приобретения  имперских  символов?  То  есть  львов…

Я понимал, что  надо  потянуть  дурацкую волынку по ответам: может, невзначай ещё что-то “барское” сверху раскроется этажом выше, где допрашивали Жору. Хотя  сенсорным флюидным “нутрографом” через толстые стены и потолки, словно на  блюдечке  с  голубой  каёмочкой, созерцал  схожую сюжету, произошедшую  неделю  назад в  кабинете  замполита Галкина...

Георгий Львович с “похмелюговым” немым удивлением: «Ну надо же?!..» – и свекольно-совестливым покраснением: «Вот те на… Приплыли, блин, трактором...» – потирал  платочком,  с  заметным  дрожанием  пальцев, обильно  выпавший  со  лба  пот… Тем же SOS-ным, галакто-подвальным, мольбовым сигнал-приказом – подрагивающей подошвой сапога – радировал: «Борисофф! Ляпи модель, скульптор!..  Я ничего не знаю!..  Я  встречал  вас  у  метро!..»

–Так  по  чьему  умыслу? А?! – со скреперовым нажимом стал повторять свой вопрос  дознаватель…

Я хлопнул ладонями по коленкам, как будто осознав все тяготы и лишенья по оказанию медвежьей услуги своему командиру, и, как честный комсомолец, раскаивающимся  голосом  прервал его:

–Дайте бумагу, товарищ лейтенант! Я всё подробно опишу – кто, чего и зачем… Бумага-то – она  всё стерпит!..

–Ты к чему это, Борисов?.. – недвусмысленно и настороженно спросил дознаватель…

–Да  всё  к  тому же, товарищ лейтенант… Обидятся на меня товарищи за раскрытие  светлого  сюер-приза!..

–Какого  сюр… сю-сю-сюрприза?! – чихнув,  обомленно  вопросил  Поплавский…

–Таво самого! Партейного! Праздник праздником, конкурс  конкурсом,  а  ротного из оговорного болота вытаскивать надобны… Так что давайте скорее  милованную бумагу, всю кривду… Птьфу ты, зараза! Заволновался… Привду, всю привду-матку о бюстейках  изложу!..

Офицер опять колким, прищуренным взглядом посмотрел на меня, в котором телеграфом читалось: «А не валяешь ты ваньку, рядовой?! Дурачком  подставляясь!  Слёзно тебе обойдётся Петрушковый обман!.. Хотя, если принять во внимание, в  стройбате все как трактора в петлицах: мозгами без одной или нескольких шестерёнок… Узлы с деталями проволочками связаны, даже у комсоргов, глядя на этого Борисова… Однако  гудят,  работают…  Копают  и  строят  заборы…»

–Ну, ладно… Вот тебе лист бумаги, пиши… Только поразборчивее и недолго, не более  двадцати  минут… – Поплавский  выдвинул  ящк стола, достал  оттуда пачку сигарет и, как бы  обращаясь  к  другим офицерам,  устало  обиходом  проговорил: – Пойду  подышу  на  воздухе,  что-то  голова  эхом  ракушки  шуметь  начинает… – И вышел  из  кабинета…

Я пересел за отдельно стоящий в углу помещения стол “письменно-гнусавных страданий”, как его обозвал один из оставшихся офицеров, указавший занять  за  ним  место. Услышав нарицательно-оскорбительное название мебели, я решил и дальше повалять  “Стяпана”  с  фразеобормотским   высокомерием   комендантских   филологов   и,

 

примостившись за обшкрябанной партой, с выдохом, громко прокашлянув: «да-а… да-да- дакнул!..» Взъерошил пятернёй чубчик, пустил слюну по уголку рта и воткнул стержень ручки в канцелярский лист. Озабоченно и нарочито размышляя вслух, задал дознавателям “бурлаковский  вопрос рассусоли”:

–Так на это же двадцати минут - ну никак не хватит! Да-а и двух часов, как ни  крути, ни верти, тоже!.. Как же это я за это мизерьное время вам все милованья и прелюбодейства на бумаге пером занесу?! Яво жа хватит тока в носу поковыряться, причиндалья вспоминая… А?.. А описать их, наверное, подробно требуется? А?.. Для следствия-та?!..  С  содержательным  смакованьем…  Верно  я  говорю-та, товарищи?!..

Офицеры подняли головы от рабочих столов и немым  “ась-сяем-окосяем”  уставились  на меня…

–Ты чего несёшь, махновец?!.. Кто тебе сказал про кутерьму с деревенскими свинарками и доярными милашками в объяснении смаковать?! Птьфу ты! Заговорил, балбес! То есть излагать! А-а?!! Отвечай, лимита солдафонская!!.. – взорвавшись неподбором слов, почти взвизгивая, прокричал лейтенант, усадивший меня в угол за писанину…

–Ну, ну, Юрочка… Успокойся… Ты уже перебрал с лимитой-то… – положив руку  на плечо сотрудника и оборачиваясь ко мне, более вежливым голосом заговорил другой офицер. – Вам, солдат, что дознаватель Поплавский указывал в признании описать, засвидетельствовать?! Про  каменных  львов! И кто?! И чего?! И что с ними связано?!.. Так вот и пишите по ним чёткое, подробное изложение… А то придётся строчить диктант, но  уже  с  другими,  Фрекен-Боковыми  учителями… Усвоили, рядовой?!..

Я  вскочил  со  стула  и  обиженно  затараторил:

–Погодите, погодите, товарищи лейтенанты!.. Так вы меня сами на эту вымогательную, сокровенную стезю силком направили!.. В народе веками распевные любовные частушки, завывательные про Красу слоганы - страданьями звались… А если прибавить к ним гнусавы, то будет уже другой коленкор!.. Это значит, на картофельной ботве, на мешках с комбикормом, за хлевом в крапиве… – Я поковырял в носу. – Чаво  греха  таить, бывало!..

Офицеры опять раззявились губастым ась-асем  и  злобным  вытаращением уставились  на  меня.  Исподлобья  глянув  на  них  и  шмыгнув  носом,  я  продолжил:

–Однако ж,  я мотрю, у вас к этому “коров-то-балету” антирес имеется, раз заставляли меня гнусавы муки записывать… Но за двадцать минут?! Соперсы вымяные, пикант- грудинку розово-свиную?! Пером никоим образом обрисовать невозможно! Не извольте обижаться… Одни приготовления в зарослевом ряпейнике каких страданий стоят!..  А  гнуси кровосущей сколько тьмою вьётся! И такие фортели в гармонь коленцами приходится выделывать! Аж сороки на тополях примолкают!.. Вся задница потом  долго  жаровым  пунцом  полыхает! Расплата  за  страданья!..

–Щаз ты, сапог, у меня обо всём пожалеешь!.. – заорал перекошенным ртом буйный лейтенант Юрочка и сделал дёрганый шаг с возведёнными кулаками в манере «Дяржите! Дяржите меня, братцы! А то я щас яво убью!..» Так и получилось…  Вежливый офицер попридержал его вытянутой рукой, отстраняя от эмоционального, грубого  невежества, пинкоприкладства…

–Не кипятитесь, Юрий! Спокойнее... На дворе не тридцать седьмой год… Не хватало нам ещё синяков и выбитых зубов… Поаккуратнее делопроизводство вести надо, потактичнее… С глубоким вниканием в сущность дознания… Я правильно говорю, товарищ солдат?!

 

–Так точно! Товарищ старший лейтенант!.. – взъерошенно встрепенувшись, как воробей, и видя, что угроза звериной расправы миновала, радостной бессмыслицей зачирикал: – Сам же лейтенант говорит: пожалеешь… А жалеть в русском языке – иносказательное родственному слову “любить”... А с кулаками получаться горяча, значит, любовь! И  то же  с  пунцовыми  страданьями!..  Вопрос  только  вот  в  чём?.. Пожалею ли я  его?!  То  есть  полюблю  по  обоюдию… остаётся  откр…

Я  недотренькал “прилагу”…

Резким тычком кулачок вежливого, тактичного офицера педантично вник в сущность подрёберного сплетения, складывая меня циркулем с “лупоглазными” винтами над “гнусавным” столом. Вторая заушно-шейная оплеуха погасила бы свет в моём кинотеатре, усаживая отрубным мешком на просмотровый табурет, с искромётными титрами  на  темнеющем  экране: “Кина не  будет!..”

Но  неожиданно  раскатисто-громко  прозвучала  в  коридоре  команда:

–Смир-р-но-о!..  Товарищ  полковник!..

–Отставить, ефрейтор!  Занимайтесь  плановой  уборкой!..

«Чёрный!..» – испуговым волновым эхом прошелестела из уст офицеров фамилия начальника Алёшинской комендатуры, и они, словно жабы, одним прыжком уселись за  свои  столы-кувшинки,  притворив  озабоченный  служебный вид…

Открылась дверь… Офицеры вскочили со своих мест, вытянувшись по стойке смирно…

–Вольно, вольно, опричнюшки!.. – Полковник покосился в мою сторону не принявшего вертикальную фрунт-позу и продолжающего сидеть в болевом синдроме. Лукаво ухмыльнулся, поняв  всё  без  утайки-разгадайки  моё  контрастное  состояние. – Вот полюбуйся, Дмитрий Юрьевич, жив твой комсорг! Только вот, видно, животом  мучается от глупых переживаний… Выведите солдатика в коридор! И  туалет  офицерский  покажите, где можно привести себя в порядок!.. – приказным рыком обратился он к офицерам…

«Дмитрий Юрьевич???» – вопросным удивлением отголосилось в сознании… Превозмогая боль, я поднял голову и увидел в стороне, за спиной начальника, нашего комбата – майора  Бондаренко.  Душа  бубном  заколотилась: «Вызволяют!  Вызволяют!..» – ещё не осознавая рёберными обечайками предстоящую барабанную дробь домашней, батальонной казни…

Комбат как-то смущённо, молча, всем видом извиняясь за всё и вся, переводил взор   с полковника Чёрного на меня, обратно на офицеров… Те подошли ко мне и угодливо предложили  пройти  в  фельдшерскую  нюхнуть  нашатырю…

–Переволновался комсорг по обыденным должностным вопросам... чего по полномочиям требует наша канцелярия… Саша, привставай… Давай, дорогой… Мы с Юрием  Мартыновичем  тебе  поможем… – Вежливый  офицер склонился надо мной, чтобы подвзять помощно под руки, и тихонько зло прошипел на ухо: –  Поднимайся,  прохиндей… А  то  ночлег  в  санчасти  устроим…

С  гримасой  боли  я  встал  и  обратился  к  начальнику:

–Разрешите, товарищ полковник,  без  помощи  офицеров  в  коридор удалиться? Мне стало лучше,  и  я  подожду там…

Чёрный вновь с кривой ухмылкой осмотрел меня с ног до головы и  надменно  кивнул головой…

«Свободен, свободен, Борисов!..» – отрывисто повторил его жест майор  Бондаренко…

 

Я надел фуражку, отдал честь и вышел в коридор. По нему из конца в этот момент вели мой скульптуро-караванный отряд. Сопровождающий сержант, подведя группу к скреплённым откидным стульям, стоящим вдоль стены, подал команду остановиться и располагаться на них, ожидая дальнейших приказаний. Как только он удалился,  посыпались  “вай-вайские”, тревожно-навязчивые вопросы…

–Комисара… Нас што тэперя, в тюрьма посодят? На перэсылка вывели?.. И всьо из парьщивих львовь?!.. Вай-вай-вай! Что братья?  Что отэц? Что  люди в кишлаке скажут?  Не  автомату  носиль,  а  глинням  кошкам  хвоста  крутиль!  Ва-ай! Позора  какая!..

–Так! Примолкли, блин, архаровцы!.. – прицыкнул я на солдатиков. – За нами приехал  комбат, майор  Бондаренко… Так  что  ждём  его  тихо! Скоро  поедем  в  часть…

Я провёл взглядом по их измождённым азиатским лицам: пара синяков, полуоткушенная ушная мочка, дёром покорябанная щека и подбородок, у троих отсутствовала на фуражках кокардная звезда, у остальных были откушены её пятиконечные  лучики… – и, поняв,  в  чём  дело,  сердито,  на  полном  серьёзе  добавил:

–А то отправим вас назад, в семнадцатую камеру, к аксайским староверам, охотникам  на  медведей,  крещение  православное  добровольно  принимать!..

Отряд  сразу же  стал манекенно-немым и не мешал мне прислушиваться к разговору  за  дверью…

–Григорий Опанасыч! Я Вам со всей искренностью говорю… Хотели декоративный фонтан в части устроить к сорокалетию Победы… Так мои балбесы ничего лучшего не придумали, как по его сторонам львов поставить… Нет бы макет оружия Победы! Или стелу Скорби… А они зверей задумали! Меня в известность не поставили! Сам знаешь, каким контингентом командую… Одним словом, комсомольцы- добровольцы… Себя молодым-то вспомни! Всегда ль со старшими советовался?.. А они хотели удивить всех… Во главе фонтана четырёх Львов Победы  пролетариата  водрузить…  Ленин,  Партия,  Народ, Коммунизм!..

«Мастерски раскладывает оправдательный пасьянс… Вот тебе и Бондаренко- совхозник, прямо-таки адвокат-пропагандист… Не ожидал?!..» – мысленным удивлённым открытием  мелькнуло  монологом  в  сознании,  и  я  продолжил  подслушивать  дальше…

–Ну, что про них, Опанасыч, говорить-то?! Одним словом, чистотой помыслов – красные берендеи!..

–А  можа,  Бэндэры?..  – ехидно  вставил Чёрный…

–Какие  ещё  бандэры?!.. А-а?!  Вон  ты  про  что!  Ха-ха!.. – засмеялся  Бондаренко. –  Да что ты, полковник!.. Ты выйди посмотри на них… Берендеи и есть  берендеи…  Которые и тыщу лет назад, от страха скрываясь по степям и весям, кочевыми стадами бегали… Бендеры?! Хм… Скажешь тоже, бл…! Они про хитроумного Колобка ещё не читали, а ты – Бэндэры... Да, кстати, Григорий Опанасыч… Архитектура у вас здесь историческая… Так что забирай царей природы и к комендантскому  крыльцу  выставляй… На месте будут… Ну и на запечённого кабанчика в воскресенье ждём!.. Созвонимся… Да, забыл, старшего лейтенанта Леденцова сегодня не отпускай… Завтра к вечеру освободи… Пусть чуток на плацу позанимается строевой подготовкой... Оборзел слегка!.. Ну давай! Прощаться  не будем, в воскресенье  ждём-с  с почётом  и  уважением…

Дверь  открылась,  и  я  громко  подал  команду:

–Отряд, встать! Смирно!..

Комбат зловеще зыркнул на нас и приказно буркнул: «За мной!..» – держа в сжатом кулаке выписанный пропуск. За стенами комендантской казармы-крепости нас ждал санитарный уазик-буханка…

 

Приехав в часть, майор Бондаренко, к удивлению, не повёл нас в канцелярию на “выпытовый  анализ  ситуации”  по  произошедшему  ЧП,  а,  выйдя  из  машины,  хмуро,   с  подкривлённым,  сжатым  ртом, внимательно  осмотрел  нас  и,  душевно  сплюнув  на асфальт,  приказал  направляться  в  расположение  роты…

–Борисов!  Вечером,  после  отбоя,  вместе  с  Бубенцовым  явитесь  ко  мне… – сказал  он  как-то  удручённо  напоследок  и,  в  сердцах  махнув  рукою, зашёл  в  штаб...

Придя в казарму, я построил  солдат перед старшиной  и кратко его уведомил,  что  мы из штаба и вечером, после отбоя, ему приказано комбатом явиться к нему в кабинет, умолчав  по  настроению  о  совместной  явке…

Бубенцов долго с прос(т)рационной обомлённостью разглядывал прибывший  отряд… Откушенные лучики кокардных звёзд,  гематомные  “подфонарники”, разодранные когтями щёки, синюшные отпечатки пальцев на шеях… Что думал в этот момент Николай Петрович, одному Богу известно… Может, о том, как дико, “по- крутоярски”, дознавался комбат… «Ну надо же! Душил наверное, зверюга… Даже звёзды пообкусал… Лапищи-то его на шеях…» Не ведал Колюня об “Алёшинском  дранотворстве”  других,  медвежачьих ухватов....

Пристально осматривая солдат, всё ниже и ниже уходил  душою к пяткам, создавая  в животе бурлящий след… Свежо повеяло перегарным выхлопом… «Пойти прямо сейчас  к командиру и рассказать всё!.. О гипсовых бабах, хранимых в инструментальной кладовой… Не-е, Жора убьёт! Да и трибунальным разбором попахивает… А вечером что? Мне вот так вот запросто ухо откусит… Или нос отгрызёт, как лучиковой звезде… Что же делать?.. Может, он уже всё знает… А можа, и нет… Срочно в санчасть ложиться надо… Потёмки переждать… А если вся бутафория раскроется? Покрывательство-то ведь на одних весах с уголовным деянием развешивается… Бежать, раскаяться?! Упасть в ножки… Дмитрий Юрьич! Отец родной! Мол, так и так! Не лесник я, а старшина роты! И дома детки своего папку ждут!..» Мельтеша паническими мыслями, Бубенцов повернулся ко мне. В воспалённых беспокойством “осциллографных” глазах ярко высвечивались точками  подрагивающие зрачки…

–Так, Борисов!.. – прорезался голосом Петрович. – Я заболел! Очень сильно заболел!.. Каракулит, наверное… Ни согнуться, ни разогнуться… Уже неделю мучаюсь…  А сегодня такая резь в спине – аж глаза из орбит вылазиют! И слезам  не  дают  протечься… Гудков!.. – окрикнул старшина дежурного по роте. Тот не откликнулся. – Гудков, бл…! Ржавая ослина, “Паровоз”!.. Снова поездом в кусты заехал?! Едрит твою задницу!.. – уже срывом клапанов заорал болезненный Бубенцов. – Опять, бл…, базар- вокзал! Литерный опаздывает!..

Сонно-помятой фактурой дежурный выполз из дверного проёма сушильной комнаты, словно паровоз после проследования по душному и прокопчённому гарью тоннелю,  и,  открыв  “соплы  с  кочегаркой”,  звонко  прогудел:

–Я  тута!  Тута!  Товарищ  старшина!  Чаво звали?!..

–Чавокнуть бы тебе, Коля, по твоей макушечной колокольне, да сил нет… Заболел    я некстати… Так что хватай с дневальными носилки, стоящие за шкафом в каптёрке… Сарайкин  покажет…  И  бягом  несите  меня  в  лазарет!..

Дежурный, сотворив в улыбке изумлённый открытый рот, стоял не шелохнувшись, думая,  что  его посмешищем  разыгрывают…

–Ты  чего  стоишь,  ефрейтор?!  Али  не  понял?!  Скоком  выполнять!..

И старшина надвинулся на него с кулаками… Гудка ветром сдуло с пролётки,  и  через мгновение он с четырьмя солдатами предстал перед нами с мусорными строительными  носилками…

 

Уже Петрович в злом очумении стоял с отвалившимся от переполнения ругательствами  ртом  и  лающе  “вход-невпопад”  хватал  языком  воздух  и  фразы:

–…Дак…  Я!..  Хр-р…  Гад!..  Дак…  Пи…  Ты  чего,  Семафор,  мне   притащил?!!  –  И  продуктивно  вошёл  в  бранную  стезю: – Щаз  сам!  На  этой  копытной  вагонетке  в  отстойный  тупик  отправишься!..

–Да не кричи ты, старшина!.. – отскочив в сторону, взвыл Коля. – Нет санитарных носилок!.. Каптёр говорит, что их порвали на хомуты месяц назад, во время ночных конноспортивных состязаний… И что за шкафом одни оглобли стоят… Давай  понесём тебя  на   этих  м-м-мусорных…

–Гудок! Ты в своём уме?! – опешно простонал Петрович. – Ну что, бл…, за рота!.. Письки гаубичными стволами стоят, а мозги как у черепашек!.. А не дай бог комбат из  окна увидит! Подумают, что я издеваюсь над вами! Рикшеству потворствую!.. Уже был донос из деревни Саларьево… Что к ним поутру за парным молоком дедов на носилках таскают, как древнеримских патрициев, с опахалами… Остервенели дедки, по дому скучая… Только вот до сих пор не выяснили, кто и кого... А  ту-у-та!  Сам  Бубенцов купцом навстречу к янычарам едет! И искать, блин, никого не надо!..  Эх!  Балбесы!.. Ладно, сам, своим ходом в санчасть отправлюсь… Гудков, чтоб был порядок! Шкуру спущу, если что!.. Рота приедет с объектов – доложишь прапорщику Кузнецову о моей немощности…  Всё!  Выполняй  дежурство!..

–Петрович… А ведь нам двоим было велено командиром в штаб после отбоя явиться… – наконец после всех его панических сумбуров проговорил я, улыбаясь подставному апломбу...

Коля  посмотрел  на  меня  по-детски  обиженно, говоря  своим видом с оттопыренной губой: мол, комиссар! Чего ж ты сразу не сказал?! Только весь пасьянс мыслей  искуверкал…

И,  раздув  щёки,  громко  ответил:

–А-а! Да ну тебя, Борисов! Разбирайся сам со своей блефурией!.. С Бондаренками! С Галкиными! И Жориками-мудаками! Заскульптурился теперь надолго в Алёшинских казармах! А я заболел! И тоже надолго!.. Ракодулит – вещь сурьёзная и отлагательств  никак не терпит… Так что не серчай, комиссар, без меня пойдёшь в штаб на пряниковую викторину “АБВГДейка”, одному больше подарков достанется, я не алчный!.. А если повезёт, то суперпризом поедешь на главную лубяночную игру “УКГБ-вопросодейка”… Там по скульптурной эпохе Возрождения ответы потяжелее будут… – И старшина медленно перевёл взгляд на свои подкованные сапоги. – Ну, ладно… Поспешу анализы сдавать,  а  то  тут застанут…

Перед ужином в Ленкомнату новой казармы, где я валялся в раздумьях на раскладушке, заглянул бухгалтер Гена Пурговский и обрадовал известием, что меня срочно вызывает замполит Галкин, на что я, покуривая и не вставая,  безразлично  брякнул, что  меня  также  срочно  вечером  ждёт  командир  части…

–Бондаренко,  Саш, уехал домой… А перед отъездом прибывшему Галкину бросил   в коридоре фразу: «Разбирайся сам со своей комсомолией! А с Леденцовым я сам завтра серьёзно займусь!.. Перво-наперво объявлю ему три наряда вне очереди на дежурство по части!..»  Вот  те  крест,  Саш!  Своими  ушами  слышал!..

Гена  Пурговский  был  крещёным…

 

 

Ефим Кузьмич, слушая  моё  повествование  о  задержании  отряда  Центральной комендатурой  с двумя  огромными скульптурными  львами, был  спокоен  и  “хамелеонски”

 

сантиментален. Как всегда, “по-мюллерски” во время  “мямлиных”  объяснений расхаживал  по  кабинету – от  окна  с экзотическими  растениями  до  большого  аквариума  с золотыми рыбками. Слегка постукивал ноготками по стеклу – и далее маятником по шарах-орбите своего кабинета, разглядыванием-любованием подпотолочной барельефной экспозиции, которую ранее привезли с завода. Кузьмич,  быстренько  подсуетившись, чтобы не увели подарком в кабинеты повыше, велел вмонтировать её намертво в своей аудиенции. И снять “политдекор” можно было только c “потрохами” стеновой облицовки. И этому “кубышному варвАрству” он тихонько радовался, потирая благостно ладошки и пристально вглядываясь в штриховые нюансы настенной политпанорамы. Стоя спиной ко мне и рассматривая полногрудую колхозницу с серпом в одной руке и хлебным снопом в другой, Ефим Кузьмич, мечтательно размышляя, а может быть, намеренно допустил слуховую  утечку,  которую  я  расслышал,  но  не  понял,  и  примолк  в  своём  упоении…

–Хороши выпуклости… Натуральны… Пятый… А по жизни, может быть, и седьмой…

–Да,  восемь  нас  было,  товарищ  замполит…  Я  девятый…

Галкин повернулся ко мне лицом и, вперив колкий, недовольный взгляд, поучительно-строго поправил:

–Ты, Борисов, смотрю, форму-то четвёртого роста носишь! Не маловата ли кольчужка?!

–Так нет пятых и шестых ростов на складе, товарищ капитан… – вставился я бедственной  оправданностью…

–Так  вот  и  я,  комсорг,  про размер говорю… А ты мне  численность  навязываешь, к  свиноматке  не ходи!..

–О  чём  это  Вы,  товарищ  капитан?..

–Да всё о том же! О разгильдяйстве! Которое вы умудряетесь во множественность превращать!..

–Да-а… мы… Ефим…

–Молчать! Словоблудник!..

Я вытянулся в струнку, подняв подбородок… Обидой, молчаливым ответом промелькнуло в сознании: «Уж кто-кто, а Вы и есть первейший блудофильник, проводя здесь  щепетильные  параллели  по размерам  и количествам…»

Замполит,  нажав  на  кнопку  “отжим”,  увеличивал  фразеологические  обороты:

–Я так и предчувствовал фильдеперсовый подвох! Тучи нагрянули,  и  остались  одни  подошвы!..  Ни львов!  Ни  Ленинов!  Ни  Маркса!  А  как  до Марса  нам  теперь победа  в  конкурсе!..  Ответь  мне,  Борисов!  Для  чего  был  задуман  весь  этот  зоопарк?!

«Лучше  промолчать, – подумал  я, – пусть  выпалится…»

–Мы Ленкомнату, юннат, строим! А не васюковский аттракцион юрского периода! Ну надо же! Ну чем не новый комедийный кошмарий получился… Двенадцать тёмных статуэток… Представляю себе картинную, пизажную фрагменту… - В запарке, припорошённые извёсткой, вы вышли за ворота  скульптурного завода,  словно одногорбые верблюды в падишахском эскорте… Над головами – венценосные львы… Спины и задницы в потной мыле от тяжёлой ритуальной ноши…  На  площади  перед  метро скучающий и пускающий пузыри комендантский патруль… Служебно-благостный штиль… И тут! Из-за поворота с Изумрудной на улицу Менжинского, рассекающую два входа в подземку, в пополудниевом желейном свете миражом сфинксов появляетесь вы!.. Патруль, остолбенев, зачарованно разинув хлеборезки, смотрит на маревую приближающуюся фикцию… И только когда сфокусировались трактора на шевронах, принялся  сморкаться,  чихать в платочки  и,  исступлённо  не  веря,  протирать ими глаза…

 

Межёванными,  дарственными  шажками  вы  так  караваном  и  подплыли  к ним… Дверцы  от  бурного  восторга  сквозняком захлопнулись!.. Вот вам и экзотический сценарий  вашей  скульптурной  драматургии,  Борисов!  В  кукольный  театр  не  ходи!..

–«Да Вы просто самородок, Ефим Кузьмич… Вам бы на кафедру замудрённости, народную филологию с орфографией, факультативом, молоденьким студенткам читать… Про размеры и вкусовые качества… Про количества и их отсутствие… Про колорит грабадурства и самодурства, государственного скоморошничества на Руси и становление- превращение  его  в  театральный  цирк…»

Слушая сценарно-отчитную проповедь и про себя раздумывая, я  мысленно  похлопал в ладоши замполиту, продолжая по стойке смирно выражать виноватый, смиренный вид,  который  вновь уводил  меня  в  глубину  полемических новелл…

–Борисов!  Ты  меня слушаешь?!

–А?!..  Да!  Ефим  Кузьмич! Да!..

–Я  повторяю  свой  вопрос…  Куда  и  зачем  львов  пёрли?!  На  кладбище?!

–Какое ещё кладбище, товарищ капитан?! – встрепенулся я испугом и удивлённым округлением глаз…

–А  такое!..  Какому-нибудь  припудренному  аристократу,  к  ажурному  склепу?!

–Да что Вы, в самом деле, товарищ капитан! Я же Вам в самом начале объяснения говорил… что идея пришла по ходу отработки, когда заприметил зверюшек на складе… Там ещё лягушки стояли, лежали огромные сказочные рыбы и дельфины… Вот мы и подумали будущий фонтан части украсить… Лягушки с дельфинчиками по-купечески в воинской части смотрелись бы… А вот львы пришлись бы в самый раз! Солидно!.. Да и командир части майор Бондаренко объяснял то же самое начальнику комендатуры полковнику Чёрному… Беда только в небольшом перекосном переборе с этими львами произошла… Тень на имперское прошлое они навевают… Так полковник Чёрный и сказал… И указанием добавил: «А вот гипсовый танк Т-34 на плацу стоял бы точно на своём  месте… Взамест  расхолаживающего  и  разлагающегося  фонтана… Одна  обуза!..»

–Ха! Хмы! Х-х!.. – Замполит аж подпрыгнул волчком на месте. – Вот те новый дедушка синематограф! На Чаплина не ходи!.. С угла Изумрудной поворотом на Менжинского  выплывает  белоснежная “Т-тридцатьчетвёрка”…

–Не старайтесь, товарищ капитан! На заводе такие монументы не изготавливают… Лошадей – да! А танков – нет!.. Может, арочную будённовскую конницу на плацу соорудим?! – резким, серьёзным предложением оборвал я замполита и, слегка угодливо согнувшись, подспросил: – Каково  Ваше  мнение?..

Ефим Кузьмич смачно чихнул и достал носовой платок, осознавая, что оказался на скользкой, по-партийному  демагогичной тарелке,  и,  утираясь,  подкашливая проговорил:

–Ты Ленкомнатой, Борисов, занимайся! Ленкомнатой… У тебя задачи чёткие поставлены… В октябре первый просмотровый отбор комиссией начнётся… Сроки Политуправление утвердило!..

–Как в октябре? Ведь к сорокалетию Победы результаты объявлять намеревались?!..

–Всё правильно… Только апрельский конкурс – это десять номинантов… Но  до него ещё надо пройти два этапа… Времени у тебя, Борисов, в обрез!.. В случае провала работы спросим по-партийному, строго!.. – металлическим, скрежетальным голосом произнёс замполит, уставившись взором на портрет Дзержинского, висевший на противоположной  стене  у  входной  двери.  –  Так  что  идите,  идите,  товарищ  комсорг! И  с  рвением,  планомерно  занимайтесь  непосредственной  работой!  Всё! Свободны!..

 

В душе сквозануло ноябрьским мерзослякотным студом. Колючими порывами врывались в неё тревожные и отчаянные фразы: «Успеем ли к октябрю?.. По-партийному, строго... Зачмырят, суки, в свинарнике… Или в канализационной траншее… Или того хуже… Ой, бл…! Лучше не  думать…»

–Вы свободны, Борисов!.. – подняв голову,  недовольно  повторил  замполит, глядя из приспущенных очков,  для важности  просматривая зазубренные циркулярные  бумаги…

–И-е-есть… – растянуто  ответил  я  и  ватным  шагом, споткнувшись о порог, вышел  из  кабинета…

 

 

***

 

В сентябре произошли крупные событийные перемены в жизни части и роты, а вернее сказать, дополнение к ней. Состав роты переехал в новую казарму.  В  подразделение прибыли два молодых офицера: лейтенант Снегирёв Виталий Константинович из Волгоградского училища инженерных войск, приказом по части назначенный на должности заместителя командира роты и командира первого взвода; лейтенант Партман Валерий Иосифович, окончивший Таллиннское военно-политическое училище и назначенный на должность заместителя командира роты по политической подготовке,  а коротко – политрука,  замполита…

Моё “комиссарство” снизошло до “комсоргства”, которое в бамовскую эпоху всесоюзного обмана утратило титулярный блеск “корчагинской закалённой стали” и, быстро покрываясь бурой ржавчиной всеобщего льстивого дефицита, превратило эту факельную должность в членского счетовода с полномочиями массовика-затейника… На предприятиях и в колхозах, в сараечных артельках и конторках (разных КООПов и ОРСов), на овощных и продовольственных базах, во всевозможных “всеоколотных” институтах - девяносто процентов “карьерной проститутой” местечково занимали  должность  комсомольского  секретаря  “премиленькие”  девушки…

“Корчагинский галоп” поблек на плакатах, удобнее стало сгибаться кочергой над столом  управляющего  хозяина  или  партийного барина...

В воинских частях преференция в комсомолии давала поблажки по  службе выходом за рамки воинского устава и обихода (карточные посиделки и кутежи по ночам активистов “бюровой плутократии”…) – «Нам, мордвам, всё по *уям! Кина нет, так давай собрание!..» – оборотный  сатир-лозунг  молодёжи той  эпохи...

Преимущество в получении на выходной день – из части, – увольнений, командировочных  предписаний,  внеочередных  отпусков  и званий…

В данный период службы я о сулимых благах от своей должности и не помышлял.  По восемнадцать-двадцать часов в сутки работал в Ленкомнате, воплощая изощрённый дизайн, доселе  не  создаваемый  в  этих  “армейских  аудиториях”.

Наша слабость перед другими “передовыми” конкурсантами  состояла  в  бедственной первопричине самой части, стоящей у вонючего промышленного отстойника под названием Мамыринский пруд, в который втекала трубою река Сосенка, а по другую сторону – расположенного Хованского кладбища. Поэтому-то и необходимо было создать интерьер Ленкомнаты наподобие жар-птицы, внезапно появившейся в тёмном и вонючем от гнилости лишайном лесу, над чем мы и старались сутками напролёт. Накладывалась кропотливая инкрустация, выкладывался мозаичный паркет, тонкой резьбой вырезались элементы политдекора, ордена и медали Победы, знаки армейского и трудового гвардейства,     объёмные     шрифты     девизов     и     лозунгов…     Всё     это  щепетильно

 

раскрашивалось разноцветными лаками, золотистой краской и снова покрывалось бесцветным лаком, затем тщательно сушилось и только потом монтировалось и клеилось  на  плановое место…

Я был “зачмырён” творческим процессом, форма забрызганностью с ног до головы являла разноцветие павлиньего камуфляжа, щёки скуласто впали, однако глаза горели вдохновением, видя, что мы успеваем “возгласно” удивить в октябре первых “смотрителей-комиссионщиков” солнечно-радужным и  золотистым блеском Ленкомнаты… «Ни хрена себе-е! Опля-а! Шкатулка, бляха-муха! А не комната!..» И молчаливые ошарашенностью, широко раскрытые рты - по кузькиной, армейской тёще, привыкшие ко всему жабно-зелёному и мозолящему язык матерному прибаутиванию... «Красотища-то, бл…, какая! Ёклмн!.. Сюда солдат пускать нельзя!..» – о чём немедленно распорядился устным приказом комбат Бондаренко, всё чаще и чаще, как и замполит Галкин, наведывающийся полюбоваться  художественным  промыслом  “тракторных  антикварщиков”…

–Борисов!  Приказываю  врезать замок в дверь Ленкомнаты! Ключ лично хранится у  тебя  и  в  сейфе  командира  роты!..

–Товарищ майор… Я уже вставлял замок… Так один строгий проверяющий начальник из Политуправления вырвал его монтировкой – с мясом! С багровым криком: «Ленкомната для солдат, чтоб письма домой писать! А не музейный  антураж!..» Пришлось  на  повреждённое  место  новый  ореховый  наличник  ставить…

–Чего?! Какие письма?! Для каких солдат?!.. На табурете пускай пишут своё каля- маля! - «Здравствуй, Зина, пишет тебе Гриня!..» Эта грациозность им на двадцать минут созерцания! Чтобы на лбу Ленина нехорошее слово перочинным ножичком  вырезать и, как на туалетных стенах, письмом  похабным,  дембельмово,  по-собачьи,  расписаться!..  Так что, если вырвали замок посередине, врежь внизу, у сапог! Вырвут там – вставишь наверху! Но чтобы дверь по отсутствию тебя - всегда была закрыта! Ты усвоил, комсорг?!..

Я улыбнулся и весело ответил:

–Так  точно,  товарищ  командир!  Всегда  будет  закрыта!..

 

 

Следом за лейтенантами на постоянное место службы приказом  по  УНР командиром третьего взвода прибытием назначен бывший командировочный, прапорщик Кузнецов  Анатолий  Васильевич.  Он  же  Кузя,  Анатольчик, Толян, Толик…

Из севастопольской учебки прибыл на “постоянку” командиром второго взвода, где  я числился в списочном составе, прапорщик Потапов Вячеслав Федотьевич. Рыжий, веснушчатый детина с ярко выраженным подбородком-“булываном”.  Родом из Чувашии… “Кутила из чудил”, каких ещё свет не видывал! Ко второму взводу  приклеился разноликий ярлык “потаповцы”. Иной раз издалека слышался искажённый панический  окрик:

–Кэстаповцы  идут!  Сваля!  Сваля! Окурка  бросай!  Костапов  сэгодня дежюрная по  часть!..

Прапор Славик от дурной славы глуповато, от уха до уха, ухмыльным оскалом щерился,  упиваясь  своей  популярностью  среди  солдатских  “антифанов”…

 

 

Числами  подступал октябрь,  а  работы  по  “завершёнке”  ещё  предопределялось сделать  уймы…

 

Под целлофаном и накрытый оргалитовыми листами, ждал своей очереди непроциклёванный паркет, мозаику которого ещё предстояло многократно лакировать. Крюком разворота держали за хвост средние и мелкие, нудно-кропотливые работы по инкрустации и резьбе декораций, и многое приходилось переделывать заново. Временами  я впадал от усталости в уныние. Но, перекурив всхлиповые вздохи со своими главными помощниками, мастерами Шубой и Поденычем, и перетерев косовороты дел, с вызовом поплюнув через плечо и на руки, - снова с упорным усердием приступали к работе. При неудачном, бракованном сколе, разрыве очередного ажурно-тонкого декоративного элемента вновь наступало отчаяние. Тоскливо раздумывая, я постепенно поднимался по ступенькам “обнадёжи”…

«За такую красотищу, конечно же, не зачмырят… Наоборот, все замысловые прихоти-требования исполняются… Командование части и роты во всём мне потакает… Нужен японский оформительский набор?!.. На! Пожалуйста, немецкий! Ничем не хуже!.. Необходимо увольнение в город?!.. На, получай, Саша! Вот тебе деньги, ищи по магазинам  то,  что  нужно  для творчества…»

О прогулках с девушками уже мечтательно не вспоминал, переживал я по другому поводу: что по недоделкам Ленкомнаты мы не пройдём отбор во второй тур смотрин “лучшие из лучших” и мой наградной, внеочередной отпуск на  Родину  останется  фетишем – ах  да  кабы – в  разочарованном  воспоминании…

Но как-то раз, когда после очередного просмотра “сырой шедеврюги” военно- политическая пузатая делегация важными гусями с га-га-га-вздохами и причмокиванием удалилась из казармы по неотложному гостеприимному приглашению откушать в штабе, произошли  судьбоносные перемены…

Замполит Галкин возвратился через два часа и, застав нас в унылом перекуре, громогласно и самочинно-бойко сообщил радостную весть: Ленкомната  прошла  во второй,  февральский отбор – пятой  по  комиссионному  определению…

“К-к-ка… как это п-п-понять, товарищ капитан?.. – радуясь услышанному и всем телом обмякнув после погонного перенапряжения авральной работы, тихим, дрожащим голосом  спросил  я...

–Да всё на вид банально просто, комсорг… Конкурсантов распределили по четырём приблизительно равным группам компасом – по четырём долям Московского военного  округа… В  каждой  колонне  уже  есть  свои признанные фавориты… Мы попали в Западную, самую представительную среди конкурсантов… Кубок Чемпионов, своего  рода!  Лягать – не запрыгнуть!..

Я  вставился  вопросной  шуткой:

–А  другие  группы – кубки  УЕФА?..

Галкин  по-волчьи  бросил  взгляд  на нас, распонимая безобидную иронию, и, въехав,  уже  злым  юморком  назидательно ответил:

–Футболист, что ли?! Смотри, ГолПиПеР, как бы нам не заПиПеРиться в февральском туре! Тебя зажарим  вместо  сегодняшних  молочных поросятей… И  горящую душу от горечи поражения умаслим!.. Ты думаешь, созеркальное разноцветие и золотой блеск  комиссию  удивил?!  Они  к  этому  привыкшие… У  них  звёзды  на  погонах  из этого металла… Солдат  Иван  на  инкрустированном панно в атакующем броске, с перевязанной головой, кричащий врагу про фрицеву маму, уж очень им сильно понравился… Один так и сказал: «Вутетич прослезился бы!.. Кто художник?..» Я им отвечаю: «Автор идеи – комсорг Борисов…» – «Наградить внеочередным отпуском!..» – указал нам начальник инспекции полковник Сидоркин при всеобщем одобрении всей шобл… то  есть  военно-политической  комиссии…

 

Балалаечною струною на высокой октаве, трелью запела моя душа… «Наградить- наградить-наградить!..»

Замполит,  заметив  моё  приливное  состояние,  каверзно  урезонил:

–Ты губища-то дудкой не складывай, а закуси их в удила карандашом… Рановато тебе ещё в отпуск! Только после года службы положено… Я там, при  комиссии,  промолчал  об этом   факте...

Врал  Ефим Кузьмич…

Сидоркин был настойчив и вспомнил про меня за столом, закусывая румяной свининкой. Вот тут-то капитан и обмолвился про мою солдатскую молодость: мол, рановато его отпуском награждать, сроком службы не вышел… На что подхмелевший полковник слегка пристукнул кулаком по столу, да так, что  посуда,  подпрыгнув, зазвенела созвучным согласием – одобрям-брям-брям! – со всеми гостями, и, воткнув вилку  в  ухо  поросёнку,  напомнил  замполиту  о  его  слабой  политической  культуре:

–Лауреатский фильм “Баллада о солдате”, капитан, надо бы почаще просматривать   и вспоминать!.. Как молодого, почти необстрелянного бойца за подбитый танк из противотанкового ружья командование десятисуточным отпуском наградило!.. Сто раз целься в смотровую щель танка, а иначе его в лоб не подобьёшь из этой берданки, всё равно, бл…, промажешь!.. А он попал! Понимаешь, капитан?! Попал! Вот и твой солдат- лявша!  Как  его?..

–Рядовой  Борисов… – елейно  провякал  Галкин…

–Значит, в приказе Борисов!.. Зацелил солдатик в самую точку! Зацепил мишенью душу и сердце  своим  бросающимся  в  атаку  Иваном!  А  ещё  мастерски  выполненными в  резьбе  по дереву  полководческими  орденами… Не одолжишь  нам Борисова, комбат?! У  нас  таковых  наград  не  имеется… Так  в  кабинете  на стенах  ими  любоваться будем!..

Все засмеялись…

Галкин  тихим-тихим  сапом  ретировался  с  чинного  застолья…

Об этом эпизоде мне подробно рассказал на следующий день Гена Пурговский, прислуживавший за гостями на банкете. На гражданке, в студенческую бытность, Генка часто от недостатка средств подрабатывал по вечерам посудомоем в ленинградских ресторанах и хорошо знал все официантские этикетные ужимки.  Канцелярия  части  об этом  знала,  поэтому-то  его  и  выбрали  в  “гоф-подавалы” застолья…

Я  понимал  лукавость  замполита и не таил обиды. Ленкомнату надо было ещё долго доводить до чопорного политума и твёрдо входить в  номинантную  пятёрку во  втором  туре. Напряговый недосып  прекратился, но работы предстояло ещё непочатый край,  и  вдалеке  вдохновением  маячил отпуск...

 

 

***

 

Наступил ноябрь, а вместе с ним пришла ранняя зима. Капризная, как купеческая невеста, оценивающая любовь подарком жениха, по серебряному весу. Устраивающая радостный переполох в светлице, то слёзную истерику, переходящую в хмурость ожидания  закрытием  ставен  и  их отворением для посиделок у окна с вышиваньем тонкой  нитью…

«Ах! Батюшки!.. – зарделись  щёчки. – Никак,  жаних  приехали?!..  Как  мы  рады, как  я  рада! Купчик  наш  из Северграда!..»

Трёхдневные солнечные дни и лёгкие морозцы сменялись сурьмой снежно- слякотной  непогоды…  Вдруг  неожиданно  поднимался  штормовой  ветер,  который    всё

 

рвал и метал по округе… Наутро природа, стыдливо скукоживаясь, сковывалась узорным ледком, и следующая оттепель приводила её в состояние нового убранства. Так, в капризах неопределённости, продолжалось до первых чисел декабря, и тут  стало видно, что “вуаль-пурговая” свадьба с красноносым молодцем Морозцем всё же сыгралась. Укрыло землюшку метельной фатою, и открахмаленной периной заскрежетали двадцатиградусные морозы…

Шуба с Поденычем постепенно охладевали к Ленкомнате. Подолгу устраивали перекуры и, часто уединяясь в стороне, что-то втихаря, эмоционально, с жестами, обсуждали. Спать уходили в казарму с отбоем роты на ночь и, к моему неоднократному удивлению, утром являлись помятыми и невыспавшимися, с синюшными мешками под глазами. Но через некоторое время их лица расправлялись, и они весело балагурили в работе, подкалывая друг над другом. Мне некогда было разбираться в причине этих контрастов и тщательно присматриваться к ихнему поведению. Завсегдатое российское неуспевание: «Долго, япона мать, запрягали! Но зато, бл…, быстро ехали! И всё равно, бл…, не успели!..» – уже не тянуло якорем на дно аврала. И всё же  кропотливой,  трудоёмкой работы по переделкам было предостаточно, правда, за рукава временных  сроков она не прихватывала. Кое-чего можно было и оставить на потом, но закипало творческое желание сделать лучше, из-за этого я подолгу задерживался после отбоя с освобождёнными от всяких нарядов кустарями-помощниками и, спохватившись  где-  нибудь под утро, отправлял всех спать. Аккуратно, не гремя, доставал из “схроновой подтрибунки” раскладушку и оставался дрыхнуть в аудитории, чтобы утром не тревожил “вопливый подъём” подразделения и сапожная суетня армейской повседневности, -суматошные  и  беспродуктивные  часы  до  отъезда  роты  на  объекты...

Ленкомната, как пасхальное яичко, ожидала праздника, покрытия полов лаком и навешивания  на  окна  гобеленовых штор...

В один из раннедекабрьских “мудорезных” вечеров, когда вырезали из дерева именно причиндалы коню маршала Жукова по предшествующей и беспрекословной подсказке комбата:

–Жуков! Парад Победы  на  коне  принимал!  А  не  на лошади! Как у вас сотворено в  её  фигуре!..

Мы  раззявили  рты:

–А  как  они  отличаются  мордами,  товарищ майор?..

–Мудями, глупцы!  Му-дя-ми!..  Неукоснительно приспособить!..

И вот, кучно сгрудившись у деревянной статуи полководца и горячо обсуждая эстетически правильную установку предмета, Шуба слегка дёрнул меня за форму и отозвал  в  сторонку…

–Ты  чё,  Витёк?  Узнать  чего  хотел?.. – в  азарте  диспута  быстро  спросил  я  его…

–Да не, Сань… И не узнать, и не спросить, а сказать… Гони ты их всех к казарменным дедушкам в ночной вагон играть… Послезавтра комбат придёт смотреть и пальцем  укажет  точное  место,  куда  их  примандячить…

Я  засмеялся:

–Тогда  уж – прихреначить!  Правильнее  будет! Витёк, сразу не въехав, через секунды  хохотнул:

–Ну да, Сань… А ведь важно для комбата… – И, чуть замявшись,  вновь заговорил: – Я чё отозвал-то тебя… Посылку мне большую с Молдавии привезли… с порожняковым дальнобойщиком… Отец договорился… Сегодня ночью ходили втроём встречать… на  Калужское  шоссе…

–Что,  такая  тяжёлая?..  А  кто  третий-то?..

 

Шуба  самодовольно  хмыкнул:

–Сорок  кило!  Военный ящик от гаубичных снарядов… Я ошарашенно посмотрел  на молдаванина...

Витёк,  взглянув  на меня,  опять  хохотнул:

–Да у отца полно всяких оружейных ящиков… В сарае штабелями стоят…  Солдаты на вино меняли… Мы в них яблоки на продажу возим… У нас же неподалёку армейская складская зона… Так из этого добра приличную мебель наловчились делать… Тяжёлая?! Так в ней двадцатилитровая бутыль с вином! Пришлось Ермухана на помощь звать… Ты давай выпроваживай своих ялдарезов… Отбой уже как десять минут назад прозвучал… Выключай в Ленкомнате свет и открывай окно… А мы через него праздничный провиант переправим… И чтобы подозрений слюнявых в казарме не возникло,  мы  и  сами  через  него войдём…

–Сколько  вас?.. – как-то  испуганно,  по-шпионски  оглянувшись  по сторонам, почти  шёпотом  спросил  я, самим  вопросом  негласно  подтвердив  аренду Ленкомнаты  под  ночной  закрытый  ресторанчик…

–Я  же  тебе  говорил!  Ерёму  взяли…

Для важности  самомнения  и  чтобы  совсем  не  утратить  пафос  единоначалия,  хотя всем мешочным желудком уже был на трибуна-требуховой сцене (именно там не просматривалось с окошек и с дверного витража “ВИПово” место), я занудно-растянуто ответил:

–На-до по-ду-мать… – И через пару секунд, уже просьбою, оглянувшись по сторонам и по-заговорщицки приблизившись к уху Витька, наставительно зашептал: – Только  без  галдёжу!  И  яйца  об  бюсты вождей не колите! Если шухер – припасы, снасти и  вы  сами  реверсом  через окно!..

–Ты мАсаном-то не прикидывайся! Ты же знаешь: по выходным постоянно офицеры-двухгодичники по части дежурят… Сегодня какой-то новенький, лейтенант Лыпырёв… А завтра твой дружок Митрохин часть караулить будет… – Витёк сыто, по- столовски облизнув губы, улыбнулся и лукавою кумою добавил: – Ну-у, всё,  мы  за  уловом пошли… Освобождай комнату от хвостов-самозванцев… Через двадцать минут прибудем… В  окошко  тихо  постучим,  жди!..

Шуба вышел из комнаты. И через мгновенье что-то щемящей болью  ёкнуло  в  груди. Вспышкой сознания мелькнули образные отражения, хитрованские, закатом прячущиеся глаза молдаванина, отрывки фраз: посылка… гаубичный ящик… отец… дальнобойщик… двадцатилитровая бутыль… пошли за уловом… Тут меня окружили “конские модельщики”, и я все размышления-подозрения свалил дровами к порогу нервозной  усталости,  а  зря!..

–Так, мастера, скелетчики-анатомщики! Отправляйтесь-ка все спать! А ты, Ильяз, останься… – обратился я к ротному писарю Токбулатову, который превосходно владел  ещё  и  плакатным  пером…

С прибытием  в  роту  лейтенанта  Партмана его сняли с оформительской агитации на  главстройобъекте  “Арбат ГШ”,  возложив  эти  функции  на  командиров  отделений…

–«Такого талантливого плакатчика на агитках и молниях держать?! Политически близоруко!..» – возмущался новый ротный комиссар. Валерию Иосифовичу на днях стукнуло двадцать два года. Молодой, горячий, коммунист… – «Фломастером на типографском “Боевом листке”  трудовой рапорт  или  ударный  почин  девизом отобразить – дарования не надо!.. У всех командиров отделений десятилетка  за плечами!  А если руки не из того места растут – пускай  нанимают  кривописцев  из других  взводов! За  пайку!  За  пачку  или  какую-либо  другую  подачку!  Но  чтобы  свежие  “Молнии”    и

 

“Боевыелистки”посоцсоревнованиюменялисьежедневно!Каждоеутро!.. Ответственность – вплоть  до  снятия  с  должности!..»

И вот теперь Ильяз “бутафорил” с нами и состоял в нашей “воплотительной” команде…

–А чего ты, комсорг, их так рано отпускаешь? Ведь всякой всячины работной полно… И по шлифовке, и по доводке… и “Боевые листки” с графиками темпов производительности  и  показателями  по  соцсоревнованию…

Командиры взводов и отделений переложили свою крючкотворную обязанность на них, освобождённых помощников по Ленкомнате, а иначе пригрозили “освобождением”, выписанным  от  санчасти…  Пришлось согласиться…

–Товарищ комсорг! Товарищ комсорг! Разрешите, мы ещё поработаем?.. – Статуэтники аж подпрыгивали на месте, прося трудовую творческую повинность. – Оставляйте  хоть  на  всю  ночь!  Мы согласные!

Я их рвение хорошо понимал. За витражной дверью Ленкомнаты, в казарме,  давалась другая, военно-прикладная, специфическая нагрузка “отбой-подъём”  по горящему  “спичкомеру”.  Сержанты  зверствовали...

Ответственным по роте являлся прапорщик Потапов... Скаканье по двухъярусному “солдатическому койко-коню” продолжалось уже минут пятнадцать, причём норматив времени усложнялся требованием аккуратного складывания формы на табурете и культурной постановки пары сапог перед ним. Щёлкали и свистели в  воздухе  сержантские  ремни.  Слышались  “а-я-яйские”  вопли…

«Через десять минут должны “коммивояжёры” появиться у окна с гаубичным ящиком…» – тревожно подумал я и отозвал Токбулатова в дальний угол. Шепотком, скомканно-кратко поведал ему о присланном с Молдавии большущем “кабанчике”, которого с минуты на минуту должны принести наши мастеровые товарищи, и что необходимо поскорее вывести помощников из комнаты, не подставляя их под издевательскую  дрессуру,  творимую  в  спальном  помещении…

–Поэтому ты, Ильяз, спасай их через окно, пусть пингвинами пережидают на улице… А  как  всё  уляжется,  зайдут…

–Ты, наверное, комиссар, заработался?! – с хихиком отозвался он и перешёл на горячительный шёпот: – На улице под тридцать!.. А у них даже телогреек нет! Не переждут, а и полчаса не переживут!.. Давай их лучше усадим в гладильную комнату “Боевые листки” и стенгазеты раскрашивать... Сержанты не дёрнутся на них… А если пыркнутся, запрягать их под что-то другое, деликатно предупредим: «Сами, мол, лисовать агитки станете мусоленным в губах химическим карандашиком!  Фломастеров  не  выдадим, ненароком сломаете!..» А сами закроем Ленкомнату на ключ, предварительно подняв затворы на окне, и удалимся при всех… Якобы по делам… К помощнику дежурного по штабу, бухгалтеру Пурговскому… Он как раз сегодня в наряде… Бушлаты надевать не будем: меньше подозрений… Обойдём казарму и обратно через окно проникнем  в  комнату… Или  на  стрёме  чуть-чуть  подождём  купцов-шубодеев…

–Так, ладно, всё! Давай загружай их канцелярщиной… Ватман-листы под мышки для стенгазеты, бланки “Молний” и один старый набор  непишущих  фломастеров… Больше  ничего  не  давай!  Отнимут  черпаки  на  дембельские   альбомы…

Через минуту Ильяз увёл “чапаевцев” (так прозвали в роте внештатных писарюшек) в гладильную комнату и усадил их за обшарпанный тумбовый стол с паровыми принадлежностями в ящиках, выщербленной, с вмятинами, алюминиевой миской для намокания  прожжённых,   с  отпечатками  тканевой  грязи  и  краски,   рваных   простыней.

 

Дождавшись  Токбулатова,  закрыл  помещение  на  ключ  и,  развернувшись  на  выходе, ворчливо  выговорил дежурному:

–Мы уходим к Пурговскому, в бухгалтерию! Что здесь происходит, сержант?! Творческим мыслям собраться не даёте! Безобразие какое-то! Надо прапорщика Потапова на  бюро  актива вызывать!..

Сержант Джураев лентяйно-повесно, с неким хмыком, ощерился. – «Мол, ну что ты гонишь,  Борисыч?!  Ребята  воспитанием  молодёжи  занимаются!  Всё  по делу!..»

Я  взглянул  на  него  и  злой  утомлённостью  добавил:

–И  тебя  тоже,  аксакал!..  – И  вышел  с  Ильязом  в  коридор…

–Чо-о?!  Чо?!  Борисов!..  Ты  ни  висако  плянка  взяль?!

–В  самый  раз, бл.! По яйцам!.. – в обратку крикнул  я  с крыльца и закрыл  дверь… Зайдя   за   угол   казармы,   закурили…  Мороз,   не   прохватывая   ещё   нутро, стал

покалывать  лоб  и  щёки…  Затягиваясь  “глотковым” дымком,  осмотрелись… Соседние  роты  спали…

–Где же, блин, эти гаврики?! – напряжённо вглядываясь в дальнюю темень  складов, на  полушёпоте  тревожно  процедил  я,  приплёвывая  окурок. – Ну  всё… Полезли  в  Ленкомнату… Придут, не  придут… Пускай  обожрутся!.. А мы  спать  ляжем…

И, стараясь не шуметь скрипом рамных петель, с придержкой открыл окно. Очутившись  внутри,  достал  из ниши юбочной панели два одеяла; расстелив одно на полу,  другое  бросил  марийцу:

–Ты как хочешь, Эльфан, – бди, жди, перди, только не кури… А я спать отрубаюсь… Кинули они нас – бегемотом! Если что, драпаул или палундра какая, – разбудишь…

Проснулся я от грохотного шума, как будто койки двухъярусные рядами свалили… Было темно, как в берлоге, и лишь тусклый свет от узорного витражного стекла входной двери  просеивался  цветными  бликами  на  середине  пола…

«Где писарь? Куда он подевался?..» Привстав на четвереньки, словно разбуженная ленивая сторожевая собака от медвежьего шума на крыше будки, и  не  поняв,  кто  это такой буйный к хозяину явился, поджав хвост и водя мордой по сторонам,  не  ведая  нюхом,  на  кого  лаять, брякнул  для  отожествления  самого  себя:

–Что за шум, Козьма  Потапыч?!  Илья-а-аз!  Где  ты-ы?..

И, затихнув, водя глазами по сторонам, уловил еле слышимое посапывание… Внимательно приглядевшись, в двух метрах от себя узрел сапожные ноги, которые осинками вытягивались из ниши представительской трибуны,  стоящей  на  сцене. Токбулат, чудь лесная, по обычаям старины глубокой спал вождём в большом дупле- трибуне с золотистым гербом на лицевой панели… В казарме в то же время происходил какой-то гвалтовый переполох. Слышалась кирзухо-беготная суетня и скрипо-лязговое передвигание  коек, обрывки  тявко-рявковых фраз командиров,  шлёповые  чмоки  пинчищ и  подзатыльников   и  ай-ой-вай-вайские-обсюкайские возгласы!..

Прослушав звуковую заставку за дверью, я было намерился растормошить блатного писарюшку, как вдруг вспомнился жизнепоучительный эпизод с комбатовским водителем Афоней – о необычайно каверзном превращении во сне командирского уазика в раздетый кабриолет асфальтоукладчика... Улыбнувшись пролетевшему сюжету из прошлого, вполголоса  размышлением  заговорил:

–Да-а… Жизнь-та, она на примерах учит… Пестрят кругом плакаты и вывески… Школа жизни, школа рабочей молодёжи… Армия – школа духа… школа профсоюзов, школа, школы  и,  наконец,  Школа  Коммунизма!..

 

И “товарищеским судом” посмотрел в  сторону  беззаботно  дрыхнущего художника…

–Совсем оборзел, как та собака, которую украли вместе с хозяйской будкой… Нюх полностью потерял на этом Арбате… Зачерпачился, заржавел душою солдат-  комсомолец… Надо  спасать  товарища… Лячить!..

Я сошёл со сцены  и пошарил  в картонном  коробе,  заполненном  всякими нужными в быту и ремонте хозяйственными вещами. Отыскав моток бельевой верёвки, вернулся к спящему в папертном дупле шухерному стрёмщику. Осторожно  обвязал  ему  ступни сапог. Закинул кругами ослабленную верёвку за его спину и  концом  обмотал  верхний  ярус трибуны… «Теперь можно и караульным криком на ухо будоражить... Токбулат должен ошпаренно дёрнуться ногами и телом, пытаясь резко вскочить,  и,  к неожиданности, накроет себя ораторским шкафом…» Ещё раз оценил меры предосторожности… «Да нет, не покалечится… Будет в аккурате, огурцом в пенале располагаться… Как  пойманная  мышь  в  шахматной  доске  со  спичковой уловкой…»

Дрындово разбудить шухерника не получилось… Неожиданно со звоновым ударом открылись  оконные  створки… «Забыл, мандюк, бл…, вставить   шпингалеты!..»

В проёме окна никого не было видно. В  потревоженном замешательстве  раскиданно размыслил: «Сквозняк? Так, стоп! Входная дверь закрыта… Взрывная волна? Так все окна целёхоньки… Нечистая сила? Так третьи петухи давно пропели…» И с опасливым “недопёром”: «Что? И почему?..» – медленно подошёл к открытому проёму, крепко сжимая в руке большой деревянный молоток-киянку, которым намеревался  ударить  по  ведру-колоколу,  устроив  суматошный  подъём  нерадивому художнику…

Глянув по обе стороны створок и никого не обнаружив, хотел уже  было закрывать их, сводясь мысленно к шутке о возможном мамыринском Карлсоне, как вдруг “ужасовой фантасмагорией” перед подоконником возникли две звериные морды в человеческом туловище! Одна была волчьей, с горящими углём глазами, а другая поросячья, с беломориной  в  пасти!  И  свирепо  прорычали: «Ры-ры!..  и  Хрю-хрю!..»

Я  тоже  вместе  с  ними  уже  орал  нечеловеческим  голосом…

В те же секунды, открыв в сонной непонятке пяточиные, филиногранные гляноколи и тронув руками в темноте боковые стенки трибуны, Токбулат под вопливую симфонию “Ры-хрю-диез-об-си-бемоль” сразу же сообразил, что находится в нехорошем колодце. И, спасаемо дёрнувшись всем телом на подъём, свалил на себя тяжеленную  представительскую ораторию, оказавшись перевёртышем в дубовом спальном мешке, из которого теперь торчала лопоухая мордашка с вытаращенными от ужаса слайдовыми глазами картины “Последний день Помпеи”… Истерический, низкочастотный писк не заставил себя долго ждать… С открытым ртом вопля я мгновенно обернулся на громовой раскат с визжащей авиабомбой, обратно… В проёме окна уже никого не было, только дымилась на подоконнике козьей ножкой поросячья  папироска…  В  паническом суматошии я рванулся в угол комнаты, к выключателю  освещения,  наступив в  прыжковом преодолении сцены на чебурековое ухо вершинного туриста. Тот, чуть не проглотив язык, в дичайшем страхе млеющего испускания решил,  что  его  ушами  закусили колодезные крысы, которых в части было больше, чем тараканов, и в иступлённом  сознании  замолчал,  прощаясь  сосисично  с  жизнью…

Стукая трясущейся ладонью по стене, зажёг свет… Никого в комнате не было… Прошёл кругом, пристально оглядывая каждый уголок, столы, ящики с худматериалами; вернулся на сцену, посмотрев в недоумении на ворочающегося в тональном ик-ке саркофагового Токбулата, – на лицевой панели сиял золотистый герб СССР… Было не до смеху, и было много вопросов… «Где Шуба и Поденыч? И почему они до сих пор  не  дали

 

oсебе знать?..» Хотя… постой!.. – Вновь мелькнули в сознании оконные призраки. – Солдатская  форма,  беломорина, маски… Тут в дверь постучали… Повернув ключ и открыв её, увидел на пороге улыбающуюся, кочевряжную троицу: Ермухана, Вовика и Витька; все были в приподнятом настроении… Вошедшей волной казарменный воздух внёс  перегарные  ароматы  плодового  вина, и я сразу же сотворил злой, бескомпромиссный вид…

–Здорово, Борисыч!..

–Здоровей видали! И до свидания! Дуйте на Арбат! Командованию я доложу! Вы мне  больше  по  работе  не нужны!..  – резко  отрезал  я  по  их  кисейному  панибратству…

–Ты чё, Борисыч?! Погоди бузить!.. – оправданием затарахтел Ерёма. – Ща всё расскажем!.. Да мы и не пустые пришли, с гостинцем!.. – И поставил на пол перед собою большой, наполненный рюкзак. – Давай дверь прикроем и всё рядком, по зёрнышку, прочирикаем…

–Помогите,  братцы!  Никак  вылезть  не  могу!  Верёвками  какими-то  опутан!.. Вошедшие  братаны  повернули  головы  на  поддиванный  голос,  развернулся  и  я…

Мгновения удивлений… Кто это?.. Распонимания, чё к чему… И тишину  момента взорвал дружный хохот… Ерёма дрыгал ногами, треща скворечным смехом… Поденыч гоготал гусем, хлопая руками… Шуба, усевшись на лежавшую трибуну, елейным подхихиком  стал  подтрунивать  над  худоловным  плакатистом:

–Да как же это тебя угораздило, Ильязушка?! Давай мы тебя из ложечки покормим! Не хочешь?! Зубки терпёжью сжимаешь?! Тады давай мы тебе уточку из санчасти  принесём!

–Гады-ы! Это вы меня клоуном повязали!.. Ну, развяжусь! Я вам чердаки лопатой посшибаю!..

–Хватит орать!.. – прикрикнул я на вылезающего ужом из порток писаря. – Щас соседние роты сбегутся на бесплатный концерт позырить!.. И хватит ржать! Поднимайте трибуну и ставьте её на место! Сам он запутался во сновидениях… Не  пойму – лунатик,  что ли?!  А-а!  Бох  с  ним!  В  Кащенках  разберутся!..

Освободив Токбулата, который, вскочив, стремглав побежал в туалет, гостинщики уселись  на  стулья  и загалдели:

–Сань! Мы не захомячили!.. Кусок Потап, зараза, выследил!.. Нюх как у рыси!.. Ведь надо же! Мороз, позёмка, темень, пол-одиннадцатого ночи… А он в сугробе сидит,  на тропе от дальних складов, нас с посылкой поджидает… Хорошо, что не  весь ящик  разом взяли, а только половину в рюкзак положили… Остальное припрятали за забором части… Пришлось  от  Ленкомнаты концы  увести, чтоб  тебя  не  подставлять…  А  то  он  к нам, как  в  буфет придорожный, постоянно бы  потом захаживал… А так он  нас  гоп-  стопом с кабанчиком зааукал, а мы ему сразу же аванэсом: мол, в каптёрку к старшине идём… посидеть с родительскими гостинцами… И так вот с ним бочком мы к Бубенцову   и заплыли… А там и сержанты вскорости гостями нарядились… Семь литров вина вылакали! Так ещё и гонцов под утро в Мамыри за самогонкой посылали… Что, Сань, ночной  бухтёж-то  неужель  по  казарме  не  слышал?!

Я скривлённо ощерился, сделав морду кирпичом, и, взяв на понт свою догадку, ответил:

–Да слышал, слышал я ваш бухтёж! И утренний разгул по спальному  помещению… И маскарадный пердёж, когда напугали вас мари-эльфейским криком… Да так, что от страха задницы с затылками в темноте мелькали… Аж окурок испуговым придыхом  на  подоконник  вылетел!..  Маски-то  куда  дели?  В  снег   выбросили?    Дети

 

карнавальные!..  Новый  год  наступит  только  через  три  недели,  а  вам  сейчас  уже  очко ёлочным  венчиком  необходимо  продраить!  Заигрались  вы, товарищи!..

Хлопнула дверь. Пришёл умывшийся писарь с разбухшей мочкой левого уха и чуть содранной  вскользь щекой…

–Однако, ювелирно  прошёлся… – с прищуром посмотрев на Токбулата, оценил  я боевое  ранение  и  вновь  повернулся  к друзьям, чтобы  продолжить  обидчивое  нудение…

Но  Ерёма  обошёл  на  развороте  свойским  предложением:

–Сань, давай праздновать!.. Офицеров никого нет… Вечером будет ответственным Кузя…

–Кузнецов?  А  разве  не  Партман?..  – удивлённо  вопросил  я…

–Не!  Не!..  – загалдели  все хором…

–Ты  что, ничего  не знаешь?.. Вот  что  значит – сидишь  безвылазно  в  неволе… хи- хи... В срочный отпуск он уезжает, в Калининград… Не то сегодня, не то завтра… – подзнаял  расторопный  колобочный   заяц Шуба…

–И  откуда   у  вас  такие  новости?..

–Так  на  Арбате  в  пятницу всем известно стало… По срочной телеграмме… Отец у  него – полковник,  шишка  политуправленческая,  в  Прибалтийском  округе…

Время на дворе стояло “советское”, поэтому я не удивился доставаемым из рюкзака продуктам из молдавской посылки: дальневосточным консервам, рижским шпротам, кубанской кабачковой икре, тамбовской тушёнке… Удивило меня другое, но не насторожило сразу: московский сервелат с сырами и трёхлитровая болгарская бутыль  в плетёной  сетке  с  самодельным  сливовым  вином.  На  что  я  Витьку  заметил:

–А что, у вас в селе неурожай, что ли, по винограду? Сливянку прислали! Хотя, смотрю, Райпотребсоюз в области на высоте! Москвою снабжаетесь!.. – кивнул я на колбасу  с  разными  сырами  и  конфеты  “Косолапый  мишка”.

Хитрый Витёк услужливой улыбкой и разведя руки в стороны – «мол, э… и… чем богаты, тем и рады!..» – убаюкал мою настороженную внимательность и рассказом про богатство Карабасо-Барабасовского села  Данчены,  про маркизонскую роскошь подданных  Кутузовского  района  Молдавской  ССР  полностью  заговорил  мне  зубы…

Я в восхищении от услышанного даже напрочь забыл, что он из многодетной молодой  семьи  и  младше  своего  папы  на  четырнадцать  лет...

Витёк  разливал  по кружкам,  нахваливая,  сливовую брагу,  будто  в  ней  пять  звёзд  и  двадцать  пять  медалей…

–   Десерт,   Сань!  Как  ты   говоришь,   первомансу!   Только  для  дорогих  гостей!..

Виноградное  у  нас  свиньи  с  коровами пьют!..

Я умиротворённо улыбался и закусывал московскими сардельками, не обращая внимания, как  надуваются  смехом щёки  и  губы  рядом сидящих Ермухана  и Поденыча…

Токбулат тоже не обращал ни на кого внимания и уминал всё подряд за обе худосочные щеки, как молодой суслик,  которому наплевать,  чьё  это поле, чей урожай, – он здесь главный комбайнёр на взращённой полянке… Рассказывайте, ребята, рассказывайте… И лишь сделав паузу в поглощении рыбных консервов, проведя языком внутри  рта  и  сытно  отрыгнув,  прочмокал:

–Хорошо в Молдавии кормят… Я бы к вам из Йошкар-Олы переехал на  постоянное жительство…

Поденыч, не  выдержав, брызнул  из надутого смехом  рта, но  тут же, отвернувшись  в сторону, прокашлялся, будто бы - “не в то горло ему попало”…  Затем  встал,  протёр  мокрые  от  слёз  глаза  и  торопливым  серьёзом  обеспокоился:

 

–Витёк, Ерёма… Хватит здесь посиделки устраивать, Ленкомнату светить… Щас Потап дежурство сдаст и неожиданно сюда нагрянуть может,  похмелёжем  нас разыскивая, бесплатных барменов… Так что обрубаем хвосты!.. Ты, Сань, закрывайся, –  нет тебя! Ушёл на склад! А мы в сушилку отсыпаться пойдём… Всю ночь посылку дербанили…

Шуба при слове “спать” зевнул резиновым лобно-сморщенным мячом, что нос и брови  сложились  в  гармонь у чубчика, словно всем колобком выворачивался наизнанку,  а в открывшийся проём запросто могла поместиться миниатюрная ушастая головушка Токбулата…

Ермухан встал и, улыбаясь, под “эх-ма-вая” потянулся, подняв руки вверх и опустив их;  тут же  поторопил  Витька, тронув  его  за  плечо. Уходя,  обернулся,  посмотрев  на  меня  весёло-лукавым  взглядом,  и  заботливо  предупредил:

–Закрывайся, закрывайся, Сань! Нет тебя! Ты на складе!.. Мы так и дежурному по роте скажем… Чтобы в дверь не ломились… А сами в сушилку, на забронированные  места,  отдыхать двинем…

Количество домашних посылок еженедельно прибывало… Казалось, Виктора Шуба так любят в  родном  колхозе,  что  односельчане,  как  скворцы, готовы  местный  продмаг  по миру пустить, но баловня Витька-кукушонка заутробно накормить!.. Дальнобойный “Совтрансавто” порожняком с Молдовы больше не шёл… Вино лилось рекой. Уже привозили ночами на салазках двадцатилитровые бутыли яблочного, смородинового  и  даже рябинового бражного пунша… «По-видимому, у кого-то  в  Данченах  сахар прокисать начал… Вот только странно как-то – не  посылают виноградного!..» –  подъёрной щемотой в мыслях ожидая чего-то нехорошего, рассуждал  я  про  себя, потягивая  ягодные “абсренты”...

Шуба продолжал рассыпаться хлебосольным бисером, ублажая мою настороженность…

–Чаво  там,  Сань!..  Вода  у  нас  на  вес  золота! Для  чая  и  супов… Мы  и  посуду,  и  руки  уксусным  вином  моем…  И…

–Может, вы и в бане в нём паритесь?! – перебил я Шубу шутливым апломбом, закусывая  окорочной  шейкой…

–И  в  бане,  Сань!  И  в  бочках! И...

–И в купальнях тоже?! – воскликнул я, возбуждаясь сказочным удивлением. – Да- а…  чудны, бл…,  дела  в  Барабассии!..

–В Бессарабии, Сань, в Бессарабии… – услужливо поправил меня Витёк и налил очередную  кружку “рябиновки”…

Конечно, подозрения мои росли, но пока они были беспочвенны, и я ловил себя на мысли,  что  просто  завидую товарищам…

Разбирались мы тогда в вине все по-поросячьи… Послаще и оборотов-обормотов подавай покруче!.. Соплежуйским урбанизмом было заражено общество… Побольше! И пусть второго сорта, страхолюдной калошей выглядит и пахнет… Ну и что?! Зато про запас! И товароведов всех мастей сбыт товара не тревожил… Да и где ему было состояться-то, изысканному вкусу сомелье, если на прилавках городов, райцентров, сельмагов рядами стояла “дристопротащинная” бормотуха, а с утречка пораньше  в  детских домиках или в песочнице под барным грибком  на  троих  “дрожаще вискировались” (чтоб в висках не пульсировало) огуречным лосьоном, одеколонами с розовой водой и синюшным денатуратом с черепом на этикетке поправляли здоровье... Винные  отделы  “козлопоем”  открывались  с  четырнадцати   часов…

Колхозно-родовая  посылочная  экспансия  раскрылась  в  одночасье…

 

Как-то среди недели, в двадцатых числах декабря, в полдень, в Ленкомнату влетел запыхавшийся электрик Кумушкин и сбивчиво, размахивая руками, поведал  вестерновские новости, услышанные им в сельском магазине, куда он якобы ходил за пряниками:

–Говаривают, кругом по району рыщут и землю копытами роют менты с прокуратурой… Ловят грабителей дач… Бабёнки в магазине лузгали: сыскивают солдатиков… А так как круг подозреваемых воинских частей большой, от совхоза “Коммунарка” до Мосрентгена, сторожат с наживкой в засаде… Приоткрытые  двери,  вино, закусь всякая на столах оставлена… Мол, заходите ребятки, потчуйтесь!.. Дачи-то, оказывается, сплошь и рядом шишечные, партейные… Горкомовских и профсоюзных чинуш… Пока я, значит, “Абрикосовку” с консервою брал, рассчитываясь с продавцом пятаками…

–Постой!  Ты  же  говорил, за  пряниками  ходил?!

–Да не придирайся ты, Сань! К словесам-та… А слушай далее, что  кумушки  в лавке судачили…  Молвили,  что дачу главного редактора газеты “Правда” медвежатники  в разбойное состояние привели… И ещё дом какого-то генерала в отставке из НКВД в сожительский  притон превратили…

Удушливая тревога подступила к горлу. С хрипотцой  подкашлянув и предчувственно  икнув,  спросил:

–Ик… К-к-как  это  понимать?.. Медвежатники, разбойное состояние, сожительский притон…

Кумушкин  посмотрел  на  меня  с  улыбчивой  сострадальностью:

–Эх! Сашка! Один ты у нас в деревне… ну то есть в части, простофильской гармонью ходишь… А балалайки с дударями по весям и садам концертничать разбежались… Предупредить всех надо! Строго-настрого! Чтоб туда ни в зуб ногой! И вообще нюх отвернули в сторону Ховани и посещением местного продмага... Я сегодня только вышел из магазина… Через сто метров в тополиные кусты абрикосоваться  зашёл… – Костик  прервался,  мельком  взглянув  на  меня  исподлобья,  и  продолжил: – Ну да, я и говорю… Зашёл в заросли отлить… И тут откуда ни возьмись! С визгом! С цветомузыкой! Подъезжает ментовский бобик!.. Ну, я сразу всё и понял… На дятловом телеграфе мы рифмуемся!.. И тихонько брысью, огородами, сделав крюк на  Мамыри, чтобы в поле не светиться, и прямиком сюды, к тебе… Рассказать про нависшую опаслину!..

В голове проплывали замасленные фрагменты посылочного эпатажа: «…пошли за уловом… недавно скушанный ящик московской сгущёнки… меня так в колхозе  любят…    а умываемся мы виноградным вином… санки, на которых привозили бутыли… дорогая курительная трубка у Поденыча… дефицитный кожаный портмоне у Шубы… Как же я сразу-то в это не въехал? А-а? Ведь сомнения возникали… Загустили мозги сладким молоком… Падлы!.. Слиплись нейроны… В одну банку законсервировали голодоморские позывы и грабёж… Хулиганку и мою наивность… Щедрость и примазевую повязку на реальность…  “Совтрансавто”, - бл..и, - колесом  тачечным  к  делишкам  прикрутили…»

–Борисыч! Надо всех предупредить!.. – повторно занудюкал Костик. – Чаво молчишь-та?!  Са-ань?  Ты  не  молчи… Говори, чё делать-та-а?!!..

–Вот и говорю: паскудник ты, Костик! А ещё земляком зовёшься!.. Ведь, получается, ты давно знал про хамелеонские посылки, раз меня простофилей назвал… А как троянский кабанчик раскрылся, так угорелым зайцем, как премудро сам лопочешь, прямыми крюками через Мамыри бежал! Людей остерегаясь! Ко мне чеснотой обосровой объявиться!  Этаким  предупредительным,  беличьим  Штирлицем,  перевернувшись, стать!

 

Мол, все кругом хорьки! А я – так, с краю, чуток в этом дерьме извозился, но всё равно пушистый!.. Так, что ли, бл…! Кастелянская рожа! Небось и в электрощитовой чего-  нибудь прячешь?! Откуда деньги на абрикосовую бормотуху?! Шикуете, сволочи! Уже от браги носы воротите!.. Чего смотришь на меня, как хрен на бритву?! Въехать бы тебе, Костя,  по  косторезам  твоим  балабольным,  да  время  процедуры  упущено… Где  эти дудари и балалаечники?! Эдак ты их так называшь?! Шуба-Лиса-вертихвост?! И драный кот Поденыч-Базельман?!

–Так, наверное ж, в сушилке дрыхнут! Где им ещё быть?! От посылок отсыпаются… – хихикнув,  съязвил  Костик…

Я замахнулся:

–У-у! Глаза б мои тебя не видали! Конспиратор  диэлектрический!..  Давай  беги, ищи их! Буди, тряси, водой поливай! Можешь пописать на них,  я разрешаю! Но чтоб через десять минут здесь, в Ленкомнате, оба были!.. Иначе замполиту Галкину всё по порядку доложу!..

Кумушкин дёрнулся бежать, но, сделав шаг, остановился и, повернувшись,  обидчиво  выговорился:

–Эх, Саня, Саня!.. Уважают тебя ребята... А ты, как случись чё, сразу: «Галкину доложу!» Вот только поэтому тебя не посвящали в оперативные сводки… Да и берегли тоже…

–Чего-чего ты там бухтишь, прохиндей крысоловный?! Да я замполита вспоминаю, чтобы хоть как-то подхлестнуть вас к дисциплине! А так давно бы уже в столыпинском вагоне путешествовали! Разглядывая из клеточного проёма юртовые дачи!.. Берегли они меня! Ну надо же! Как  в  коротенькой  басне  про  секьюрити…  - «Болонка  рядом  с Львом жила… И лаяла потом: Я охраняла Льва!..» Вот и вы, фармазоны, как эта братвейлеровская  доберманиха,  честь  мою  охраняли!..  Пошёл   вон!..

Через пару минут Кумушкин топотно возъявился с молдаванином в  Ленкомнате.  Тот глупо и заспанно моргал глазёнками и непонятием причмокивал губами: мол, что за воздушная тревога, комиссар?.. И, сморкнувшись двумя пальцами, ухватил ими за форму Кумушкина:

–Почём  лапсан, служивый?..

Электрик в ответ так же обтёр соплями Витька… Начались встречно-обоюдные плевки  и  толкотня,  обидой  переходящая  в  драку…

–А  ну,  хорош,  блин!  Верблюды  необтёсанные!  Я  для  чего  вас  сюда    позвал?!

Макияжем  вашим  винегретным  любоваться?!  Где  Поденыч?!

Оба  остановились  и  повернулись  ко  мне.

–Саш, Вовика  в сушилке  не было… А  Шуба  говорит, что тоже  не знает,  где  он…

–Так… А ну закройте дверь на замок! И присаживайтесь оба ко мне поближе – потолкуем лоб в лоб!.. Итак, ещё раз спрашиваю, и давай без выкрутасов, Шуба!.. Где Поденко?  На дачах фестивалит?..

Молдаванин,  хохотнув,  сотворил  удивлённую,  хитрую   физию:

–Какая  вествалия?  Какой  дача?  Нас  никто  с Вованом  не приглашал!

–Хватит паясничать!.. – взмахнув рукой, зло оборвал я Витька. – Не хочешь рассказывать?! Послушай Костика! Он тебе обрисует пейзажу на сегодняшний день! И вообще, скоро  сюда  могут  нагрянуть  компетентные  товарищи  мордюлиры  и  примерить на  вас  заказные браслеты…

Кумушкин сызнова  поведал про животрепещущую  погоню по “прямым” огородам  с крюками  по мамыринскому  прилеску, про болтовню баб в сельмаге, и что на стрёме  все

 

менты  в  районе,  и  что  пасут  разбойников,  засадствуя  на  дачах,  чтоб  с  поличным сцапать  и  на  них  всё  повесить…

Балагурная, хитроватая бравада слетела с Витькиного лица. Губы сжались  в  полоску, и, не дослушав деликатные нюансы из рассказа товарища, какие платки и шапочки  на  бабёнках  в  магазине  надеты  и  повязаны были, Шуба, с отчаянием  сплюнув на пол, воскликнул:

–Говорил же ему не ходить сегодня! Переждать переполох до Нового года!.. А там праздники… Даже собаки пьяными по округе бродят… Нет, буробил, пойду сегодня,  и  всё!  А  то  генеральский  китель  башкир  смандит…

–Какой башкир? Кто это? И что за генеральский китель?.. – опешенно от услышанного, чуть не пукнув, тихо спросил я и тут же с пол-оборота завёлся негодованием:

–Ёпрст, едрит твою за ногу!.. Вы куды, блин, залезли?! Сумасброды! Епанатные!! Кто такой башкир, Шуба?!! И где Поденыч сейчас обитает?!! Выкладывай давай всё начистоту!!  И  по  порядку,  с  самого  начала!!..

–Башкир этот и есть самое начало и конец сегодняшний… – хмуро, с горшечной хрипотцой начал повествовать “быклину” молдаванин. – Хусаинов Ильдар, из нашего, второго  взвода…  Потап  его  в  адюльеры  при  себе пристроил…

–В  адъютанты, что ли?..

–Ну да, в  энти  самые, денщики холуйные… По коварной  хитрожопости  два сапога пара… Спелись, спились и по-барыжному помыслу сдружились, барахло  продавая…

Я не стал выяснять и переспрашивать: пусть тюбиком выдавится вначале, а там посмотрим, что за консистенция, – и, как бы со вниманием подхмыкнув, продолжил слушать…

–Ильдарчик этот ещё с лета втихомолку по дачам промышлять начал… Подъедаться наведывался по первости раз в неделю и по мере оборзения – через день… Про запас консервы в пруду хранил, там попрохладнее… Наверняка и безделушки всякие   в леске к дембелю припрятал… Подарки на память стал раздаривать – в помин по умершему отцу,  якобы  присланные родственниками  по почте… Врёт всё! Детдомовский он! Гена Пурговский в штабе по нашей просьбе пролистал его личное дело:  детдомовский… В  графе  “Родители,  родственники” прочерк – нет… Ты  думаешь,  откуда у Ермухана и Поденыча портсигары летом появились?! Яво памятные сюрпризы, в знак крепкой дружбы… Как там в песенке-та поётся: мы теперь одной  шнуровкой  связаны, стали  вместе  мы  бомболазами… – уныло  подшутил  Шуба  и  в  раздумчивости  примолк,  по  привычке  доставая  сигареты,  но  тут  же  осёкся,  поняв,  что  сидит  в  Ленкомнате…

–Кури!.. – разрешил  я. – Только  без  пауз,  Витя… Чувствую, кого-то  вытаскивать  из  беды  сегодня  придётся…

Сделав  пару  глубоких  затяжек,  молдаванин продолжил:

–Подошёл он как-то раз к нам, весёло-хитрющий такой… Плодовым, ароматным винцом попахивает, а не сивухой калошной  по обыкновению…  Предложил  угоститься, чем бог послал… Мы ещё с Вовиком  удивлённо  переглянулись…  Мол,  про какого  бога он вспоминает, когда у него в глазах черти полосатые искорками беснуются?! Как раз  была суббота, начало сентября, бабье лето в разгуле! Офицеры на выходных, а Кузнецов ответственным оставался на эти сутки… А тут ещё по-дружески к закусочной домашней поляне  предлагают  присоединиться… В  общем,  празднидром  настоящий  намечался...  И мы с Поденычем долго не отнекивались, сразу же согласными на участие стали… Кишка-  та прямая, она  своё  требут, недовольно  бурчит, ругается: «Чаво,  собаки,  ждёте?!  Вам  кость  сахарную  бросают!..»  Ну,   мы   и  побежали,   хвостиками  виляя,  в   заброшенный

 

складской ангар КЭЧ, где у башкира гостинец поляночный схронен был… А когда он из груды ящиков две трёхлитровые банки малинового вина достал, мы, обомлевши, тут же побратимами с ним, улусами стали… Угощаясь, как-то сразу и не обратили внимания, что закусь почти вся московская… Это я уж потом, в конце, при свёрте, приметил, когда хвостик плюмбовый с привязанным ярлыком от колбасы брауншвейгской обсасывал и, пустую банку  мармелада  в  лимонных  дольках  разглядывая, попросил  у  Хусаина  на память взять… Уж больно удобно-красивая – бычки на чёрный день складировать… Помидоры с огурцами местные были, огородные, осенний сорт, сахарный налёт на разрезе… Уж  чаво-чаво, а  в  овощах  и  фруктах  я  разбираюсь!  Как-никак  молдаванин!.. В  общем,  хавкали – челюсти трещали, но  не  торопился  задавать  любопытных  вопросов, кабы ненароком не разочаровать хозяина… Кумекая:  может,  ещё  чего-нибудь невиданного из съестных припасов достанет… Так и вышло… Под вторую банку креплёной  малины  башкир  вынул  из  рюкзачка две жирные скумбрии холодного копчения  и  ломоть  пошехонского  сыра… «Вот товарищ!» – браурно  оценил  я башкира и,  волнуясь  утробой, прикидом  подумал и на два стакана  вина  обменялся  с  Вовиком на его деликатесную сырную долю… Ему всё равно, чьей головой занюхивать… А уж малинку-то можно и папиросой закусывать, что он и делал… Нагло угощался, одну за одной, дефоцитными сигаретами “Советские”… Которые продают только в спецмагазинах для приближённых… Откуда они у Ильдара? Вопрос так и жевался до искончания  припасов… А  Вовану-то – ему  всё  по  хрену! Что одеколон, что  коньяк  армянский – лишь бы по шарам било! И закусь тоже… як буженина иль сырок плавленый носом- алковоротом зашмыгивать, непривередливый человек… А зонтик-то  моих  любопытств сам по себе раскрылся… На последнем, посошковом гране… Поденычу, как всегда, свиньёй  ненасытной, – показалось мало! Вот тут-то Ильдарчик и лукаво ухмыльнулся… Он-то мало пил, всё подливал больше, подмасливал… И ялейно так, как бы  между  прочим, прочирикал: есть тут, мол, одно укромное местечко, где эту проблему можно запросто решить – и бесплатно… Где на полках всего полным-полно: и вина,  и продуктов… Я по первости не въехал, на развод шутливый определил его за неблагодарность нашу, вернее Поденыча… И отвечаю ему: «Спасибо, Ильдар, накушались…» А он, улыбнувшись, приобнял меня за плечо и опять бакалейно курлычет: «Ты не понял меня, Витя, я на полном серьёзе объясняюсь…» Тут Вован хмелюком закудахтал: «Куды  топать,  Салаватушка?!  Не  юли  косорылом! Пойдём  сейчас же же!..» А он ему втюркивает ласково, словно сестричка Илонушка: «Не торопыгай, Володечка… пойдём после поверки на отбой, когда казарма а-ля голопиум скакать начнёт… Офицеров нет, значит,  сегодня  сержантская  ночь… В  суматохе  и  слиняем  с  глаз  унтеровских… Нас  всё  равно  никто  не спохватится… Вы  особняком  при  Ленкомнате,  а  я  при  Потапе  числюсь, ремонтом офицерского общежития занимаюсь… Покуда солдатики начнут  по  койкам  прыгать…»

–Хватит, Витёк, закругляйся!.. – глянув  в  сумеречное  окно,  резко  оборвал  я  его. – Мы уже час слушаем твою осеннюю прелюдию, а на дворе декабрь… И ничего конкретного  не  выяснили…  Где  сейчас обитает Поденыч?! Сколько  человек  посвящены  в  дачные  дела?!  Да, кстати,  ты  что-то заикался про генеральскую форму  и  что на  неё ещё и башкир зарится!.. – Я чихнул. – Ой, бля, к недобру... Кабы чего не вышло с ними… Вон  уже  темнеет,  и  скоро  рота  приедет  с объектов…

В голове вдруг неожиданно обожгло мысленным ошпаром: «Так я и вчера не видел немца!.. А на обычных поверках командир отделения отвечал за него: занят работой по Ленкомнате… И  в журнале  проверяющим помечалось присутствие... Ё-моё! Вот  триолет-

 

то  получается, в оперу на “Риголетто” не ходи! И я на самой вершине этой драматургии… Попустительство?  Нет!  Возьмут  повыше: руководил!..»

И, нервозно  содрогнувшись,  уже  заорал  на Шубу:

–Говори, махлёвщик, куда ушёл Поденыч?!! Ты врёшь, что сегодня!! Он вчера только с утра в Ленкомнате засветился и тихо растворился, видя, что я занят оформительской и письменной работой! Говори, подлюга!! Или зчаз за ухо к-к-к Галкину поведу!!

Шуба как-то обмяк и опустил голову вниз, почмокал губами и, шмыгнув носом, проговорил:

–Да не заводись ты, Саш… Может, придёт ещё, как всегда приходил…  Ну  да, соврал я, вчерась он ушёл… Скажи тебе – так ты на сегодняшнюю яво отлучку  янфарктом исходишь…

–Янфарные фары я тебе щас, Витя, под глазами нарисую! Ты хоть представляешь себе последствия?! Колобок ты и есть Колобок, которого лиса проглотила, а затем бесформенной  кучей  у  куста  сложила… В общем, так, чумавозы! Ты, Кумушкин,  вместе  с  Шубой  по  приезду  роты  предупреждаешь  всех,  кто  замечен  по  самоходам…  И тихонько,  с  аккуратом расскажите им про засадные облавы… И чтобы ни шагу в те края! И  языками  чтоб  поменьше чесали!..

С первым взводом, ответственным на сутки, приехал прапорщик Потапов Вячеслав Федотьевич… И к казарменной суете добавились громогласные: «Хгы-гы-гы-гы! Одни мудаки  кругом!  Хгы-гы-гы-гы!..»  Писковый тенорок: «Ой! Простите!  Не надо!..» – «Хгы- гы-гы!..» Плотный звуковой поджопник… «Будешь замечать офицера, скотина! Хгы-гы- гы-гы! Одни, бл…, мудаки! Хгы-гы-гы-гы!.. Дневальный! Чияю и пяченье – в канцелярию!..» Тоненький, заморшенный голосочек: «А где же, товарищ прапорщик, я печенье  возьму? И  чаевой  заварки  ни  у  кого…» Оборвался  тинь-тинь-тинь,  согнувшись  в  поясе пополам; заваксенная шапка колесом покатилась по полу… «Пачьяму без головного убора?!!  Хгы-гы-гы-гы!  Одни  мудаки!..»  Джураев!.. – окрикнул  он  дежурного по роте. – Леденцов  сегодня  не приедет! Я взамест него на ночь! Так что займись, таджик, сервировкой  к ужину!..

Увальневой   походкой  по   взлётке,   прапор  заглянул  в   старшинскую  каптёрку.

Открыв  дверь  на  ширину  своей  хари,  истошно прокричал:

–Сми-р-но!!  Бубенцов!!  К комбату!!  Хгы-гы-гы-гы!..

Коля,  дёрнувшись  на  койке,  тут  же  схватил  рядом  стоящий  сапог  и  запустил  им  в  сторону  двери.

–Фодотьевич! Зачем ты в прапорщики подался?! С твоей наглой объедальной фактурой  в  санитары  надобно  идти… Кащенки  неподалече… И  тебя  как  там  увидят,  сразу  же  вакантное  место отыщут…

–Хгы-гы-гы-гы! Одни  кругом  мудаки!.. И  старшина  тоже!  Хгы-гы-гы-гы!.. Потап,  не  прикрыв  дверь,  удалился,  гыгыкая,  в  командирскую  комнату…

 

 

***

 

Поденыч не появился ни к ужину, ни к ночной поверке, отсутствовал также и рядовой Хусаинов. Чтобы убедиться полностью, что их нет в части, Шуба с Кумушкиным   и приехавшим с объекта Ермуханом облазили все закоулки и закутки малиновых солдатских мест, склады, каптёрки, чердаки и  замаскированные  мастерские. Развалившийся  двухэтажный  фанероблок  офицерского   общежития   обыскали   вдоль  и

 

поперёк. Командиры в нём не проживали и снимали комнаты в городе или  в  близлежащих посёлках. Жил здесь отшельником один лишь прапорщик Потапов и по дуроватой деревенщине своей повесил на дверь тяжёлый амбарный замок кузнечной ковки… Или по хитрости своей неуёмной, что вскоре при тщательном осмотре и подтвердилось…

Поселился  он  на  первом  этаже,  в  двадцатиметровой,  просторной  комнате...

На окнах с улицы Кумушкин заметил маленькие отверстия  под  стержневую секретку  с  щеколдой…

–Хитёр бобёр, Потап Федотич!.. – поковырявшись в защёлке узко заточенной отвёрткой и сплюнув на землю, деловито насупившись, вердиктом произнёс садово- огородный медвежуйник Шуба. – Небось припасы тушёные в большом количестве хранит?! Обездолил, хапуга, котелок солдатский! Недаром их, прапоров, кусками прозывают!..

–Да  угомонись  ты, Витёк! Как  же  тебя  на хавку  раздувает… Словно  косолапого на  медовое  улье… Тут  дело, – сколько  не  в сохранности, – а  в  хитрожопости  Чуваша…  Ищет его, к примеру, посыльный по вызову… Видит висячий замок на  двери…  Бегом назад  и  докладывает: «Нет  Вячеслава  Федотьевича  в  общежитии,  дверь  на  замке…» А сам он здесь с похмелюги отлёживается или, наоборот, на грудь  запойно  принимает…  А потом справки медицинские комбату предъявляет с размытой  ветеринарной   печатью…

–А ты откель  всё это знашь, Ерёма?! – с  гоноровой  обидой  буркнул  молдаванин…

–От его двугорбого верблюда, Хусаинова… Поведал он мне как-то недавече на фуршете в штабельной дровне, что у Потапа в совхозе “Коммунарка” пассия лошадиная завелась!.. Я ещё смешком удивился… А он мне: «Хоть так, хоть  эдак  понимай,  с  намёком аль без него… Ветеринар она совхозный с фактурой рязанского тяжеловозного мерина… У Федотьевича, мол, своё виденье на доходульное выходное варьете… “Барыня”  от  печки  с  выходом – нагишом  с  гармонью  и  без   капрызов!..»

–И  кто  же  кого?! – серьёзным  удивом  воскликнул  Шуба…

–А гармонь-та зачем?.. – в обомлении выдохнул Костик и тоненько захихикал, будто  молоденький  ослик,  почуяв  аси-сюси,  забил  каблучком-копытцем  в  землю…

Ерёма  тоже  засмеялся:

–Не знаю, Витя, кто кого. Со свечкой не стоял… А про гармонь я тоже поначалу сразу озадачился… Ну, башкир и просветил… В момент разудалости  она  двухрядку ему на голову ставит и на ушах его играет, мехами растягивая… Ладно, про инструменты-та! Вы вот слушайте далее, чё мне Хусаин бакланил… Что именно она эти справки травматические Славику вырисовывает… На бланке верхний прямоугольный штамп Коммунарского медпункта, а внизу треугольная, чуть размытая в слове “ветеринар” печать… Комбат сперва хмурился и угрюмо ворчал, принимая от него эти справки: «Что ты там делаешь, Потапов, в этой уёбищной “Коммунарке”?! То руку вывихнул, то ухо прищемил, то голеностоп зашиб…» А прапор дуремаром в ответ: «Там у меня невеста хозяйска проживат…» И вот однажды Славик приносит в штаб справку с диагнозом на латыни… Не то в разгуле пьяном порешили так искочевряжиться, не то учёностью блескануть… Только потом заблестели синявым перламутром фонари у Потапа, которые комбат на звериллице расписал ему чуть позже… Помнишь, Витёк, в начале  ноября  прапор неделю в чёрных солнечных очках ходил и всё в санчасть бегал примочки компрессные ставить?! А оказией дело вышло так… Днём в штаб к Бондаренко приехала дочь, которая, оказывается, учится в мединституте… И, ожидая отца в кабинете за его рабочим столом, прочитала эту справку… И долго по-девичьи, до слёз, хохотала… Потом пришёл   папа  и,   смущаясь,  басом  подхохотывая,   багровел   лицом,   когда   она     ему,

 

прерываясь в переводе и впрысном смехе, трижды зачитывала лошадиный диагноз: раздутие брюшины силосной массой клевера… «Папенька! У тебя что, солдаты на лугу пасутся? А кто такой Потапов?..» – «Свиной уборщик, по-моему, или скоро им будет, дочь!.. Ты спускайся, Элечка, к машине, шофёр в твоём распоряжении до семнадцати ноль-ноль…» - Митрохин!..  – громко окликнул комбат дежурного по части... Через пару секунд на пороге, со скособоченной фуражкой и съехавшими на нос очками, возник офицер. Неуклюже приложив руку к виску (козырёк, развернувшись, сполз на левое ухо), растерянно, сбиваясь  докладом, забубнил… Командир  сразу  же  оборвал  его:  «Когда  Вы, товарищ лейтенант, соизволите мне корабельный устав по  усвоению сдать?!  Познакомься, Элечка, – Владимир Феоктистович, так же как и ты, увлечён космической фантастикой… Даже гермошлем с иллюминаторами в невесомом перевоплощении поплыл…» – хмуро подшутил он на съехавший головной убор с очками и на несобранную подтянутость лейтенанта… «А Вы, Владимир, кого из классиков астрофэнтези предпочитаете?..» – журчащим голоском спросила Элечка… Батяня сразу же разрядил аккумуляторы “платонитодейства” и уже не со злом (а будто сенбернар в будке, высунув глазастую морду наружу, огласив мягким басом  округу: “Гав-гав”, – мол,  я  здесь,  меня  не украли, – и положив квадратную пасть на лапы, продолжает созерцать привычную дворовую обстановку) скомандовал: «Митрохин! Вызовите ко мне срочно прапорщика Потапова!.. А ты, Элечка, ступай, ступай к машине… Водитель  уже  ждёт…» Ну,  а  дальше Потапа ждали чистые полы с разлитым уборщицким ведром, на которое он приземлился,  неправильно  оправдываясь…  – закончил  рассказ  Ермухан...

Наступила  паузная  тишина,  которую  “Фомою”  прервал   Шуба:

–Откуда  ты  всё,  как  по  сценарию, Ерёма, знашь?!  Как  будто  был  там,  слышал   и  видел! Шапка-невидимка, что ль, у  тебя?!  Али  нас  в  ушохлопы  баклановые  записать и  принять  хочешь?!

–Записывают партии в игре, Витя… А принимать – обращайся к замполиту Галкину… Он твою кандидатуру рассмотрит… Вместе будете партитуру играть… Гена Пурговский в буфете за лимонадом между всяким прочим мне детально этот живой  анекдот рассказал… У него кабинет что с Галкиным, что с Бондаренко фанерным ухом соединён… Причём  об этом  оба  знают!  Ха-ха!..

–А  чего  ж  не  приглушат акустику-то?..

–Эх, Витёк, Витёк! Много знаешь – мало спишь… Вот и Гена уже не спит ночами… Компромат – он  как  ядерный  паритет  между  нами  и  Штатами… А Гена-Берн  играет  роль  кабинетной Швейцарии…

Ермухан встал с завалинки, отряхнул ладонями от снега голени и задницу, улыбчиво посмотрел на молчавших товарищей, летающих где-то далеко в тревожно-мысленных горизонтах,  и  весело  гаркнул:

–Ну, чё приуныли, рты раззявили! Сыскуны-скороходы! Поднимайте носы и жопы, время уже половина девятого… Через час на поверку строить начнут… А ещё надо с ухарями облом всехованский перетереть… И строжайшую запретку на хождение туда озвучить… Хусаина здесь нет… На дачах он… Там же и Поденыч… Так и скажем Борисову…

 

 

***

 

Скучковавшись  в  Ленкомнате  минут  за  сорок  до  поверки  на  ночь,  вполголоса обсуждали –амоментамипереходиливэмоциональныйгалдёж –сложившуюся

 

ситуацию по Поденычу. Со стороны причудливо-образно накладывалась фантазийная анимация… Стая важных гусей во главе с вожаком, собравшись в круг, горячо обсуждала план спасения Рима… Шипели недовольно друг на друга и временами противоречивых несогласий готовы были ущипнуть клювом (укусить за ухо)  товарища.  Хлопали  крыльями (руками) по земле (столу)  и  размахивали  ими  грозно  перед  соплеменниками… 

(Га-га-га!..) Ермухан предлагал отправиться на поиски Вовика сразу же после отбоя  роты… (Сщ-ши-ша…) Кумушкин настаивал на плане засады на Хусаинова, после чего многое, по его мнению, могло бы проясниться, за что был исподтишка уколот в задницу шилом  шипящей  недовольством  стаи – Шубы  и  Ермухана…

Я подклинил разносоловую запрягальную телегу, как и положено вожаку- коренному… И  ещё  не выйдя  из мультяшного образа, гагнул анахроничным призывом (ша-а!..):

–Мы  так,  братцы,  Рим  не спасём!..

Шуба на секунды замер с раскрытым, тихомолвным ртом. Но тут же, по наитию взбалмошному  своему,  вставился  подковырочным  спросом:

–Какой Рим? Ты, часом, не тронулся, комиссар, от переживаний?! Али так ты Поденыча-басурманина новым величественным погонялом нарекаешь?! Ему теперича в генеральском сюртуке “грос-швайн” шевронной вышивкой на груди определялом подходит!..

–Пусть будет Кишинёв!.. – оборвал я губошлёпное занудство молдаванина. – Все  вы втроём говорили правильные предложения, но выглядят они со стороны как страус, петух и индюк… Один – бежать без оглядки, второй – дождаться раннего утра, третий в сопливых ожиданиях от засадных прояснений… Каждый тянет в свою сторону, не учитывая, что повозка может развалиться и на помощь МПВДС с бубенцами приедет, бережливо перегружая телегу в литерные вагоны… То есть если сейчас, или ночью, или поутру менты схватят наших солдат, может произойти грохотно-замковое действие, приведение автосцепок поезда в движение… И ты, Шуба, и ты, Костик, и ты,  Ерёма,  будете в нём рефрижераторными продуктовыми вагонами… Кого заведут  дизелем первым? Хусаина или Поденыча? Вопрос скоростемерного времени… Ну, а про локомотив пока помолчим… Так вот что я предлагаю… Дождаться полуночи… К офицерскому общежитию направить скрытого сторожка и в случае появления Хусаина на потаповской хате нам до ухода просигналить… Отправляемся вчетвером… Первым в дозор, как самый маленький и юркий, идёт Кумушкин… За ним, через триста метров, – Ерёма… И  через  столько  же – я  с  Шубой…  Какой  сигнал  обозначим,  диверсанты?!

–Давайте  кваканье  лягушек… – предложил  Костик…

–А  чё,  нормалёк,  я  квакать  умею… – поддержал  Шуба…

Ермухан брызнул смехом в ладонь, прижатую ко рту, и тихонько поочерёдно задвигал  ногами…

–В твоих жабных способностях мы, Витёк, не сомневались никогда… Но только, дорогой мой, разуй глазёнки и мыслишки тряхани от стружки…  Зима на дворе  лютует…  И белый снег, да ещё при луне, – наш первейший предатель… А ты – лягушки!.. Я вот полчаса назад выходил на крыльцо, заметил, что метель разыгрывается… К полуночи, думаю, в пургу разволынится… А это уже подмога… Только с аккуратом надвое сказанная… Простыни, наволочки с собой прихватите и большой моток верёвки для связки…  И  так, на  всякий  случай… м-м-м, бл…, вылетело  из  головы!.. Ладно,  всё,  дуйте  на  поверку,  уже  роту  строят…  После  отбоя  собираемся  в Ленкомнате…

Сторожком к офицерской общаге решили направить молодого солдата Анатолия Афиногенова.   Он,   как   и   Хусаин,  был   бывшим   воспитанником  детдома.   Родом   из

 

Ленинграда,высокогороста,крепкоготелосложения,спростодушным(толикой “тартарским”, как  и  все  мы),  губастым  афиногеновским  лицом…

Ильдарчик притёр его ишаком к своему “кушкуйному”  делу,  когда  тот  “духачил” на всех подряд-нарядах и работал по две смены на объекте – “за себя и за того парня”… Делился с ним по сказочному,  хитрованскому пополам-принципу: тебе, увалень, вершки,  а  мне,  лису  башкирскому,  корешки… и  наоборот,  когда  вершки  были  съедобными…

Толян был младше призывом на полгода и осенью, перейдя в другую титулярность, не выдержал братского бесчинства – дележа поровну – и накормил Ильдарчика досыта тумаками  и  вершками картофельной  ботвы-синеглазки, забив ему  кляпом  полный  рот…

Хусаин, опять-таки по поганой изворотливости своей, обратился не к старикам- сослуживцам, чтобы выправить нюх ложкарю-фазану, а к хозяину Потапу, перед этим загладив Толянову обиду бутылкой портвейна и куском чайной колбасы – с уговором не разглашать барыжную тайну и получением автономии на промысел. Вот  только  рысничать Афиногену уже было невдомёк. Прозябал он в постоянном  дневальстве  по роте, получая от  командиров  по разным придирочным  предлогам внеочередные наряды  по службе, и имел  уже  безлико-уставший,  зачмырённый вид. Лицо скуласто вытянулось, и не было на нём той губастой, добродушной улыбки рубахи-парня. Однако душа, озлобляясь, закалялась рубцеванием в особую “секирную сталь”, которая вскоре высыплется  клинками  на  гладиаторскую  арену  постперестроечного  времени…

Ермухан, как мастер базарного уряда, умел заводить торгово-дипломатические “шуры-муры” и с завистниками, и с недругами, со скупердяями и колдунами и даже с крысами, которые добровольно разрешали ему повязывать разноцветные бантики на  ушах, присваивая  по  цвету  ленты  женское  имя.  Те вальяжно потом выходили на взлётку и модельно дефилировали перед строем, когда шла подразделенческая поверка. Зачитка списочного состава неоднократно прерывалась хохотом, когда мимо строя на центр,  к  поверяющему,  выходили  серые  модницы…

–Смотри!  Нинка  с  синим  бантом  на  Бродвей  прогуляться  вылезла!..

–А  вон  хгляди-хгляди!  Зинка  с  жёлтым  рявниво  навстречу  ей  бяжит!..

Старшина уже не кричал дежурную и бесполезную фразу:  «Разговорчики  в строю!..» – внеочередные наряды можно было разом раздавать всей роте – и сам с  опаской, улыбаясь, смотрел на казарменный цирковой номер: вставание  на  задние лапки по обе стороны с ним, поверяющим командиром, и начальственное вперивание чёрных бусинок-глаз  на  солдатский  строй. У  кого-то  мурашки  ползли  по коже, кто-то  хватался за живот от смеха; Бубенцов, стараясь не шелохнуться, тембром чуть ниже среднего, растянуто,  мольбою  вопил:

–Ер-му-ха-ан!  Пре-кра-ащай  кон-це-рт!..

Все в роте знали, да и по части разлетелось мгновенно, что по невероятной какой-то чуди – безо  всякой  дрессуры,  а  по  одной  лишь  симпатии – крысы  слушаются  Ерёму…

Тот, находясь во втором ряду, словесно кочевряжился и невидимым сигналом подавал грызунам команду, и из-за прикроватных пролётов выходили на  подиум  Лариски, Алиски, Каисски, как будто механическим буром они прогрызали  полы, хотя  все  щели  и  отверстия  еженедельно  конопатились  и  забивались  жестяными  пластинами…

А пиком представления, сопровождаясь рёвными овациями, являлся выход обряженной в кукольный наряд Эльвиры, названной в честь комбатовской дочери. Пышность богатого платья она уже частично утратила, местами в рюшечном обрамлении,  в подборках было клочковато разодрано и отгрызено, наверное, соперничающими ухажёрами и завистницами… От восторженных улюлюканий до панического осипла нарастал  смешанный  гул  в  казарме:

 

– Уводи бестий, Ерёма! А то, как колдуна, велосипедом зажарим  ночью!!

Ефрейтор издавал свистящий, с щелчком, языковый “цок”, и крысы разбегались, подхватив  брошенные  откупной  платой  горбушки  ржаного хлеба...

Порядок утихомиривался ещё минут пять, какая-нибудь из Краиссок вновь возвращалась покланяться носом, проверяя, не бросили ли ещё чего такого из “брависсимного”…

Ночью рота, ворочаясь с боку на бок, не спала, опасаясь коечного представления. Время от времени при характерных шуршащих и хрустящих звуках раздавались тревожно-заботливые вопросы: «Ерёма, ты спишь?..» Но так бывало нечасто, по особому, публичному  настроению  ефрейтора, – раз  в  месяц,  а  то  и  два…

Сегодня же после отбоя Ермухан зашёл в командирскую комнату. Угостив Потапа “косяковой” папиросой и рассказав ему свежий анекдот, в пылу поросячьего хихика прапора попросил в одолжение выделить ему на работу в вещевом складе дневального Афиногенова...

Славик сразу же прекратил визгливо “и-ик-кать”, с предчувственным подвохом посмотрел  на  ефрейтора  и  ехидной  тянучкой  поинтересовался:

–А-а з-за-ачем тебе, Аф-ф-финогенов? Бери любого другого, духа поднимай с кровати, только дежурного по роте  поставь  в  известность… А потом, что у тебя за дела на  складе?

–Да-а… видишь, Федотьич, хочу себе макинтош парадно-шерстяной к дембелю подогнать… А всё, как ты знаешь, взаимозачитывается… Как говорится, ты мне, я тебе!.. Стеллажи кладовщик переставлять собрался… Тяжёлой, грузовой работы очень много… Поэтому-то  мне  Финоген  и  нужен – солдат  жилистый  и  без  нытья…

Потап, хитромудро  улыбаясь,  поддакнул:

–Понимаю-понимаю… Так в чём же дело? Возьми батырского духа Касымбаева… Он хвалился, что под коня подседал и на плечах от земли его приподнимал… Этот чабан тебе трёх Финогенов заменит! – И тут же, прищуренно посмотрев на ефрейтора, с поддёвом спросил: – Что?! Никак, земляк?! А?.. Ну, братец, это дискриминация по национальному признаку…

Ерёма щерился ушной, буратинной улыбкой, выслушивая прапора, и тут же изворотливо  закруглил  щепетильную  просьбу:

–Там, Слав, не только сила нужна, но и сноровка… А главное – Финоген городской парень и знает, что такое артикульный ярлык с размером и ростом, и может прочитать состав ткани… Поэтому Касымбай будет только обузой… Из южной степи он, и носил в жизни только одни халаты… Кладовщик-то не только стеллажи  переставлять намеревается, но и вещи по сортировке складывать…  Ну, чё, Слав?!  Я  забираю  Фина?!

И, достав  из  портсигара  второй  “косяк”,  аккуратно  положил  на  журнал роты... Потап,  покосившись  на  угощение,  как  бы  торгуясь,  проговорил:

–Рубашки чехословацкой у меня нет… А какие выдали по довольствию – в них только вахтёры прозябают…

Ерёма  понял  намёк  и  радостно  протянул  руку:

–Приноси  свою  сорочку,  поменяем  на  импортную!  Ну  всё!  Я  побежал!..

Потап было ещё чего-то хотел по-жабному перехватить, но ефрейтор уклончиво заторопился:

–Некогда, некогда, товарищ прапорщик! И так на час задерживаемся с прибытием… Кладовщик разнервничается, бузить начнёт, а это уже другая сортировка… Всё! Побежал!..

И,  крутанувшись,  вылетел  из  комнаты...

 

–Дежурного  предупреди!  Что  с-з-хабрал…  х-г-дневального!..  – поперхнувшись  в обломе  момента,  просипел  ему  вдогонку  растерявшийся  прапорщик  Потапов…

 

 

***

 

На часах показывало двадцать минут  первого ночи, а мы всё ещё, находясь тайком   в тёмной аудитории, высиживали яйца, с накрученной тревогой ожидая каких-либо  вестей или горлопанов-предвестников. Полтора часа назад мы покинули казарму по хозяйственному  предлогу,  забрав  с  собою  дневального  Афиногенова.  Зимнюю  одежду для него и валенки заранее перед выходом выставили в окно. Быстро одевшись и пристроив вложенные один в другой сапоги в подмышку, Финоген со строгими разъяснениями  отправился  сторожить  Хусаина к офицерскому общежитию. А сами мы по-тихому влезли через окно обратно в Ленкомнату. Манёвр был необходим для засвидетельствования  у  десятка  бессонных  глаз,  включая  дежурный  наряд…

На улице, вовсю ревя воем, разбушевалась морозная пурга, и о каком-то ночном “самоходе” ни у кого не могло бы возникнуть всякое  подозрение.  Склад  находился  в сотне метров, и мы выходили из казармы в одной х/б форме. И даже фантастическое воображение не срежиссировало бы намеренность наших “отважных” действий: на  чердаке скрежетали стропила крыши и страхолюдным тифоном подвывало оторвавшееся листовое  железо…  «Боже  упаси!  Какая самоволка?!..»

–Сколько времени, Костик?.. – вновь спросил я у электрика, убеждаясь, что его “командирские”  не остановились…

Кумушкин  глянул  на  циферблат  с  фосфоритными  стрелками:

–Полпервого, Сань…

–Ну  что,  встаём?!  Хватаем  драные  чумаданы  с  сидорами – поезд   подошёл!

–Сань, а может, простыни не будем брать? Одни наволочки возьмём... – прошептал  в  волнении  Шуба…

–Простыни нам, Витя, ой как могут пригодиться… Может быть, придётся их втройне  вязать  и  пьяного  Поденыча  саваном  по  снегу везти…

Дорога на село Николо-Хованское в кромешном снежном урагане  не просматривалась. Её определили по широкому проёму между рядами деревьев  лесополосы. Первым пошёл прокладывать путь по колено в снегу шустрый Кумушкин, за ним Ермухан, следом я с Шубой. Сигналом и страховкой являлась бельевая верёвка на пятьсот метров с хвостиком. Поэтому первоначально обозначенную дистанцию между собой решили сократить, да и виделось в этом снеговом хаосе на десяток шагов,  не  больше. Постоянное подёргивание верёвки головным и последующим, через двух- трёхминутный  счёт,  определялось  знаком  присутствия: «Я  вольф   комрадэ!..»

–А  чё  на  немецком-то?! – недовольно  буркнул  ещё  при  обсуждении  Шуба…

–Так  твоего  же  любимого  басурманина  идём  искать!.. – засмеявшись,  подзадорил я его. – Резкий натяг с троекратным дёргом: «Ахтунг-ахтунг! В обзоре – крышкин- патрулишкин! Опасность! Мыряйте  в  снег!..» Обрез или конец  с  нарукавной  петлёю  будет означать: «Алес-попиус-эдельвейс экспедиции… Я попался!  Бягите!..»

Протопав по сугробам с километр, спустились к  промежуточному  каскадному  пруду речки Сосенка, угадываемой только по очертаниям местности. Речушка изгибом протекала  через  Николин  посёлок  с  примыкающей  к  нему  последующей  запрудой…

 

Я шёл за Витьком, так как конец страховочной верёвки петлёю был надет на его левую руку и как командир, замыкающий группу, в случае опасности мог приблизиться к впереди  идущим  товарищам  для  выяснения  обстановки…

В низине, перед подъёмом на холмимую запруду близ села, заранее уговорились скучиться, перекурить и ещё раз скорректировать план поиска… Закурив сигаретной  “Примой”  под  двумя  обёрточным кулём  натянутыми простынями,  стали  кумекать,  куда   и  как  идти  дальше…

–Надо подходить с подветренной стороны… Чтобы собаки не почуяли… – предложил бывалый сельско-банный разведчик “женской субботы” шустряк  Кумушкин…

–Какая подветренность, Кума?! Пурга хороводит! Ну если только кратковременными  порывами  с  севера… Так  это  надо обход в два-три километра делать,  чтобы  с  обратки  зайти… – урезонил  его  Ерёма…

–Ну чё, и сделаем полкруга! Зато покойнее! В аккурат с осторожностью!.. – продолжал  настаивать  Костик…

–Ты, Кума, в аккурат с той бешеной собакой, которой сто вёрст не крюк! – возмущённо пробурчал в несогласии Шуба. – А потом,  дача-то  эта,  генеральская, недалеко от пруда стоит… И с твоими обходами придётся назад по всей деревне под  снегом  подводными  лодками  ползти,  чтоб  как  раз  бешены  собаки  не  учуяли!..

–А  как  мы  эту  дачу  найдём-то?.. – беспокойно  спросил  уже   я…

–Да по приметным рассказам, знаемо… – смущаясь, тихо процедил Витёк и неловко сплюнул. Хотя до этого от всех промысловых познаний неистово и клятвенно открещивался…

–Ну что, идём тем же порядком до околицы… По цепочке подадите сигнал на сбор… – докурив сигарету, закончил я совет в “заснеженных Кулях” и, отвернув край простыни, собрался было вылезать, как сразу же заметил вдалеке, на вершине холма, светящийся шаром оранжево-жёлтый объект. На какие-либо фары это было не похоже… «Фонарь должен давать луч света, хотя пурга нивелирует его…  Что  же  это?..» – мысленно, скороспешно рассудив, задался я тревожным вопросом и обернулся на товарищей…

–Вижу, Сань, вижу… – полушёпотом  проговорил  Ермухан…

–Какое-то  чудо?!  Мож,  шаровая  молния?..

–Зям-мою?! – воскликнул  беспокойным  удивлением  Шуба…

–Зямою, цигейка, зямой! Я  вот  в книжке  читал… – влез  подковыром  Кумушкин…

–Ты сейчас у меня эту книжку на подошве сапога размером прочитаешь! Оговаривать, понимаешь ли, он меня надумал! Ляпяздричник тусловский!.. – кичливой обидой  уже  почти  орал  Шуба  на  электрика…

–Да  угомонитесь  вы, барбосы!.. – цыкнул  я  на  них. – Вас  не  в  дозор  надо  брать, а  в  загон  по  зверю  ставить!  Щас  тихонько  посмотрим, что это  за  чудо-юдо-явление…

Поначалу наблюдения приближение светового шарика не было заметным. Он то пропадал, то вновь появлялся в снежной беснующейся дрязге.  Подсознание подсказывало: как будто проваливается в сугробы… Но! Ведь свет и шарик?! И что-то нехорошее мурашковым ужасом прокрадывалось вовнутрь  с  противоречивыми мыслями по  ньютоновскому  яблоку  с  его  законом тяготения…

Снег залепливал глаза, жёлтый световой одуванчик стал в преломлении раздваиваться  глазами  огромного  зверя…

–Комиссар! Можа, пора дёргать ногами, а не бельевой верёвкой?! Покудова нас тут не слопали! – заныл на ухо Шуба. – И найдут по весне подснежниками – простыни, наволочки, верёвки… И долго будут, чмокая, гадать, а где же и куда же, бл…, подевались

 

женские  кости…  И  необъяснимый  де-факто,  людоедский и  прелюбодейский  вертеп, засекреченным  делом  в  архив  спишут…

–Да  погоди  ты  нудить, Витя!.. – огрызнулся я на его причитания. – Шар-шары куда-то  исчезли!..

–Вот и говорю, Сань… Пора оглобли разворачивать, пока их не отгрызли!  Он, может быть, уже коварно подкрадывается к нам!.. – подвывая, продолжал паниковать Витюня  в  обуреваемом  вокруг страхе…

Ножки в коленках затряслись, самообладание улетучилось в заднюю воронку, ещё чуть-чуть… и?!!..

–Ложбина там по дороге… А далее вновь обозримый спуск… – прорезался через огульную  панику  голос  Ермухана.

И вовремя... А то, может быть, я, первым сорвавшись полундрой, драпанул бы в Никудыкино Айя-Яйское поле или лихо, по-комиссарски, поскакал бы на дородном меринке  Витюне,  дрожащим  на  воющем  сцеплении  рядом  со  мной…

–Да не серьте вы!.. – хлопнул вытянутой рукой по Кумушкиному плечу Ерёма, который уже краем-краем отползал в сторону, и, ухватив его за воротник, придёрнул к месту… – Щас,  минут  через  пять, покажется!..

–Ктьо-о?.. – запропащим  голоском  вопросил  Костик…

–Кто-кто?!  Конь  в  пальто!  А  вернее,  в  торшере!  Как  появится,  так  и увидим!..

Давайте-ка  опять  кулём обернёмся…

Из бутафорного сугроба простыни мы стали наблюдать за дорогой, а вернее, за пространством, откуда должен был появиться ходячий торшер, как обозвал  его  в шуточный  серьёз Ерёма.

Шуба  неуклюже  ворочался  между  нами,  проявляя  своё  прыткое любопытство:

–Дайте,  дайте  похглазеть  на  пришествие!..

–Какое ещё пришествие?! Ты, колобок, достал! Сиди тихо и следи  за  Кумушкиным! А то произойдёт с вами обглоданное происшествие!.. – одёргивая,  припугнул  его  ефрейтор…

Витёк  не  унимался:

–Ты,  казах,  как-то  бакланил,  что  джинна  видел…  А  я –  нет!  Вот  и  хочу   сям!

Лицезреть  аномальную сюжетию!..

–Мы  тебе,  молдова,  ща  кляп  снежный  в  рот  запихаем… И  руки  свяжем, чтобы ты угомонился… А в случае “шухера” понарошку, или – как там по-твоему? – “по- игрушечному”, можем позабыть про это… Вот тогда и будешь один на один со снежным лешим  кулинарные  рецепты  рассусоливать…

Витёк притих, и возня внутри схрона больше не тревожила и не бурлила простынь. Пурга за разом остановилась куролесить и пошла плавным снежным рядом, смыкаясь- размыкаясь в сходящемся-расходящемся хороводе при слабых дуновениях ветра. На небе задорно засветился смотрящий месяц… Минуты две лежали без движения,  показалось даже, что и дышать вокруг все тоже перестали. И вдруг… дальние кромки сугробов осветились бледноватым светом, который постепенно становился ярче, приобретая желтоватый оттенок, и своеобразными, бликовыми тенями пластался по  сказочной  зимней прелюдии. Свет мягко искрился в морозном воздухе и наконец выплыл собратом- полумесяцем  на  горизонте  дороги,  переворачиваясь  серпом  в  разные  стороны…

–Чаво  там  видно-та?! – в  нетерпёж  скованного  любопытства  прошмакал  Шуба… Ерёма не то решил  подзадорить,  не то задумчивым  созерцанием  как  бы  про  себя,

косвенно,  вполголоса процедил:

 

–Как  будто  огненный  стрелецкий  топор  несёт… И  вертит  им,  перекладывая  с  шеи  на  плечи…

–У-у-у!.. – в обречённой прострации выдохнул Шуба. – Говорил ведь вам, мудакам-коммандосам: надо  бежать!  Нет,  надо  сейчас же же!  Сломя  голову!..

–Сиди тихо, Витёк! А то твой мякишный запах базаром гнилым за версту разносит!.. – вновь испугом приструнил Еремей паническое настроение  товарища  и совсем уже тихо примолвил какой-то странной двусмыслицей: – Поодиночке нас быстрее оприходуют  в  паштетную  консервацию…

«Про стрелецкий палаш ефрейтор оригинально сравнил, – попристальнее вглядевшись в световой объект, отметил про себя я этот факт и узрел под ним еле-еле различимый овально-вытянутый силуэт, вокруг которого искрилось свечение… – А ведь Ерёма давно эту огромную чёрную амёбу заметил… Вот что значит соколиный глаз степняка… Кто же прётся к нам? Человек? Однако искрит оболочкой… Наэлектризован, что ли?  Робот?  Пришелец  НЛО?  Да  кто же  это,  боже  мой?!..»

Мурашки  вновь  поползли  по телу…

–Вишь, Сань?!  Свет  уже  не  серпом  светится, а  подковой… И  бурчит  он  что-то, как  будто  песню  напевает…

Я вздрогнул, неожиданно услышав над ухом голос ефрейтора, и тут же внутренне обрадовался его спокойному рассуждению, но неловкой ревнивостью перебарывая в себе страх, заносчиво вымолвил:

–Я в толк не могу взять, не пойму, что это, а он песни напевные слышит! Случаем,   у  тебя,  Ерёма,  не  галлюцинации?!

Казах  в  темноте улыбнулся:

–От предков это, Саня… Степь на конский переход слышать… Соловью камышовому за десяток вёрст сопереживать… Только вот не пичуга небесную трель журчащую там издаёт… А жаба косоворотная! От концерта которой даже терпила-цапля психанёт  и  голову  в  омуте  спрячет…

–Мож,  ты  ещё  и  запахи чувствуешь?!

–Пока чёткого нет, Сашок… Ветерок порывами северо-восточный на него подувает… Но  я  почти  уверен,  что это топает  солдат  в  засаленном,  потном  бушлате… И в таких же армейских деревянных валенках… окрестность для волков “шипрует”… Давай  подождём,  скоро  увидим,  прав ли  я… Только  вот  никак  не  въеду,  чего  он  на своём горбу тащит. Кибитку с Шамаханской принцессой или огромную клетку с жар-попугаем,  который  пьяные  песни трабадурит?!

–Ну-у, что там творится-то?! А-а?! Скоро ли конец наступит?! – пропищал Шуба, сидя  вместе с  Кумушкиным  к  нам  спиной…

–Не балагурь, Витёк, немножко ждать осталось… –  приободрил  его  жутью Ерёма. – Уже  подходит…  Так  что  прошу  без  пуков,  а  то  нас  обнаружат…

Объект большой светящейся гирляндой медленно приближался. При вышедшем из облаков месяце фигурное человеческое  очертание  было отчётливо  различимо. Доносилось скомканное бормотанием отрывистое пение… «Пьяный попугай поёт…» – вспомнил я недавешнее определение казаха. Удивительно, каким образом  он  всё  это  видит и чует на таком большом расстоянии… «Дас ыст фантамасиум, а не Ерёма!..» И тут же, отбросив промелькнувшую думку, продолжил дальше с напряжённым ожиданием наблюдать за дорогой…

За  двести  шагов  “светлячковый  мерцалоид”  присел  в  сугроб  и  закурил...

Сомнений  в  правоте  ефрейтора  не  оставалось…  «Солдат –  светящийся   квадрат!

Только  кто  это?  И  что  он  тащит  такое  феерическое?..»

 

Позёмный волокуша-ветерок полностью утихомирился. Незнакомец с кряхтением привстал с привала и вновь запел, в разряжённой атмосфере уже “звонкой монетой” слышалась  четверостишная, нескончаемая припевка тюркского  мотива:

 

Дрын-халявка, дрын-да-да… Нет хорошего  коня… Дрын-подаркою  везём… В  общежития  снесём… Дрын – я  годом дембельнусь…

Накалымлюсь  и  женюсь…

 

–Ху-са-ин?! Зараза-корень!.. – шёпотом воскликнул сквозь зубы Ермухан и от  злости  сплюнул. – На  целый  час  нас  в  сугробе  задержал! Червь  древесно-дачный!..

–Ну  чё,  вылазием?! – зло  прошипел  я,  сжимая  в  кулаках  снег…

–Не-не, Сань! Пускай тихарьком фонарит к потаповской общаге, там его Финоген встретит  с  моими  консультациями…  Потом  расскажу…

Неожиданно “калымные страдания” прервались… Ильдарчик, как будто что-то почуяв, замер на месте, с настороженной медлительностью освободился от лямок и поставил  светящуюся  ношу  на снег...

Только теперь мы заметили, что это был огромный овально-вытянутый альпинистский рюкзак, внутри которого что-то сияло, окрашивая прилегающую окрестность  оранжевым  светом…

Башкир, почёсывая  затылок,  изумлённо  смотрел  на  рюкзак и медленно обошёл  его со всех сторон. Проверочным  испугом пнул его ногой,  тут же  по-кошачьи  отпрыгнув   в сторону. Снова с опаской приблизился к нему и, чуть постояв в “хорьковой стрёме”, принялся развязывать стягивающую шнуровку. Раскрыв верх мешка, неуверенным маятником склонился над ним и, опять-таки что-то прикидывая, с  дёрганой  осторожностью, словно доставая сосиску из кипятка, залез дрожащей рукою вовнутрь и вынул оттуда аккумуляторный дорожный фонарь, который горел красным светофильтром    и  наверняка  включился  при  подбрасывании  рюкзака  в  движении…

Мы-то  сразу  это  поняли  и  чуть  не  заржали, зажав  мёрзлыми  ладонями  рты...

Хусаин ещё минут пять соображал и прикидывал чего-то по несуразности обстоятельств, отбегал в сторону, откуда пришёл, и пристально вглядывался в темень, обошёл вокруг по удалённому радиусу, вплотную приблизившись к нашему сугробному схрону, и, в замешательстве постояв, вернулся к мешку. Поцокал языком, рассматривая фонарь:

– Ты  как  включился,  лампа? Получается,  мы всю дорогу  светафарам  с тобой  шли?

У-у-у! Озорник шайтановый!..

Повертев в руках, тумблером выключил фонарь и положил его поверх поклажи. Завязав шнуровки и взяв рюкзак на плечи, шустро, как снегоройная машина, загребая ногами, пошёл  вверх, забыв  про  лихие песни…

Как только он поднялся на холм и скрылся из виду, мы раскрыли простыни и засмеялись  от  всей  души…

–Чи-чи-чи-чё  с-случилось-то-та?! Рассказывайте  с-с-скорей!.. – ещё  испугом  бегая глазами  с  одного  на  другого  и  подхихикивая  нам,  начал  задавать  вопросы Шуба…

Кумушкин также непонимающим взором смотрел то на нас, то вертел головой, оглядываясь  по сторонам...

Я  встал, отряхнул снег, подрыгал затёкшими ногами и строгим тоном  скомандовал:

–Так,  подъём,  хлопцы!  Час  мы  потеряли!  И  времени  у  нас  в  обрез!..

–А  кто  это  был-та?.. – вновь  вставился  тревожным  любопытием  Шуба…

 

Я хотел было поведать про Хусаина, но тут же смекитил, что ещё на полчаса задержимся в рассказных объяснениях, да и необходимый бдительный нюх потеряем. Поэтому  сразу же,  чтобы  не  влез  Ермухан,  твёрдо  ответил:

–Патруль  на коне с шарообразным фонарём дорогу по следам маячил… Постоял- постоял недалече от нас и назад поскакал… Так что пронесло, Витёк, радуйся! И благодари бога, которому ты клялся и на зуб божился, что ничего не знаешь и не ведаешь… Ну всё! Встали, встали бойцы!  Некогда  нам  рассиживаться!..  Сколько времени, Костик?..

–Без  двадцати  три… – ответил  промёрзлой  сипотой  электрик...

–Та-ак, значит, пока допрёмся до околицы, пойдёт уже четвёртый час… Не-е, не успеем!.. – размышлял  я  вслух. – Наверное,  назад  надо  возвращаться…

–Сань! Должны успеть!.. – нерастраченным оптимизмом возгласил Ермухан. – Я знаю,  где  эта  дача!  Да  и  Шуба  тоже  знает!..

–Как это понимать, друзья-товарищи?! Ты, Шубёнок, клялся, слюнями исходил, юлою  правдоподобную  крутился,  что  ничего  не знаешь!..

–Сань, Сань! Я  на зуб  божился! Можешь выбить, как  назад  возвратимся… Они  у  меня  ещё  молочные…

Ерёма ухмыльнулся:

–Частенько  ты  стал,  Витя,  фиксы  на  честной  базар  выставлять…  А  я  и  не  ведал,  что  у  тебя  есть  запасные… За  благородный  риск  браваду  твою принимал…

Сосуличный  Кумушкин захихикал…

–Так! Хватит пшикать-хихикать, дальше теперь пойдём все вместе! Но ты, Ерёма, шагов на тридцать впереди… С твоими-то способностями сам дядя Ваня из Костромы благословил бы!.. А потом, ты, оказывается, дорожку эту хорошо знаешь… В случае предупреждения сам к нам возвращайся… Всё, задвигали кеглями, ребята, некогда языками  чесать  и  уже  передумывать…

Покряхтев  и  поохав, вспоминая  “сучьи потроха и хвосты неведомых чудей”, вышли из сугробов на следовую тропу, проложенную Хусаином. Казах сразу же ушёл вперёд  и  маячил  вдалеке  тёмной  точкой.  Я  стал  отставать  с  разговорчивым  Витьком…

–Сань, а, Сань? Фонарь, говоришь, круглым шаром был? А от чего он горел? Неужель от керосинки?.. Сань, а, Сань? А где копыта-то? Я на тропе их не вижу!  По воздуху,  что ли,  мент скакал?!

–Какие ещё копыта, Витя?! – в запарке ходьбы раздражённо переспросил я, не вслушиваясь в его болтовню и напрочь позабыв, что говорил давеча на привале про  конный патруль…

–Конские,  Саня!  Кон-ски-е-е!..

Я  тут же  вспомнил,  о  чём  спрашивает  Шуба,  и  зло,  с  отдышкой, ответил:

–Ща ты у меня, Витя! Пегасом! От пинчищ под задницу! По тропинке полетишь!.. Не видишь, поросёнок, отстаём от казаха! Дыхалку твоим  глупым  базаром  сбиваем!  Давай прибавляй шагу, там впереди копыта, а может быть, и рога увидишь! Если будешь вот  так  вот  звонко  чирикать  на  всю округу!..

Молдаванин насупился, переключил с матерщинным тарахтеньем скорость и до самой сельской околицы, урча от обиды, пёр как тундровый вездеход, догнав у водонапорной станции Ермухана. Там они присели на досочную лавку, ожидая меня с электриком. Мы подошли минуты через две. Пришлось подгонять шустряка Кумушкина. Парень явно хватанул переохлаждением простуду, чихал и утирал рукавом рот. Сразу же свалившись  мешком  на лавку,  Костик  спиною  отвалился  на сарайную  стену и,  спустив

 

шапку  на  лицо,  лёгочно,  с  выворотом,  закашлял.  Я  встал  напротив  всех  и  с  видом загнанной  собаки  сожалением  посмотрел  на  товарища:

–Что же  делать? Что же делать?..

Перевёл взгляд на остальных… Шуба, растянув по щекам губы подковой вниз, опустошённо глядел на Костика… Ерёма, задумчиво поджав голову руками и опершись ими  на  колени,  смотрел  вниз  и,  сплёвывая  под  ноги,  о  чём-то  размышлял…

–Ну, что делать-то будем… А?... – спросил я с тихим отчаянием самого себя и как бы всех… И тут же скоропалительным решением ответил: – Так! Шуба! Берёшь Костяна под опеку, и возвращаетесь назад! Только не засиживайтесь  на  привалах: переохладится он совсем без нагрузки… Да и за дорожкой внимательно смотри: заметает её потихоньку, собьётесь в пути, закружитесь по полю! Так что, не расслабляясь, двигайтесь, топайте до казармы!..

–Сань! Не надо им двоим уходить… Как бы беды не вышло… Не видишь, Костик совсем плохой… А Шуба при экстремалях хоть и надёжный товарищ, но очень легкоранимый  Депресанто-Клаус…  И  в  случае чего  потеряем  их  обоих…Не  понял?! – вызывающим  гонорком  спросил  я. –  Как  это – в  случае  чего?!   

–Комиссар! Ну сам же  говорил,  что  могут  закружиться,  сбиться  с дороги…  А  Витёк  у  нас ярый пропагандист бешеного психоанализа… И в путаном расстройстве  рванёт  дурным  кабаном  не в ту степь, крюком в пятнадцать километров на “Коммунарку” или на московский Тёплый Стан… Как говорят, лиха беда, а своя рубашка ближе  к  телу…  Я  улыбнулся,  но  не  стал,  поправляя  пословицу,  перебивать  Ерёму  и  продолжил   его  слушать…

–…Поэтому предлагаю Кумушкина оставить здесь, на станции… А самим быстренько выдвигаться к даче… Если там Поденыча не обнаружим, поиски прекращаем   и спешно возвращаемся к сараю… Наудачу находим во дворах санки, салазки…  Ну,  а  если  нет,  везём  и  тащим  Куму  на  простынях  до  части…

–Да он околеет тут за час!.. – негромко воскликнул я, как бы ещё взвешивая окончательное решение…

–Не  дадим!.. – весело  буркнул  Ерёма,  полезая  рукой  за  пазуху.

И вынул оттуда стограммовый флакон огуречного лосьона семидесятипроцентной концентрации  spiritus(a)!..

–У Потапа вечером скоммуниздил, пока у него фары хихиковыми слезами заплывали… Ну  чё,  Кума?!  Прими  на  грудь  огуречный  трескарь  для  сугрева!..

–А  закусить?.. – пискнул  Костик…

–Можешь занюхать Шубиной шапкой… Она всегда повкуснее пахнет… А так – курятина, Кума! Первейший солдатский завтрак!.. – И, достав из портсигара две беломорины, лукаво ухмыльнувшись, предупредил: – Поаккуратнее, Костян… В четыре бычкососа… С травкой перемешаны… Ну всё! Давай полезай в сарай… Мы тебя тремя простынями  накроем,  а  сверху  соломы  накидаем… потеплее  будет…

 

 

***

 

К  “енеральской”  даче  подошли  со  стороны  пруда  и  остановились  на  задворках,  около  земляного  погреба,  устроенного  на  склоне…

–Значит, так, братцы… Стойте пока здесь, а я обследую обстановку и забор… Наверняка Поденыч пару досок раздвижными сделал, не со двора же он гостем заходил… Да  и  через  двухметровый  забор  постоянно  лазить  несподручно…  Сигнал  подавать  не

 

буду… Сам вернусь за вами… Не с-ссыте и не с-с-сморкайтесь… – полушутя закруглил свои наставления Ерёма и осторожно, сливаясь с тенями больших кустов, скрылся в темноте...

Время тянулось медленно, и минут через пять-семь мы стали уже слегка волноваться и посматривать друг на друга тревожным немым взглядом, как вдруг неожиданно кто-то сзади положил руки на наши примкнутые плечи… Душа мгновением спряталась в пятки, а шапка на ёжиковой голове поднялась поварским   колпаком...

–Свои, дозор… Хьюстону отбой!.. – весело прошелестел шёпотом казах и повернул нас к себе…

–Ну-ну-ну-ну т-ты-ты, Ер-рёма, даёшь!.. Так, сказывают, медведя голыми руками в сибирских джунглиях в трофей берут… Подкрадываются с пионерским горном, пока он балдеет на солнышке, и внезапно гудят ему в ухо… У мишки обморок… А  бывает,  говорят, и янфаркт…

–Это кто ж тебе, Витёк, рассказал про джунгли-та с кардиологической   охотой?..

–Чурбаны наши познали, проведали… Они в Алёшинских казармах в одной камере  с аксайскими медверями сидели… И те в эту охоту от скуки с ними играли… Так и ты, Ермухан, доиграешься... И повезёшь, бл…, нартовой собакой уже  троих…  А  комиссар тебя палкой подгонять  будет…

–Тихо, тихо, успокойся, Витёк… Так это ж на медведя… А бегемоту ничего… До него долго доходит… Он потом пузыри в воде пускает… В общем, ребята, так!.. – Брехом отшутясь, Ермухан начал растолковывать разнюханную дворовую панораму. – Немец на даче, в доме!.. Сидит в кресле-качалке напротив журнального столика, заставленного коньячными бутылками и банками со всякой консервацией… Песни дедовские со слезами слушает и сам подпевает… Я сперва не угадал Поденыча: освещение тусклое, от гобеленового торшера… Думал, генерал в комнате… Он ко мне  спиной  сидел,  видны были только краешки погон на плечах… Но тут он вдруг, раскачавшись в кресле, встал и, шатаясь вразнос, направился магнитофонную катушку переставлять… Вот тут-то я и разглядел в нём Вовика… Он же ещё, представляете, и штаны с лампасами напялил!.. Как мы его поведём? Прям в кителе?! Как Паулюса в Сталинграде из избы выводили?! – беспокойно спросил  Ерёма…

–А мож, под ней, под формой-то, одна исподняя рубаха… А свою выкинул или запрятал неведомо куда… Он теперь и сам, чудило, не вспомнит, кто он! Надо глушить его!..

Мы  удивлённо  посмотрели  на Шубу…

–Нет, Витёк, пока обойдёмся без немого реквиема… Попробуем образумить на шухер… Мож, быстрее протрезвеет и переоденется… В общем, так. Хватит размахивать языками, действуем по обстановке… Ерёма! Руки в ноги, веди нас…  Время  колокольчиком звенит… – бодро  урезонил  я  лишние  рассуждения…

–Ой, чувствую я, канительный звон ещё впереди… – как-то беспокойно и тихо произнёс Ерёма и наставленьем продолжил: – За мной след в след… Собаки  во  дворе нет… Шуба, остаёшься на улице следить за дворовым входом… Дверь закрыта, и окна тоже… Будем выставлять стекло с чердака, там и лестница впритык стоит, и в помощь музыка  полонезу  играет…

Крадучись, подойдя к задкам подворья, ефрейтор указал рукой Витьку на дровни и провёл ориентиром в воздухе на палисадниковый с калиткой вход: мол, сиди там и следи   за дорогой…

Шуба округлой тенью пошлёпал к штабелю дров и, неуклюже задев рубку, частично её обрушил… Во дворах лениво забрехали собаки… Чей-то петух,   проснувшись

 

в неразберихе, прокукарекал раннюю заутреню, но тут же угомонился из-за неподдержки соседей, поняв, что домовой попутал, и,  плотнее прижавшись к подружкам,  вновь заснул на нашесте…

–Но, ёпрст!..  – прошипел  сквозь  зубы  Ерёма. – Разведчик  Винни-Пух  тайно  в гости   к  Ушкану  явился…

Потявкав со скулильным подвывом, вскоре успокоилась последняя сторожевая псина. Наступила тишина… Постояли ещё с минуту, прислушиваясь к окружающей дворовой обстановке… Из-за конопаченых окон дома чуть слышимо доносилась мелодия романса:

 

Утомлённое солнце нежно с морем проща-алось… В этот час ты призна-алась, что нет любви…

 

–Всё! Полезли… – шепнул Ермухан. – Только ты стой внизу, пока я в чердак не проникну, и жди сигнала…

На верху лестницы Ерёма снял бушлат, прислонил его к маленькому оконному проёму и без размаха, резко ударил кулаком. Звона почти не было слышно, и окрестные дворняги молчали, бдительно охраняя миски с обглоданными костями у своих заснеженных будок. Набросив одежду на край проёма, чтобы не  порезаться,  ефрейтор полез вовнутрь и вскоре отмашкой руки подал мне   сигнал...

Очутившись на чердаке и привыкая к темноте, обострённо прислушивались к дому: «А  не  засада ли  здесь?  Всё  может  быть… А вдруг?..»

Заунывный хит прошлой эпохи сменил другой, романтический шлягер. И неповторимым голосом Георгия Виноградова стала заполняться этажная ниша между осторожностью  и  расслабленностью:

 

Счастье моё я нашёл в нашей дружбе с тобой… Всё для тебя – и любовь, и мечты…

Счастье моё – это радость цветенья весной, Всё это ты, моя любимая, всё ты…

 

Аккуратно,  без  трескового  шума,  спустились  вниз  и  несколько  секунд  постояли  у двери, отделяющей комнаты от прихожей. Слегка кивнув мне головой, Ерёма  резко открыл  её  с  громким  подпевом  романсной песни:

–Мы  с  тобой  неразлучны  вдвоём… мой  цветок, мой друг… пара-ра-рам  ра-ра  ля- ля-ля…

Поденыч  пьяным удивлением раззявил рот, и по уголку его на подбородок вытекла счастливая слюна…

–Опана! Ерёма! Никак, ты?! Друг сердешный, фронтовой, понтовый… – И, коряво улыбаясь, разведя в поклоне руки, хрипло просипел: – Вспомню я пехоту… и родную роту… – Закашлявшись, увидел меня. – Ась-ась, а-а?! И комиссар в гости столоваться пришёл! На птичье молоко с огурцами… Как мы рады, как я рада… что вы все из продотряда! Ха-ха-ха!.. – засмеялся пьяным кочевряжем Вовик, радуясь своему красноречию…

Мы молчали и осматривались вокруг… Песня закончилась, и тянуче-напевно началась следующая:

 

Я встретил Вас – и всё былое

 

В отжившем сердце ожило; Я вспомнил время золотое…

 

Ермухан  подошёл  к  комоду  и  выключил  стоящий  на  нём  магнитофон…

–Так, Вовик! Алес-мандец! Полундра скачет! С минуты на минуту сюда могут нагрянуть менты! Давай по-быстрому переодевайся – и метеором дёргаем вдоль забора отседова!..

Немец ухмырёвой образиной плюхнулся в кресло и стал  издевательски покачиваться. Затем застопорился в наклоне перед столом, взял бутылку коньяка и разлил по  трём  из  шести  сервировочным  хрустальным стаканчикам…

–Господа фельдъегеря! Я предлагаю тост! Короткий, как сама жизнь!.. Здрав- ствуй-те!!

И лафетным опрокидом забросил в горло семьдесят  грамм…  Дудочно  выдохнув, стал вальяжно запихивать испачканную масляными пятнами салфетку за верхнюю пуговицу рубахи. Затем, как пинцетом, достал двумя пальцами из трёхлитровой банки солёный  огурец  и  задумчиво  захрустел  им,  рассматривая осоловевшими  глазами  нас…

–А вы чего ж стоите?! Аль брезгуете?! Не желаете, так сказать, участь моего одиночества разделять?! Ну, тогда не обессудьте… за вас сам оправлюсь… – И потянулся  за  вторым  налитым  стаканом…

Я молниеносно вскипел по его продолжающимся издёвочным выходкам и собрался уже было заклинить кулаком стакан-патрон в затворном горле этой непутёвой трёхдюймовки, но Ерёма вовремя перехватил мою руку и более вежливо продолжил увещевать Поденыча:

–Вова!.. Можа, хватит?! Наигрался уже вдоволь в свадебного генерала! Пора и  честь знать! Товарищей ведь подводишь! И сам в бедовую петлю лезешь!.. Дома-то, поди, невеста соскучилась?! Да и родители, календарь отрывая, вздыхают…  Ты  о  них подумал?! Ведь если щас сюда нагрянет милиция, чё будет-то?! А?! Ну хрен ли ты смеёшься?! Мы с тобой учебным комбинатом вагоновожатых в Чебаркуль одиночество длительное  разделять  отправимся…

–Она  уже  была  здесь,  милиция  ваша, цельным  взводом!..

Подхихикивая, Вовчик вынул из груды окурков притушенную сигарку и прикурил, пыхнув  облачком  кубинского  ароматного  табака…

–То есть как это?! – опешенно выпалил я и неосознанно присел на венский стул, тараща  на  Поденыча  испуговые глаза…

–Вчера, днём… Я душою в раж вошёл, слушая Колю Сличенко… Тесновато и спёрто стало в избе… Захотелось крылатого цыганского раздолья… На заснеженную улицу, в поля! Нет коней?! Так подцепим трактором телегу! С лихвой понасажать в  неё баб!  И  мчаться  тройкой!  Искристым  снегом  и  девичьим  смехом  обвиваясь!..

Мы медленно, вопросно переглянулись: «А не ударился ли ты, часом, головушкой, Вова?!  Можа, на  грабли  в  тёмных  сенях наступил?!..»

Поденыч, опрокинув третий стаканчик и пару раз чмыхнув потухшей сигаркой, продолжил  романтический  кочевряж:

–Ну, значит, вынес я мутафон на улицу, к переноске подключил… Поставил на садовый столик шнапсу всякого, снеди овощной и уселся праздновать… Минут через  десять два хмыря, трясущихся с похмелюги, у калитки нарисовались… Поклоны стали подхалимные отвешивать… Ну я их и подлечил, чтобы обозреть местную идиллию… Интересовались: «Как у генерала здоровье?  А Вы кем ему будете?..» – Сослуживцем! – отвечаю  им. –  Вот,  приютил  на  время,  пока  я  с  женой  в  раздорах…  И  тут   же   их

 

любопытство сбиваю кордебалетной темой: «Ну, так как насчёт женского хоровода?..»  Они, затылки почесав, поохали, покряхтели… «Нет, – говорят, – девиц, товарищ генерал, сейчас в деревне… Все в Москве… Кто учится, кто работает… А трактор, Ваше благородие, часа через два пригоним… Ставь бутылку, чтоб магнито исправить…» Праздник как-то в душе угас… Ну, я их так, без трактора, посылая, и отпустил с миром… Только было намерился всё в дом обратно заносить – ребятки в тёмных пальтишках у забора объявились… Я хоть и здорово поддатый был, а задница подсказала, что это, Вова, следопыты в халявные гости напрашиваются, подоброжелательнее будь… Я зашёл в сени  и возвратился на крыльцо с хозяйской двустволкой… и, с возмущением заорамши: «Всю поляну обосрали!!» – пальнул в воздух по воронам… И тут же кричу им: «Помогайте, парни! Доставайте мушкетоны! Собак накормим!..» Те встали как вкопанные, ни бе, ни  ме, ни здрасьте… Я им кричу: «Чаво ж стоите?! Заходите кофеём остограммиться, пряником малосольным хрустануть!..» Один из них оттаял, – наверное, старшим был, – замямлил, залепетал благодарственно: спасибо, мол, уже отобедали. И ялейно меня спрашивает: «А Вы, товарищ генерал, подозрительных людей тут не встречали? А то беспокойно здесь стало…» – А как же, – говорю, – видал! Двадцать минут назад два мужика магнито двигательное за бутылку предлагали… А за ящик – весь трактор!.. Плохо работаете, ребята! По винтику, понимашь, расхищают  социалистическую  собственность!.. Тут они опять вытянулись по струнке… А я подошёл  к столику,  налил себе полную фужерию водки и лупанул залпом! И, нутром обмякши, вновь пальнул  в воздух из второго дула… Аж ветки тополя, стоящего у дороги, на головы им  посыпались… Тут они заторопились и загуськовали рядным строем вдоль заборчика,  лопоча и гагагакая о нравах в нашей генеральской богеме… А я ведь немецкий целинник! И муху цеце за версту слышу! Так вот… Самый первый, что клюв восвояси с лаптями повернул, на ходу и бормочет: «Очень уж подозрительный генерал, да и манеры шпанские… Может, комендатуру вызовем?..» Позади него явно ветеран  огэпэушного  труда лыжил и, ворча, поругал того за опрометчивость.  «Ты, – говорит, –  Виталик,  сам ещё сопляк! И загулы Васькины, сына  Сталина, не видал! Тоже генералом был… Так  что  шлёпай  поэнергичнее, а то продмаг на неизвестный обед закроют… И четвертинку для сугрева в Москву на рейсовом автобусе добывать отправишься!..» Так-то вот! А то – милиция! Да ща нагрянет!.. Все  здесь  меня  уважают!  Вы  слышите  меня?!  Ува-жа-ют!..

Закруглив рассказ и выпив очередной стакан, Поденыч опять забравадился дебоширной  гордостью:

–Не  нравится вам тут?! Милости просим на выход! А мы отдыхать соизволим!.. Я с Ерёмой длительно переглянулся и вслух сосредоточенно спросил   его:

–Ну, что, ефрейтор, с этим кадром делать  будем?..

–Ну, чё  делать  будем?! – разведя  руки  в  стороны, картаво передразнил Вовчик. – С этим кадром?! Кадрить доярок в коровник уёбывайте! Там скоро дойка начнётся! А здесь надо честь знать!..

Ерёма, подойдя сзади, уже было собрался вырубить его “лещом” по затылку, но тут внезапно с бокового окна затарабанили по стеклу… Мы встали как вкопанные, только Поденыч, свернувшись калачиком в кресле, бормотал бессвязную белиберду.  Дробь ударов по стеклу вновь повторилась с более жёстким ритмом… «Шуба?!..» – пронеслось паническим  галопом  в  голове. – А если  те, дневные,  менты?!..

–Выруби свет! Надень генеральскую фуражку! В темноте не разберут!.. – громко прошептал  Ермухан…

Выключив торшер, по-кошачьи проскользил к дребезжащему окну и осторожно отодвинул штору – и чуть было не рухнул на задницу, когда, дёргано отпрянув, обозрел в

 

увеличении  через витринные стёкла вытаращенную  физию Шубы  с искажённо-кричащим оскалом ужаса!..

Фрамуги были заклеены зимним утеплителем и закрыты на секретку… Я непонимающе  кивал  и  мотал  головой  с  вопросом: «Что  случилось?..»

Витёк по ту сторону окна прыгал поплавком, показывая устрашающей жестовой мимикой,  что  к  нам в терем-теремок прётся в квартиранты чуть ли не сам Годзилла. И тут же, поняв, что  я  его  не  слышу, нервозно  нацарапал  на  морозном стекле  непонятное  восточное слово ЫТНЕМ, что в перевороте означало МЕНТЫ, и я это понял не сразу, а лишь тогда, когда он в распалённом отчаянии стал крутить пальцем у виска и по ошибке провёл им справа-налево… Микромгновения “чумового” озарения, резиновая секунда “шок-стопа” – и вдруг, судорожно обернувшись, заметавшимся языком рёвом   промычал:

–Мэ-эн-ты-ы!!..

Суетиться было некому… Немец, слегка покачиваясь в кресле, бормоча,  посапывал…

–Спокойствие, Сашок! Спокойствие… – подал голос Ерёма. – Надо быстренько приводить  в  чувство  нашего  генерала…

И, подойдя к креслу,  в котором “сю-cю-сюнствовал” Поденыч, ухватился за его ухо  и крутанул его так, будто это был механический ключик от заводной игрушки. Затем, сжимая, вытянул его в трубочку и дунул в него присвистовым цоком, похожим на тот сигнал, который он подавал крысам в казарме. Поденыч, взвизгнув,  словно  укушенный осой  за  “причиндалы”,  взлетел над креслом  и  грохнулся на пол. Тут же вскочив  на ноги, с выпученными глазами и высунутым лопатой языком собрался уже было “запаровозить” воздушную тревогу, но ефрейтор, сзади обхватив сложенными в замок ладонями, крепко зажал  ему  рот,  тихо  лопоча  на  ухо  “антикошмаровое”  успокоение:

–Свои, Вовуха, свои… Это я, твой неразлучный товарищ Ерёма… Только вот фараоны вновь в гости приехали… Нас с тобой под белы рученьки вязать… Так что, Вовик, уходим тихо, без фанфар… Некогда нам уже переодеваться… Где твоя енеральска шинэлка, а-а? На вешалке висит? Подай, Саш, нам зипун воеводский, подсобить Вольдемару  надобно…  А  то  пляшущие  рученьки  спросонья  сами  рукава  не  отыщут…

За окнами приглушённо послышалось пробуксовочное урчание мотора. Отодвинув чуть-чуть краешком штору,  я увидел  залитый сине-мелькающим светом двор. В стороне,  в метрах десяти от палисадникового входа, дёргался в сугробной ухабе застрявший милицейский уазик. Газанув на сцеплении, двигатель, завоем взвыв и смачно пукнув выхлопом, вдруг заглох. Открылись дверцы, и на улицу – кто сгорбившись, кто  размахивая руками – вылезли четыре мужика и, топчась на морозе, о чём-то стали совещательно спорить. Следом вылез водитель, и по флюгерной  динамике  движений  было видно и понятно его возмущённое недовольство ситуацией. Дважды обойдя вокруг засевшей машины и в сердцах рявкнув что-то товарищам, он снова залез в кабину. Четвёрка в штатском, взмахивая руками при провале ног в сугробы, друг за другом направилась  к  дому…

–К  нам  идут!.. – резко  обернувшись,  крикнул  я  в  темноту  залы…

–Так, Сань!.. – засуетился ефрейтор. – Берёшь Поденыча, и поднимайтесь на чердак… Надо, чтоб они у входной двери задержались и не стали сразу осматривать подворье… Включай магнитофон… И всё! С Вовиком  наверх,  спуском  вниз  по лесенке! И  по  стёжке  в  проём, как  пришли!..  А я торшер зажгу, погремлю вёдрами в прихожей…  И  следом  за  вами…

–А  Шуба  как же? – впопыхах  вдруг  вспомнив,  воскликнул  я  и  развернулся…

–Давайте!  Давайте  быстрее!  Витёк  наверняка  нас  уже  у  погреба  поджидает!..

 

При спуске с чердака вялый с запойного “обрюза” Поденыч зацепился шинелью за выступ перекладины на лестнице и грохнулся вместе с ней на яблоню. Сухой треск веток был невообразимо громким в моём “шухерном” представлении. Показалось, что сейчас сюда, на задворки, не только ошеломлённые менты влетят, но и сбегутся все хованские собаки, чтобы  поучаствовать в загоне кабанов…

Нас уберёг играющий на полную громкость магнитофон и разговор Ермухана с операми  через  входную  дверь:

–Подождите, опричнюшки! Сейчас халат наброшу! У меня здесь небольшой адюльерчик с доярками!.. – И, намеренно грохнув вёдрами в сенях, как будто неосмотрительно  о  них  спотыкнулся,  с  болевым  подвываем  застонал:  – Ой! Ой! Ой-ё-ёюшки!  По-до-жди-те!  Ой!  Моя  ногам!..

Менты ждали минуты две, чего нам хватило выйти на спуск к пруду и с догнавшим Ерёмой добежать до погреба, где нас дожидался в “грызловом” отчаянии Шуба, сидящий  на снегу и сжимающий его в кулачках до ледяных шариков. Горемычными мыслями, он уже собирался идти сдаваться… Мы пролетели мимо него, как тундровые  олени,  бросив  на  ходу,  с  завихрённым  ветром,  драпаульную  фразу:

–За  нами,  Витёк!  Не отставать!..

Опера, немного постояв, постучали вновь… Один из них отправился осматривать подворье и увидел на задках обломанную яблоню и лежащую на ней лестницу. Под деревом был обнаружен оторвавшийся от шинели генеральский погон. Посовещавшись вчетвером, провели дедуктивные вектора и заметили разбитое чердачное оконце, тропку следов,  ведущих  к  забору…  Началась  погоня!..

Чтобы запутать следы и без “свистковых хвостов” добраться до насосной станции, мы  рванули  через  огороды.  Перелезая  через  забор,  услышали  первые  крики  облавы:

–Стой!  Стрелять  буду!..  Гриша!  Веди  их!  А  мы  в  обход,  клещами!..

Ловцы-милиционеры разбегались на загон у погреба, где мы были пару  минут  назад,  и  нас  отделяло  от  них  расстояние  метров  в триста…

«Едрит их за ноги! Почти на пятки сели!..» – мельком прикинул я и поддал адреналиновым форсажем вдогонку за товарищами. Поравнявшись с Ерёмой, на ходу, впопыхах  поведал  ему  про  обхватные  ловли…

–Хитрецы, однако ж!.. – ощерившись на бегу, пробормотал Ерёма и подал знак остановиться. – Побежим параллельно, навстречу им, но через соседние огороды… И выйдем  на  старую  тропинку  к  насосной  станции… За  мной!..

Сделав “перепенд-прыгулейшин” через два забора, “засайгачили снегодавом” в обратную сторону. Измотавшись в барьерном беге, с ходу выбили доски последнего хозяйского ограждения и, вылезши в проём, оказались на краснозаревом склоне, в прудовую низину. Невдалеке горела старая насосная станция… Народ с баграми и с “вёдерным ором” ещё не сбегался… И остановившись “опана! - стопом” в остолбенелом замешательстве,  на  тёмном  фоне  длинного  забора  мы  были  неприметны…

–Ку-муш-кин   там… – потерянно  выдохнул  я…

Немец  сразу  как-то  протрезвел  и  испугово-непонимающе  воскликнул:

–Как – там?!

–Это всё ты, Ерёма! Со своими флакончиками-одеколончиками! И конопляными беломорчиками! Чё теперь будет-та-а!.. – взвыл Шуба и уткнулся лицом в  щербатый  забор,  в  отчаянии  засаживая  занозы  в  ладони  и  горемычно  всхлипывая…

–Вон он! Вон!.. – взвинченным, шёпото-кряхтящим голосом, лицом и вытянутой рукой  Ерёма  показывал  в  сторону  занесённой  снегом  дороги  на  Мамыри…

–К-к-ктьо-о  о-он?! – опять  неразумением  и  оторопевши  икая  просипел  Поденыч.

 

Кошмарная действительность “газовым обалделом” заполняла нишу улетучивающегося  алкоголя…

–Кто-кто! Костяно Бруно из огня! Едрит твою, Вова, задницу!.. – в нервно- радостном возбуждении почти закричал Ерёма. – Вон, точку видишь?! На подъём ползёт! Кума  это!  Рупь  за  сто  даю!..  Так,  всё!  Дуем  через  пруд,  наперерез!..

Полудохлого, измождённого Кумушкина мы догнали минут через двадцать, делая огибом  уход  в  темень  от  озаряющего  окрестности  пожарища. Костик  сидел  в  сугробе  и бормотал какую-то неразбериху – не то в большой агонии, не то под действием “сугревателей”, заботливо предложенных в сарае Ермуханом. Фуфайка на нём во многих местах была прожжена до обугленно-ватных клочьев, и от неё разило резино-масляной гарью...

Витёк  первым  подбежал  к  нему  и, радостным обниманием сгибаясь, попытался его  приподнять.

–Костянчик! Жив, побрекуха! Давай вставай на ножки! Вольтанутый ты  наш!  Зачем такой костёрчик-та-а-а устроил?! Погреться, что ли, решил?! Аль гуся местного грилем  зажарить  в  электрощитке собирался?!

–Так! Хватит, Витёк, балагурить! – отплёвываясь от “забегового запыха”, окоротил   я веселье молдаванина. – Идти он не может, я так понимаю?! Поэтому берёте его с двух сторон под плечи – руки на плечи – и стоя, возком несёте… Мож, где ногами будет помогать… Борозду проложим – за неделю снегом не занесёт!..  Ну да ладно,  нам только  до дороги… А  там  в  окрестностях  двенадцать  частей  расположено… Поди  разберись, кто  махновцы,  а  кто чапаевцы...

Ерёма шёл позади, отставая арьергардом на полкилометра, и в случае погони  должен  был  увести  её  в  сторону  мамыринского  прилеска  и  там  затеряться…

Последний километр до трассы шли медленно, с вымотанной усталью, поочерёдно подставляясь под больного товарища, который слабо помогал ногами. Вокруг по-зимнему было пустынно, и практически нигде не имелось возможности спрятаться, если бы нас стали преследовать, но всё обошлось благополучно. Измождённые, с болтающимися языками,  мы  вышли  на автодорогу...

Шуба, всё это время терпеливо молчащий и меньше всех сменяемый в “мытарном” переносе Кумушкина, выйдя на трассу, уже не был с ним столь любезен, как это произошло при ликующей встрече в заснеженном поле. Освободив его руку с шейно- плечевого  обхвата,  Витёк,  хрипя  и  хватая  воздух  ртом, прорычал:

–Та-ак, стый, эле-к-к-трик! На своих двоих стый! Держи фазами жопный напряжёметр!..

Костик тут же свалился шлангом на дороге. Молдаванин, зло насупившись, раздутыми ноздрями вобрал воздух и поднял его снова на ноги, шипяще цыкнул и, придерживая  под  руку,  стал  воспитывать:

–Ты  хватит,  Костян,  кумадрильничать!  Пожалей товарищей!..

Но “товарищ” складывался, как только тот припускал его.  Шуба, вновь приподнимая, ухватил его покрепче и отвесил ему ногой под задницу предупредительный пендель,  продолжая  взывать  к  товарищеской  сознательности…

Чуть-чуть  отдышавшись,  я  сам  зарычал,  но  уже  на  Витька:

–Ну чё! Драться здесь будем, на дороге?! Части вокруг стоящие по тревоге поднимем!..

–С  кем  драться-та?!  Я  так,  слегка,  ласково  понукал  его,  чтоб  подмог  нам…

–С тобой драться, Витя! С тобой! Потому что разум у тебя в конец за пупок  съехал!..  Осталось  всего  ничего –  и  мы  в  тёплой  комнате…  А  ты – детской, капризной

 

невыспанностью – его, как плюшевого удава, пинать  начинаешь!  Потому как  он  ползти не хочет!.. Надо потерпеть, Витя... Следы спутать… Ща перейдём дорогу, пробьём Кумовым  комбайном  тропу  до  лётной  части, а оттуда по мамыринской колее через час её  машины  заездят…

Шуба, взвыв и проклиная всё на свете, взвалил на себя Кумушкина, отпихнув с руганью  привалившегося  с  боку  Поденыча:

–Замылился я жопно, Вова, вас, двоих фашистов, на себе тащить! Я что вам, бл…, тягач  лесовозный?!  Иди  лучше  сзади!  А то кто-нибудь  из  караульных  увидит  генерала  и  подъём  гарнизона  на  полчаса  раньше  горлопаном  объявит!..

–А  почему  на  полчаса?.. – не  сообразив,  с  тревогой  спросил  я…

–На, комиссар! Любуйся!.. – И Шуба приподнял  висевшую  на  плече  руку Костика. – На Кумовых кумандирских уже половина шестого! – подпрыгивая, с язвительной  действительностью  подтвердил  он  время  на  часах…

–Опля?!.. Стоим! Зайчатить не будем!.. – командно прохрипел я и почти с мольбой обратился к немцу: – Поденыч! Дорогой! Я понимаю, тебе плохо! Но ведь столько перетерпели! А-а?! И всё зазря?! В беду канет?! Если нас кто-нибудь  увидит…  Солдатское радио, оно-то быстро разбакланит по части про маскарад утренний… Так что сплюнь  пену,  закуси  удила  и  помоги  Витьку… Бегом,  как бревно, тащим  его! Давай,  Вова!  Давай!  Побежали, побежали!..

Через десять минут с тыльной стороны казармы, минуя новый трёхкабинный плацкарт-туалет “МММ” («При подъёме роты здесь вокруг пук-моментом зассут и затопчут наши следы…» – весёлым мельтешком пропорхнула стрекозиная мыслишка), подошли к окнам Ленкомнаты. Открыв их, первым забрался светляковая Петрушка Поденыч, и ему осторожно, положив на подоконник, передали Кумушкина; следом залезли я и Шуба. Только мы успели закрыть на шпингалеты створки окна,  как  дневальные стали будить командиров отделений и тут же кто-то постучал в витражное стекло  двери…

–А  их  нэт,  товарищья  сиржант!  Наверн,  на  скляде  занучеваль!..

«Это нам не подходит…» – подумал я и шепнул Витьку, чтобы все втихаря валились спать за длинный, с юбочной ширмой, стол, стоящий на сцене. Сам второпях скинул бушлат, разулся из сапог и, закинув их за трибуну, направился открывать дверь. Увидев на пороге дежурного по роте, сонным притворством выразил “крайне-  материковое”  недовольство…

–Кто  стучал,  епит-твою-душу-…… – Джураев?!!

–А-а?! Вай-вай! Комсорг, ты здеся?! А я думаль, вы на скляд, рапотой до сих пора занята…

–Индюк  тоже  думал!..  Чего  хотел?! – буркнул  я,  уже  прикрывая  дверь…

–Да так… Интереса биль… Здесь ли вы… Чтоба правильна на завтрак пайка считать… А  как жа  вась  дневальная  не заметиль?..

–Спать надо меньше, Джураев! А то завтраком вы для Ларисок станете! Они уже, обнаглевши,  форму  в  клочья  рвут!..

–А-а,  как  эта, Сащя?!

–А вот так! В обед расскажу, когда двойные пайки на четверых принесёшь! И больше не стучи! Работали мы всю ночь!.. – И,  демонстративно  хлопнув  дверью, закрыл её  на  замок…

Ермухан минут через двадцать постучал в окно… Все уже мертвецки спали, расположившись в нише тубы “президиумного” стола. Я же, напротив, с нахлынувшим “чувствоперетрясом”    всплывающих    в   голове    эпизодов    надувал    щёки    и  прыскал

 

бесшумным  смехом  в  шапку, чередуясь  переходами  раздумий  в  тревожные сомнения по поводу замёта наших следов, и… Услышав лёгкий стук, сразу догадался, что это Ерёма, и,  подойдя  к  окну,  приоткрыл  створки…

–Нет, Сань, влезать не буду… Так пошепчемся… – с оглядками и настороженной интонацией в голосе заговорил ефрейтор. – Дела за ночь в части сварились  крутые,  Саня... Арестовали  Потапа… Под  утро,  часа  в четыре… Через Хусаина на него вышли, по следам в поле… Мы-то в это время на даче с Поденычем чаи гоняли… Да и пурга, как назло, утихомирилась… Солдатики чирикают, опера в офицерской  общаге с вещдоками его застукали, внезапно, опана-стопом, ввалившись  к нему с двумя овчарками… Он как раз барахло  по  шифоньерам  раскладывал… Ты  давай  буди их… Одёжку  Поденычу срочно сменить надо… Форму генеральскую в мешок с грузом – и в болотной проруби утопите, где труба канализационная выходит… А то собачки снюхают и сыщут вас… Ну всё, я на объект еду… Там со всеми, кто к самоходам причастен, серьёзно перетереть придётся… Чует  моё  сердце… – Ерёма  не  договорил,  сплюнул  и  прикрыл  створку…

Немного посидев во взбалмошных размышлениях, принялся будить  Витька, легонько потрясывая за плечо. Тот, полупроснувшись, не открывая глаз, проныл недовольную несвязуху:

–Ню-ю… э-э… а-а… Какая  бежать?!  Отстань!..

И  заглотом  воздуха,  вымотанно  хрюкнув,  вновь  засопел…

–Да очнись ты! Просыпайся, балбес!.. – распалялся я злостью, всё сильнее и настойчивее  тормоша,  и,  перевернув  его  на  спину,  ущипнул  за  нос…

–О-о-ой!  О-ой,  бля-а-а! – попугаем взвыл Витёк, взмахивая руками…  Но я тут же, крепко прикрыв ему ладонью рот, громко шепнул на ухо:

–Комбат  здесь!..

Глазёнки  Шубы  расширились  и  застыли в кувырке  истерии… Я  потихоньку отжал  от лица руку и продолжил близко к его уху говорить, пересказав услышанное от Ермухана…

Витёк не переспрашивал, с отвисшим подбородком полураскрытого рта, в задумчивости  Дауна,  почесал  затылок…

–Ну, чё сидим?! Давай Поденыча будить!.. – нервно заелозил я рядом. – Надо быстрее  избавляться  от  улик  и  фактов!..

–Каких  ещё  пактов?.. – не  поняв,  сумятицей  переспросил  молдаванин…

–А-а! Плюшева башка! Пактов?! Пусть будет по-твоему… О нарушении крысами казарменного суверенитета! Поэтому необходимо фуфайку Кумушкина в обгорелых местах пассатижами общипать до ваты… Ты понял меня, зодчий?! И у старшины обменять  на новую, свалив всё на всеядных грызунов… А  форму  генеральскую  в  мешок с грузом – и в болото, где прорубь канализационная… А щас приступай, снимай портки лампасные,  а  я  китель  расстёгивать  начну…

–Мож, разбудим, Сань?..

–Некогда нам, Витя, ай-я-яюшки умилённые над аншефом рассопливливать! Вдруг ненароком  кто нагрянет!  Да  и  объяснять  Вове  с бодунского спросонья будет дольше, чем  тебе…

Раздев немца до нижнего белья, белой рубахи и подштанников, Шуба сожалеюще повздыхал  над  генеральскими погонами:

–Эхма-а,  как  на  дембель бы  достойно  пригодились…

И, связав всё в тугой узел шинели, отложил в сторону. Затем нашарил в инструментальном   ящике   плоскозубцы    и,   сняв  “бушлат”   c   Кумушкина,     принялся

 

ощипывать  на  нём  обугленную ткань  и  вату, аккуратно  складывая  “компромат”  в мусорный ящик...

Закончив дизайнерскую модерн-экзекуцию, – цыплёнок жареный, цыплёнок впаренный, – высыпал  из  ящика  мусор  в холщовый мешок, бросил туда форму и умял для грузности вёдерной банкой с остатками засохшего лака. Завязав мешок и потерев благостно руки, Витёк достал из тайничка жирный припасённый бычок, намереваясь закурить,  но  я  тут же  отговорил  его:

–Пока темно на улице, быстрее иди избавляйся от этого мусора… Вот там, у проруби,  и  постоишь,  покуришь…  Дождёшься,  покуда  не  утонет…

Шуба спрятал в заворот шапки окурок, взял на плечо поклажу и направился к  двери…

–Куда ты, касторовый, направился?! Через окно, Витя! И обратно тоже! Спим  мы!  Я же предупредил дежурного по роте… И недолго! Нам ещё Куму в санчасть спровадить надо  и  Поденыча,  “погорельца”,  одеть…  Так  что  одна  нога  там,  другая  здесь…

Шуба появился у окна через полчаса, и, когда влезал вовнутрь комнаты, я от злости хотел  было  околошматить  его  по  кумполу  черенковой указкой,  лежащей поблизости…

–Ты  чё?! Ты  чё, Сань?!  Я  курево  принёс!  И  буханку  белого… А  ты!..

Я  не  дал  ему договорить  и, матерно  сорвавшись,  громко зашипел  на  него:

–Я, как арестант спецпсихушки, шагами углы меряю! Нерьвями исхожу! А он, извольте, барышничает! В Лёву Задова играет! Один хрен, чекисты расстреляли, как мешочника!.. Говори  кабан!  Где  хлеб с сигаретами взял?! На форму?! На погоны?! Или на  шаровары  лампасные выменял?!..

Витёк,  увильнув  от  удара,  закрыл  окно  и  примирительно  залопотал:

–На, закури лучше, Сань… Горбушечку отломи… Не торговался я ни с кем и обменом не тряссявил… Сделал всё, как ты наказывал… Я ещё палкой потыкал… глубоко… В первую роту, к земляку-каптёру, заглядывал…  Ну  и  попросил в  одолжение…

Я глянул исподлобья на переминающегося с ноги на ногу Витька, на протянутую руку с пачкой сигарет “Прима”, на добродушно-наивное лицо с налётом улыбки и выраженными  ямочками  на  щеках  и  притворно,  со  снисхождением   произнёс:

–Ну,  что ж,  давай  закурим  японские  “цюзые”…

Шуба, не поняв юмор, растерянно улыбался, продолжая держать в протянутой руке сигареты… Но тут неожиданно громко забарабанили по витражу двери, и голос  дежурного  по  роте  Джураева  тревожно  оповестил:

–Борисоф! Комсорга! Леденьцьёф приехаль! Говорят, она щас в штабу… Вздрючка от  комбат  ждать  сидит… Просупляйтесь!  Каби  беда  не  биль!..

Я  быстро  подошёл  к  двери и, чуть приоткрыв, сарказмом возмущённости  ответил:

–А  мы  и  не спим, сержант! Мы здесь работаем! И прошу нам не мешать! И  вновь  закрыл  дверь  на  замок…

–Слышал, Витёк?! Так что давай по-шустрому электрика за руки, за ноги – и в санчасть,  пока  его  кто-нибудь  из  начальства  не  обнаружил…

На  улице  ещё  было  темно,  и  “зимнее время”  покрывало  нас…

Занеся Кумушкина в прихожую лазарета, сразу же положили его на короткую лавку-кушетку и принялись раздевать, снимая форму до кальсонного белья. Туго скрутив свёртком обмундирование, Шуба вышел на крыльцо и сунул её в мусорный бачок. Раздетого Костика мы стали с шумовым беспокойством, театрально суетясь, заносить в приёмную санчасти…

–Никак,  околел  удмурт!..

 

–Он  не  удмурт,  Витя!  Он  мордвин!..

–А всё равно жалко! Застыл лёгкими к рёбрам! Эхма! Вот беда-то! А-а-а!.. – по- бабьи  подвывал молдаванин…

Открылась дверь фельдшерской… На пороге появился санинструктор Петечка с приспущенными на прыщавый носик круглыми очками и важно-кивающим взглядом посмотрел  на  нас…

Со времени первого знакомства с ним прошло четыре месяца. Пётр Гармаш возмужал. На нём не было того белого балахона с красным крестом на груди и замасленной, желтовато-сморщенной шапочки, а, деловито красуясь, смотрелся гэдээровский  халат  “врачевального эскулапа”…

Шуба тут же не  упустил  момент  неприязненно, “благозвучно” поприветствоваться…

–Здоров, Пятро Криворожский! Чаво морду-та скосодрючил цыпой?! Принимай холерных! Чаво стоишь-то?! Аль тебе не по рангу?!  Ты теперь Петричио Новожопный! Ну,  тогда  кричи-зови  ветрянников-санитаров!..

–Борисов! Прошу Вас удалить этого хама на улицу!.. – взвизгнул, штопором вытягиваясь шейкой, фельдшер. – Или я буду вынужден пригласить сюда дежурного по части!..

–Успокойся, Петро, успокойся… Мы уходим вместе… А ты помолчи, зараза!.. – И деланно замахнулся на Витька. – Язык как помело базарное!.. В общем, вот в чём дело, товарищ санинструктор… При утреннем подъёме этот солдат с койки не поднялся… Постанывал  и  бредил… Жар  у  него…

–А чего же сразу не принесли? Время-то уже половина девятого!.. – загнусавил медицинской  строгостью Петенька…

–Переполох  и   суетня  в   казарме   с   подъёмом   присутствовала…   Не  слышал?

Прапорщика  Потапова арестовали!..

Гармаш на мгновение замер в испуговом удивлении…  Из  полуоткрытого  рта тянуче  процедилась  бедолажная  фраза:

–За-а  что-о?..

–Точно не знаю, зя чть-о! Но слухи ползут – за кражи!.. Теперь комиссия за комиссией по части шарить начнёт… Так что поаккуратнее с лякарствами – на больных транжирь и халатик на балахончик смени… Ну, поктова, Знахарь! Надеемся, поднимешь  на  ноги  нашего  гренадёра-электронника!..

Уходя, Шуба повернулся и сарказмом отвесил танцующий, средневековый поклон, намереваясь  что-то  ещё  прощальное  сотворить  чёрным  прибаутом,  но  я,  ухватив  его за воротник, с силой дёрнул к выходу, и он кубарем выкатился за дверь прихожей. Поднявшись,  молдаванин  надел  слетевшую  шапку  и  обидчиво  посмотрел  на  меня…

–Не  до  веселий,  Витя!  Прекращай  скоморошничать!..

Мы вышли на крыльцо и покурили. Начинало светлеть дымкой морозного дня. Достав из мусорного бачка-ведра свёрнутую форму Кумушкина, я засунул её за пазуху бушлата…

–Ну всё, пошли… Нечего гадать и окать… Утро вечера мудренее... Одни  чирикают, другие  поедают… Так что, Витюха, побольше слушай… И я думаю, что у тебя сильно болит молочный зуб… – с утвердительной интонацией произнёс я и оценочным прищуром  посмотрел  на него.

Шуба, теребя губами и причмоком вспомнив про клыковый должок, суетно подтолкнул  меня  и прошамкал:

–Пошли,  Сань, пошли…

 

И мы, сойдя со ступенек, направились к казарме. Подойдя к ней с тылу, по-  шпионски пооглядывались и влезли через окно в Ленкомнату. Поденыч в грязно-белом исподнем, раскинув руки, храпел на полу в каркасной тубе трибунного стола и, с  засохшей  пенковой  слюной  в  уголке  раскрытого  рта,  был  по-ангельски  безмятежен…

Шуба тоже был неисправим. Говори, не говори ему, а в какой-либо плоскости кубического существования чего-нибудь такого, неординарного, из разряда “хоть стой,  хоть падай”, да отчебучит... Не наивную шалость, вырезанную памятной меткой  на стенках деревянного туалета или трогательных очертаний  “гитарной”,  женской  фигуры при выпучеглазном бурлении гормонов… нет, не предугадаешь... Зато потом  долго,  звоном и огненным всполохом от вопля и грохота, стороны этого жизненного ящика колебались диссонансом лошадиного ржания или вытягивались в искажённый параллелепипед.  Вот  и  сейчас  прогнозом  ничего  не  предвещало...

Витёк, с пренебрежением оглядев Вовика, как всегда, брякнул своё, шубодейское мнение:

–Югенд  швайн!..

И,  развернувшись,  взял  с  подоконника  бутылку  с  водой…

–Ты  чего  это  собираешься  делать?.. – настороженно  спросил  я…

–Да-а… попить ему дать… Заодно и глазёнки козявные ополоснуть… Сам говорил: будить  побыстрее  надо!..

Тут  в  дверь  сильно постучали…

Я подошёл и, приоткрыв её, высунулся головой наружу. Испуганным шёпотом, с вытаращенной  физией  панического  ужаса,  Джураев  коверкано  прошмакал:

–Ба-ри-сава-а! Барю-си-ик! Шухерна! Дневальна на крыльца смотрит… Говорит, ротник  с  комбат  в  казарм  идёт!..

Я сперва толком ничего не понял и стал, переспрашивая, выяснять “колокольные” подробности…

А в это время Шуба, который не слышал тревожный шелест губ дежурного по роте, наклонил бутылку с водой и тоненькой струйкой полил Вовану на лицо и в рот. Тот, облизнув  пересохшие  губы,  не  просыпаясь,  благоговейно  прокряхтел:

–Ящё-о-о…  Хорошо-то  как…

Витёк, расстегнув ширинку, достал кургузыми пинцет-перстами свою пипиську… (Сколь впоследствии он, вновь раскаянно божась на зуб,  скулильно  объяснялся,  якобы этим сюрпризным антуражем хотел взбудоражить и моментально выветрить сонно- похмельное состояние Поденыча. Чтобы тот, моргая и распонимая своим немецким чугунком, реактивно додумал, что отнюдь не водичку хлебал…) Но тут неожиданно, как гром  среди  ясного  неба,  прозвучал  истерический  ор  дневального  на  тумбочке:

–С-с-ми-и-р-но-о!!!

Шуба, продолжая обеими руками держать “сиконапорную пушку”, сообразительно раскумекивался удивлённым вопросом: «Какому это ещё Гусю столь чинно громогласют?!..» Медленным, разворотным натягом шеи повернул голову и  косо-боковым взглядом заметил в проёме двери “циклопную” фигуру Бондаренко, смотрящего на него оловянными,  “будильниковыми”  глазами…

Витёк, в обмякшей от страха душевности, не поворачивая головы, пописал на Поденыча  и, впопыхах  резко  сделав  отмашку  рукой для  отдания  чести, свалил  со стола на  спящего  банку  с  растворителем,  в  коем  отмокали  рабочие  кисти…

Из-за “президиума” раздался кошмарный рык умирающего и захлёбывающегося в тине крокодила!.. Стоявший за спиной командира части Леденцов ошпаренно отпрянул назад   и,    перевалившись    через   маленького    дневального    Гулькимбаева,    рухнул  на

 

табуреты,  стоящие  вдоль  ярусных  коек.  Раздался  треск!..

В этот момент над плоскостью председательского стола появилась всклоченная, с буро-коричневыми потёками, орущая голова немца… Сильный духом  комбат  чуть  не  упал  на  пол (как  тот  аксайский  заповедный  мишка), танком  попятившись  назад,  присел  на ротного, согнув  спиной кроватные дужки,  и не в себе, изумлённый,  промолвил:

– Да-а,  князюшка… Лихи  у  тебя  дела  в  Дурграде…

Но, тут же вскочив и рванувшись к двери, увидел с порога, как Шуба тряпичными концами  “мочально  оттирает”  лицо Поденко…

Я стоял посередине залы, принимая гостей, и был не менее впечатлён, чем сами командиры… Я был просто потрясён произошедшим действом реактивной скомороходрамы  “Нарочно не придумаешь!” и с напряжённым содроганием  прикушенного языка и выпученных глаз (будто невтерпёж до туалету было…) аншлагом молчал,  предвкушая  премьерную  “бульдависсимную” развязку…

Медленно поворачивая голову налево-направо с ожиданием ещё какого-нибудь подвоха,  комбат  с  расстановкой,  бегемотом  пробасил:

–Шуба!..  Вы  чем  здесь,  говнюки, занимаетесь?!..

Послышались динамичные воздушные хлопки выпускного клапана… Витёк, в зацикленном страхом сознании, продолжал играть роль  служащего  автостанции  и  усердно тёр тряпками лобовое стекло немецкого “Трабанта”… А судя по распространяющимся вонючим запахам с примесью “незамерзайки”, производил ещё к услугам  и  заправку  топливных  баллонов  аммиачным  газом...

Бондаренко, поморщившись носом, обернулся на меня, вспышкой молнии оглядев с головы  до  ног,  и  с  раздражённым  недовольством  скомандовал:

–Борисов!  За мной,  в канцелярию!..

В комнате ротного  майор по-хозяйски уселся за его рабочий стол и указал нам рукою. Мы в “коленковом смущении” присели на стулья и стали с трепетом ожидать душевного  разговора…

Комбат, отвалившись на спинку стула, сложил крестом руки на животе, матерной скороговоркой  выругался  и,  громко  хмыкнув,  начал  задавать  разносные  вопросы:

–Ну что, командиры шкуродёрные и барыги трибунерные!! Рассказывайте, как до такой  рейтузной  жизни  дожили!!

Леденцов молчал… я тоже, обескураженно распонимая суть и связь подштанников   и  жизни…

–Молчишь, Георгий Львович?! А зря! Пора уже оправдание обстряпывать!.. Я ознакомился с бумагами дознания и постановлением на арест прапорщика Потапова… В Матросскую тишину сволочь увезли!.. Так вот!.. Первые допросы проходили в моём присутствии… Рядовой Хусаинов слёзно утверждает, что воровал исключительно по служебному и силовому принуждению командира взвода Потапова... Тот заставлял его тащить с дач всё подряд… Не гнушаясь даже нижним женским бельём!..  Одним словом,  не прапорщик, а сучий потрох! Подлец блядодейный!.. Когда осматривали комнату в общежитии, многие поахали-поржали и почесали затылки… Она по трём стенам была заставлена впритык списанными шкафами, забитыми до раздувшейся фактуры всевозможным барахлом… А два из них – только женскими труселями, рейтузами и бюстгальтерами с комбинациями… – Комбат с крайне изумлённым лицом развёл руки в стороны. – Ну прямо пистоно-страдальство какое-то! Сам не пойму!.. Ведь у него же баба есть?! Знаю я, гражданит залётами с ветеринаршей из “Коммунарки”… Так ей бы всю униформу свёз! Не-ет, складывал кому-то приданым… Две деревни одарить, бл…, можно!.. Хусаинова пока в комендатуру определили, в “Алёшки”… Жаль парня… Может, гауптвахтой  всё  и  утрясётся…  А  по  плохой  сказке –  трибунал  с  дисбатом    прямиком

 

светит! А ещё страшнее по сторонам… Химия, или срок тюремный, как блатырю Потапу, мотать… Ты вот что, Борисов! Отвлёкся я на былины… Отложи-ка все дела по Ленкомнате… И сегодня же приступай к созданию художественно-топографического стенда  по  нашему  району… Живописно  нарисуй посёлки, совхозы, речки, пролески… Ну и, конечно же, дорожки-стёжки с хованскими  дачами…  С  броским, крупным оглавлением:  “План  розыска  пропавших  солдат…”

Расстегнув среднюю пуговицу, я достал из внутреннего кармана блокнот и записал название схемного панно… Мысленным смешком раздумывая над словом “пропавших” и делая вид, что весь во внимании, медленно водил ручкой под ним и, жирно зачертив полоску,  поставил  вопросительный  и  восклицательный  знаки…

«Ну, самовольно ушедших,  покинувших, оставивших  воинскую  часть…  Дезертиров, наконец, куда ни шло… Но – пропавших?! И жутковатых синонимов: исчезнувших, канувших, стёртых… Странная вкусовая орфография у майора…» – размышлял  я  тем  временем,  пока  Бондаренко  разговаривал  с  командиром роты…

–Борисов! Комсорг!  Ты  слышишь  нас,  о  чём  мы  говорим?!..

–А?!.. Да, Георгий  Львович!  Да!.. – всполошился  я,  уронив  блокнот  с  ручкой  на пол и согнувшись  со стула, чтобы их поднять, передавил дыхание  солдатским ремнём и   со вздохом, как после забега, тянуще подтвердил: – Я-е-я… В-вас внимательно с-слушаю, товарищи командиры…

–Подозрительный  ты  какой-то  сегодня, Борисов! Рассеянный, на себя не похож… – склонив  голову  набок  и  скривив  губы,  прищуром  заелозил  Леденцов…

–Не сплю я ночами, товарищи командиры! Для обчего блага  стараюсь!  Чтобы часть  наша  в  армейских  газетах  на  передовицах  засветилась!  Чтобы…

–Эт ты правильно подметил, комсорг… Зарёю ТрусШкура мы замаячили на весь округ!.. – с подковырочной досадой перебил меня комбат и, багровея, хрустнув зубами, продолжил: – С передовиком-заготовщиком – прапорщиком Потаповым! Которого  мы  ещё будем долго вспоминать!.. Наградил, сучий хвост, краснобайскими рейтузными насмешками! Отплёвывайся теперь ходи! Смущённо морду криви, выслушивая  в штабах ехидные вопросы! Эх! Прапорфуга! Как подвёл! Замордовал бы собственными руками! Ну, гад!..

И  комбат,  грохнув  по  столу  кулаком,  примолк…

Мы вздрогнули, зажмурившись в мгновении… Леденцов, суетно поправив чёлочку на  голове,  сразу же  торопыжно  заполнил  паузу:

–Борисов… Ты вот что, иди занимайся делами… Подготавливай стенд… Но учти: нам такая же уменьшенная копия нужна в этой комнате… Поэтому я срочно вызову с объекта Токбулатова… И  чтобы  к  десяти  ноль-ноль завтрашнего дня всё было готово… В  рамочке  и  под стеклом…

Я встал со стула, сотворив усталую мину на лице, и хотел было высказаться по срокам,  но  комбат  оборвал  меня  на  полувздохе:

–Отправляйся, комсорг! Не задерживай работу! Наградой увольнительные получите – в пивную баню!.. Что это ты так удивлённо вытаращился?.. Я же осведомлён, что ты не кинотеатры с музеями в городе посещаешь, а предпочитаешь  парилки  с хорошим буфетом… Ха-ха-ха!.. Ступай, ступай… К утру кровь из носа, но чтоб всё было готово! Сам понимаешь, комиссия за комиссией начнётся… Упрёчные тычки… Ах! У вас плана  розыска  нет!.. Как  будто  он  клушка,  этот  план,  и  всех  цыплят  в  сборе  держит!..

Придя в Ленкомнату, без вступлений объявил приказ командира части и стал, объясняя,  озадачивать  предстоящей  работой  Шубу  и Поденыча...

На немца без “упадного” хохота невозможно было смотреть. В коротковатой, малоразмерной   форме   Кумушкина  он  смахивал   на   персонаж   невезучего   волка   из

 

мультфильма “Ну, погоди!..” Волосы от растворителя, смешанного с краской, слиплись и сосульками всклоченно торчали в разные стороны. Кожа лица имела желтушно-серый оттенок,  глаза  светились  “похмельно-тоскливой”  глубиной,  руки  подрагивали…

Но мне было не до смеху. Сказывалось напряжение суток, бессонная  ночь  и ноющая тревога:  «А  всё ли  обошлось-проехало?..»

Кряхтя и матерясь, Витёк часа за два смастерил стенды. Поденыч, в жалком соответствии своего состояния и вида, принимал участие в роли вредительского балласта   и шнырём-подмастерьем – принеси, унеси, подай, сбегай – помогал Шубе... Вместо ножовки подавал  стамеску и  пропадал в бегах за  посланным материалом исключительно  в туалете или в курилке. На что Витёк в “срыве нерьвь”, взвывая, переходил  на  молдавский ершистый фольклор и, ходя кругами по комнате, пиная пустые картонные ящики,  в  руганных  посулах  сам отправлялся  в  кладовую  за требуемым…

 

*** Большой стенд  высыхал после  грунтовки…

Токбулат приехал с объекта к вечеру.  Вручив  ему схематический  план на листочке  и подробно объяснив, чего и как требуется выполнить,  указал  на  строго  объявленный срок  командиром  части:

–К  утру,  не позже  десяти  часов!..

Ко всему добавил, что ротный разрешил подключать к работе кого нужно и сколько нужно  подсобно-способных  солдат…

–Давай, Ильяз, настраивайся, вдохновляйся, дерзай и действуй! А я пойду спать… Двое суток как на ногах, глаз не смыкая… Всё-всё, завтра расскажу… Извини,  не обессудь, лишь бы  голову  на  бревно  приклонить  и  коленочки  к  животику  согнуть…

И я отправился в “инвентарную комнату”, где уже дрыхли на ящиках Шуба и Поденыч…

«Утро вечера мудренее…» – гласило старое предание… А мудрость,  как  я  понимаю, это не морщины  на  измождённой  “всяким лихолетьем”  пафосной мордоплюйке, а “извилины” загадочного, таинственного мозга-“кривобубика”. В общем, потёмки...

Это как в старинной напутственной присказке: «Куды вкрива дорожка с ним выведет…» А направить она тебя может прямиком к чану с кипящим молоком, по былинным сплетням про Конька-Горбунка. (Опять, заметьте, корень “сплетн” – одно из старинных названий-обозначений паучьей паутины.) Только вот “алле гоп и выход” там разный в “переходе” получился, на новые трактаты и дорожки… Не то намёк американцам электроказнь “гуманизировать”, не то новый метод лечения от всеобщей шизофрении…

Эх, дорожки!.. Стой и чеши затылок у столбового указателя: “Выше, сильнее, ловчее”…  Куда идти?..  В  один  проспект  объединить  только  КГБ  под  силу…

Это ещё в “дрёмные времена”, когда дружина Гюргия Долгая Рука умудрялась на неделю раньше, то есмь быстрее, из Московии до Киева добираться каким-то особым, “окольным путём”… А слово “путь” имеет чёткое славянское объяснение: “дорога, уходящая за горизонт”… То есмь в неизвестном пространстве, со своими светопреставлениями, а точнее сказать, в “кривой зазеркальности”… И  води  хоть  час, хоть два, хоть три циркулем по карте, высчитывай вёрсты, округляй глаза  до “залупности”, а всё равно, судя по амбарным летописям, “скороходила” дружина Долгорукого    резвее   “закаулом”,    чем    по   прямой    дороженьке…    Вот    тебе  чудеса

 

прямолинейности и кривотолкности мироздания, консенсус галопа и скалопирования по грифу времени… «…Петлял Колобок по тропинкам и стёжкам, а прямиком оказался  в пасти  у  хитромудрой  Лисы…» Эпилог  печален,  но  поучителен…

В  дверь  кладовой  легонько  постучали.

–Комсорга?! Пайка, масла-сахарь принесля… Вставайте… Кушать нада… Баюс, украдут… Миня дежюрний сапожный подошва, салидол смазанный, съест заставлять будет!.. Просупляйтэсь!.. – скулильно нудил дневальный за дверью,  постукивая  костяшками  пальцев  по  ней, дрожа и переживая “облизной душою” за драгоценную пайку  нашего завтрака...

Было слышно, как он ронял на пол кусковой сахар, сильно дул на него и потирал об форму, кладя его опять в горку пилёных кубиков, лежащих на хлебе. Наверняка падали и кругляшки масла, это было особенно заметно по фигурно-мятой, волосяной консистенции сливочного продукта и испуганно-моргающим азиатским глазам, представшим передо мною  при  открытии  двери…

–Рота уехала?!.. – прохрипел я, сердито оглядывая солдата, державшего обеими руками  продуктовую  “доставку”…

–Дя-а,  рот уехаль!  Ротник в штаба… А ми пола мить нада… Позади  послышалось  постанывание… Я  оглянулся…

Аховые страдания издавал лежавший  на  коротких строительных  носилках Поденыч. Голова  его  покоилась  на  груде  инвентарного  строительного  хлама и, уставши от  пролежней,  стала  тяжело  переживать  об  этом...

Шуба почивал на куче строительных касок… «Мячику мячиково…» – ухмыльнувшись,  вспомнил  я  “кесареву  постулату”...

Поднял с пола пластмассовую каску и велел дневальному сложить в неё завтрак “сваля-маля” с частично обсосанными кусочками сахара – и отпустил его заниматься уборкой. Сам же аккуратно, чтобы “ваза” не скатилась, поставил десертное блюдо перед носом  молдаванина  и,  тихонько  прикрыв  дверь,  направился  в  Ленкомнату…

Токбулат в “маэстральной” задумчивости рассматривал  изготовленный  по  срочному  приказу  стенд  и,  любуясь  панорамным  пейзажем сотворённой  им местности,  с горделивым удовлетворением почмокивал. Было на нём изображено всё, что и на районной карте, только в особых, привилегированных  масштабах,  по  отдельным  объектам  токбулатовской  симпатии…

–Здравствуй,  Ильязушка!..  – огласил  я  своё  присутствие. – Красотища-та  какая! А- а! Прям  хоть  в  Генштаб  отдавай!  Для наглядной диспозиции  бронетанковых учений!

Токбулат  исподлобья,  обидчиво  глянул  на  меня…

–Да нет-нет, Ильязушка! Всё замечательно! И пруды, и прилески – в самом  деле  как настоящие! Продмаг хованский, куда ты за колбасой в самоволку ходишь, словно дворец ампирный! Никогда в этом сарае шедеврючности не подмечал… А ты, вишь, узрел… Что значит глаз мастера! Смотрю, даже задний вход в лавку ажурным крыльцом обозначил… Неспроста… А-а?!  Маэстро?!  Как ты  думаешь?!..

Токбулат уже ухмылялся, но не проронил ни слова, продолжая выслушивать моё дальнейшее  оценочное  заключение…

–Ой! А дачи-то! Видно, бывал там?! Словно срисованы с натуры… Ой, блин! И троллейбус, усадьбу Леденцова изобразил! И лестницу купеческую к пруду, и статуи Венер! Вот это зря, Ильязушка, Георгий Львович не одобрит… А кладбища вот маленькие, с крестиками… Что так?.. Антирес, стало быть, у тебя там небольшой?!.. Напрасно,  Ильязушка, напрасно…

–Ты  к  чему  это  клонишь?.. – не  выдержав,  пискнул  Токбулат…

–Да  так…  Состояние  у  меня  какое-то  похоронное…  Предчувствием,  подвывать

 

хочется… Ну да ладно… всё нормалёк… А где мини-стенд в ротную  канцелярию?..

Токбулат принёс рулон и развернул лист ватмана. На нём было отражено фломастерами  то  же  самое,  только  в  меньшем  формате…

–В  рамочку  и  под  стекло,  сейчас же!..

–Это уже работа Шубы… Кстати, где они?!.. – деловито, с “сиятельской” важностью,  произнёс  Ильязушка.  – Пора  экспонаты  на  место  определять!..

–Да, ты прав, мой Эльчик, Марий - Эльчик, пора натюрморты на стену прибивать… Только вот загвоздочка: их необходимо  у командиров  утвердить… Подпись  размашистую в уголке поставить… А их всё нету… Леденцов хоть заходил, смотрел на эти  розыскные  пейзажи?..

–Да-а нет ещё… – замявшись, ответил  Ильяз. – Сам удивляюсь, чего  он  так  долго в  штабе торчит?!..

–Здорово, хохлы! Смотрю, запорожские каскады прищуром осмысляете!.. – В Ленкомнате  балаболом  объявился  радостно  жующий  третью  пайку  Шуба…

Токбулат сразу же принял агрессивную стойку кролика и хотел уже было что-то резкое  ответить  на  хамский  выпад  Витька,  но  я  опередил  его  жёстким  вопросом:

–Где  Поденыч?  А?! Шуба ухмыльнулся:

–Минут  пятнадцать, как  уже  чай  из-под  самоварного крана  в  умывальнике  пьёть и  не  напьёться,  словно  лошадь  худобойная!..

–Ты вот что, Витёк… Хватит злорадствовать… Чувствую, не  к  добру всё  это… Бери инструмент! И вот этот ватман под стекло и в рамку! Затем прибиваешь его в кабинете Леденцова, на боковой стене, повыше к потолку… Ну, а стенд?!..  Сейчас заставим дневальных в штаб отнести… Пусть там сами разбираются, куда его вешать… Всё, задача ясна?! Иди отрывай Поденыча от крана! И чтоб через двадцать минут  всё  было исполнено! Ну, а я пока  в  штаб  на разнюх  втихаря  сползаю… Чайку  натурального,  со  слоном,  с  Геной  Пурговским  отопью… новости  послушаю…

Подойдя к штабу, к приятному удивлению, заметил, что магазинная дверь, до этого постоянно закрытая на амбарный замок, приоткрыта и на ней висит табличка: «Мы рады Вас обслуживать…»  Но заглядывать и кокетничать с белоруской Васей не стал, а сразу  же обогнул здание и в шоковом оцепенении замер на месте... У  парадного  крыльца,  окромя комбатовского “чебУрАЗика”, стояли  ещё две машины: чёрная “Волга” с надписью  “Прокуратура”  и  буханка-УАЗ  с  жёлто-блакитным  названием “Милиция”… У  ворот  КПП  дежурный, суетясь, поднимал шлагбаум для проезда ещё какого-то “чёрного  членовоза”  к  штабу  части…

–Ба-тю-шки! Сколько же вас здесь?!.. – ошарашенным шёпотом произвольно вымолвил  я  и  попятился  “тихим сапом”  за  угол  здания… Развернувшись, упёрся носом в открытую дверь “армейской лавки”. – Господи, так я же сюда и намеривался… И  чего  меня ноги понесли к штабу?! Рассеянный, блин, стал с этой активистской работой!.. – громогласно рассуждая на публику, переступил я порог магазина и, к бурной радости, обнаружил одиноко сидящего за столиком Гену Пурговского, который “интелефэйсно” лакомился маленькими пирожными “суфле картошка в шоколаде”, запивая из стакана пепси-колой,  налитой  из  миниатюрной,  трёхсотграммовой  бутылочки…

–О-о! Привет,  Генчик  Пургенчик!  Сколько лет, сколько зим! Гена  улыбнулся  и  ёром ответил:

–Рад,  рад,  и  ещё  бы  столько  же… Присаживайся… Пирожное  хочешь?..

–Да нет, нет, спасибо, Ген… А вот от водички бы не отказался… Ты мне лучше поведай, что за какофония в штабе произошла? И почему здесь находишься? Ведь ты обычно  при  делах  слуховых,  в  промежуточном  кабинете  стенографируешь?

 

Бухгалтер встал, подошёл к прилавку и купил ещё одну бутылочку пепси-колы. Присев вновь за стол, спокойным манером вскрыл открывалкой пробку, слил шипяще- бурую  пену  в  стакан  и,  посмотрев  мне  в  глаза,  грустно  улыбнулся:

–Дела, Сань, плохие днём произошли… Рядового Озерова на хованских дачах с поличным  взяли… И  валит он  всех паровозом… Поэтому-то  меня  из штаба и удалили…

Я аж подпрыгнул на стуле, брызнув струёй из надутых щёк  газированным напитком  на стол…

–Как попался?! Ведь он на объекте должен работать! Потом, всех самоходчиков строго-настрого предупредили: носа туда больше не совать!.. Говоришь, всех паровозом тащит? Вот сучонок! А по виду и не скажешь… Серенький такой ходил, воробейчиком… Подхалимажем всем улыбался… Ну, знал я про него, что потихоньку самоволит… У нас солдата нет без этого нарушения… Кому за сигаретами отлучиться надо, кто-то  по колбасе соскучился, кто за почтовым переводом аж в Москву самоходит, кто на телефонный  узел – с  родиной  потрезвонить…  Все  самоволки-то  по делу, по существу!.. Я ведь ни сном  ни духом – и  усом  не вёл,  что  он способен  по дачам  грабаулом  лазить!.. А  потом… почему  он  сегодня  не  поехал  на  объект?..

–Говорят, пожаловался на тяжёлую простуду… И взамен санчасти, когда рота уехала, прямиком отправился на дачи… А там только его, голубка, и ждали… Да ещё с таким длинным, попугайским языком… В общем, так, Сань… скрывать  не  буду…  Я  краем  уха  слышал,  что  он  и  твою  фамилию приплёл…

Я со зло перекошенным ртом вскочил со стула и в окне заметил проплывающий стенд, парусно ведомый двумя дневальными в штаб части. То, что он теперь являлся анекдотичной насмешкой с красивой схемой ограбленных дач и представлялся бы для органов “смехопанорамной” издёвкой, не было сомнений! Этакий своеобразный план “Барыг-росса” по оккупации садов, огородов и рейдовому “бомбежу” ховано- коммунарских хозяйств…

Я хотел было закричать: «Стойте, мудаки! Чего и куда вы несёте?! Стенд надо уничтожить!..» Но вспомнил, что сам приказал солдатам отнести  его  к  кабинету командира части.

Топографический  парус  ладьёй  проплыл  за  угол  здания  и  исчез… «Всё!  Он  в  штабе!..» – Я  плюхнулся  мешком  на стул…

–А в чего в такое грязное он мог меня впутать?.. – с отчаянием вопросил я Геннадия…

–Чему быть, тому не миновать… Да не переживай ты, Сань… Вопросы ему разные со всех сторон задавать стали… Мол, причастен ли комсорг? Был ли он в курсе событий?.. Такие  интересы  по  всем  командирам  нашей  роты  у  них  имелись…

–Но ты же без косвенности сказал, что слышал, как он меня приплёл к вагоновожатым!..

–Неправильно ты меня понял, Александр… Вопрос поставлен был так: владел ли ты информацией? Был ли ты в курсе всех этих дел? По этим грабежам и самоволкам... Озерок ответил, что точно не знает… И тут же добавил: «А может быть, и знал комсорг про делишки эти… Уж больно часто они пировали в Ленкомнате…» То есть  это  вы: Шуба, Поденко, Токбулатов – художественно-комсомольский состав Ленкомнаты… В общем,  не  дёргайся…  Приносили  домашние  посылки,  и  всё  тут!  И  больше  ты  ничего не  помнишь  и  не  ведаешь…

Я  обхватил  голову руками:

–Боже мой! Но я ведь на самом деле верил, что присылают посылки… И лишь недавно стал сомневаться и подозревать… Как это из Молдавии шлют канистрами рябиновое  и  яблочное  вино?! Расколол  Шубу в пух  и прах! Привёл его к раскаянию! Эх!

 

Если б  ты  знал,  Гена,  какая  эпопея  прошедшей  ночью  произошла!  По  спасению Поденыча… И  всё  напрасно…

–Саш,  не  стоит  сейчас  вдаваться  в  отчаянные  эмоции… Они  только  во  вред… Ты ступай сейчас к товарищам и спокойно, холоднокровно объясни ситуацию… А она банально проста… На тебе дисциплинарный груз ответственности… по упущению, недосмотру за подчинёнными… А им остаётся буробить только одно: что ходили в самоволку на дачи исключительно за продуктами и вином… И постоянным, твердолобым отговором валить всё на подстрекателей – Хусаинова и Озерова… Так что иди и втолкуй им в горячие головушки! Чем больше будут изворачиваться, создавать путаницу, тем сильнее  сплетутся  в  паутине…  А  чистосердечное  признание  с  раскаянием  спасёт  их! И пусть его сразу же пишут, ещё до вопросов дознания… Надеюсь, ты  меня  правильно  понял, Саш?!.. А если чего нового узнаю, сам тебе сообщу… В штаб без вызова не суйся больше!..

–Да-да, Ген, всё правильно, всё верно… В ножки упадём, ботинки лобызать станем… – какой-то задумчивой, тихоголосовой эпитафией промолвил я на наставления Пурговского и, встав из-за стола, обернулся на прилавок: за ним никого не было. – Ну ладно, Ген, пошёл я… Ты уж, если что, подскажи там, чего и как... – с заискивающей и умоляющей  обнадёжей  посмотрел  я  паузой  на  бухгалтера  и  вышел  из  магазина…

Влетев в казарму, обескураженно оглядел пустую Ленкомнату. Никого в ней  не было:  ни  Токбулата,  ни  Шубы,  ни  Поденыча…

–Где  все,  бл…?!  –  в  психонервозном  срыве заорал  я  в  пустую   залу…

–Чего орёшь?!! И кого тебе надо?!.. – раздался визгливый, с хрипотцой, голос Токбулата из ниши “президиумного” стола, стоящего на сцене. – Я  и так всю  ночь  не спал! Твои грёбаные стенды вырисовывал! Так они тебе ещё и не понравились!.. Шуба с Поденычем в канцелярии, малый стенд к стене прибивают… Где все, где все… Разорался горлопаном, блин! Не на передовой, в фундаментной яме! Сам же приказал им быстрее монтировать! И не будите меня больше! Дайте хоть часок вздремнуть!.. У-у, гады! Ведь всю ночь корпел… За них старался… А у них даже граммульки  благодарного  сострадания  нет… Га-а-ды!..

Я  рванулся  к  канцелярии... Открыть  им  её  мог  только  старшина  Бубенцов.

Дверь “командирской” была наполовину открытой, слышалась матерная полемика насчёт  “косоосности”  прибитого  стенда  между  немцем  и молдаванином…

–А я говорю, Витёк, – криво! Кри-ва!.. Жорик придёт – он тебе глаз носком меховым  наизнанку  вывернет!..

–Что-о?! Ожил, бл…, фашист?! В гармонии разбираться начал?!.. Надо было бросить  тебя  вчера  в  степи  волкам  на  съеденье!  А  лучше  было б  оставить  на  даче…  Чтобы  прибывший  генерал  расстрелял  тебя, как поросёнка! Без суда и следствия! Прямо в  качающемся кресле, под музыку Хрюнвальди… «Ой-ой, в глазах туман, кружится голова-а-а!..» Он у тебя до сих пор не рассеялся! Ни пить ты не умеешь, ни жить!  А только  срать!.. Это надо же – коньяк армянский вчерась огурцами закусывал! А сегодня эстетическому конструктивизму поучает!.. Я говорю, Швайнюга! Стенд висит пря-а-мо! Или  я  тебе  сейчас  ухо  откушу  для  асимметричности!..

–Не надо никому уши отгрызать… Некогда нам холодец варганить… Собирайте шементом  инструмент – и  за  мной  в  Ленкомнату…

–О-о! Борисыч, привет! Распил чайку с Пургеновским? Сколько звёзд на лбу у слона?  Какие  новости  в Ставке?  Будённый  благословлять  не приехал?!.. – завидев  меня на  пороге,  радостным  чириком  забалаболил  Шуба…

–Полундра, Витя!! Собираем инструмент!! – уже на срыве нервного перенапряжения   заорал   я  на  них. –   Не   Будённый,   а   Ежи  с  Ягодами   на Бериевных

 

Воронках  к  штабу  прискакали!  С  минуты  на  минуту  здесь  будут!  Так  что  быстро  закрываем  канцелярию!  Ключ  старшине – и  за  мной  в  Ленкомнату!..

Витёк, сильно  растерявшись,  стал, складывая  в  ящик, ронять  из рук  инструмент… Немец  тут   же –  “беда   не  в  беду” –  решил  отыграться  за  предыдущие    крепкие

выражения  молдаванина  по  его душу  и  за те моционопакостные деяния, когда ему было очень плохо…

–Ну что, Трясунэску?! Яйца гуцульские в тисках зажали?! Между нашим “Эдельвейсом”  и  краснопёрым  СМЕРШом!..  Аж  шубка  скунсовым  дымком  окуталась!..

–Я-я-я… я тебе щаз, Кальтенбрунер, отвёртку в горло воткну!.. –  заикаясь  от  злости,  прохрипел Витёк…

–Да  хватит  вам,  япона  рать,  собачиться!  Я  чё  вам  сказал?!  Закрываем   дверь!..

Давай  ключ  сюда,  немец!  Сам  занесу  Бубенцову…  И  дуйте  в  Ленкомнату!..

«Сорочьи дети, бля! Сорок лет, как война отгромыхала, а они, поколение внучат, всё воевать продолжают…» – прозаической горечью навеяло мыслями, довеском вслух на прокручивающийся,  раздолбанный  замок  кабинета…

Разбудили Токбулата… Тот, во злых впроснях, секунд двадцать истерикой награждал всех и вся яркими эпитетами: …асов! …сосов! …болов!.. И завывающими эпистолами  с  китайскими  синонимами: …анцы! …нцы!  …цы!..

Шуба, не дослушав до конца возмущённых апелляций, подошёл сзади и  крепко  зажал ему ладонью рот. Другой рукой собрал уши в луковицу на макушке и тихим наставленьем  проговорил  в  них:

–Слушай, Ильязушка, что тебе сейчас Борисыч излагать будет… Это очень важно… И  не  пищи  больше…

Я встал  у окна  и,  глядя  через  него  в  сторону  штаба, быстро пересказал  разговор с  Геной  Пурговским,  жёстко порекомендовав им сейчас же, но задним, недельным, числом писать повинное заявление на имя командира роты Леденцова Георгия Львовича. В  заявлении  признаться  в  воровстве  продуктов  питания (фактически  так  оно  и  было) с дачных хозяйств села Николо-Хованское. И искренне раскаяться в содеянном… В подстрекательстве указать прапорщика Потапова, рядовых Хусаинова и Озерова. В концовке “сочинения” ещё раз подчеркнуть, что вандализмом не занимались и бытовые предметы  и  вещи  не трогали…

–Мож,  пока  обождём?..  – артачно  занудил  Поденыч…

Витёк, растерянно моргая глазами, вертел головой и с приоткрытым ртом заискивающе поглядывал на всех “топтуновыми” глазами, испрашивая: «Ну как же быть, братцы?..»

Приоткрыв  окно  и  достав  сигарету,  закурил…

–Я вот чё в ту сторону смотрю? Как вы думаете? Казармами, что ли, любуюсь?!  Или пейзажем зимним впечатляюсь?!.. Да с минуты на минуту вон из-за того штабного  угла делегация появится… со следаками, комендатурщиками и нашим командованием… Так что вам мой совет: скорее берите листки и пишите... Токбулат! Ты понял тематику проблемы? Давай подсаживайся к ребятам и помоги им составить грамотно “экалобитную писчею” с признанием… Ты у нас писаришка толковый, с образованием – ПТУ малярный как-никак окончил… Ну, а я, если что, попридержу гостей втёрным докладом об изготовлении новых информационных стендов, схем-планов по розыску пропавших солдат…

По подсказкам, а затем под диктовку заявления получались смехотворными. Со множеством грубейших ошибок в словах, в отсутствие знаков препинания и чувства фальши чужого изложения. Тогда Токбулат написал два разных по манере содержания заявления от имени каждого и заставил старательно переписать их. Как только “гранки”

 

были  исполнены  и  я  пробежал  по  ним глазами, а затем вернул, чтобы поставили на них число  и  разборчивую  подпись,  как  Шуба  на  выдохе  тревожно вскрикнул:

–Идут!!

Я резко обернулся на окно и увидел  выходящих из-за угла  штаба группу штатских   и военных, среди которых узнаваемы были командир части Бондаренко, замполит Галкин   и  ротный  Леденцов…

–Так, стойте здесь! Я в старшинскую, за ключом! Ваши заявы необходимо положить  в  командирский  стол…

На  “срывных парах”  влетел  к Бубенцову:

–Коля! Колюнчик! К нам гости из Генштаба и прокуратуры! А ты всё журнальчик дамский на койке просматриваешь! Дай скорее ключ от канцелярии! Я подпись забыл под словом “утверждаю” на новом стенде поставить за командира роты! Заметят огрех – всех вздрючат  по  первое  число!  И  тебя,  и  Леденцова,  да  так,  что  мало  не  покажется!..

Петрович удивлённо посмотрел на меня, взбалмошного, отложил журнал “Крестьянка” в сторону и, поднявшись с кровати, глянул в окно. Реакция была мгновенной: фанфарный  продолжительный  пук…

–Ой, бля!  Не  сон  ли  это?!  Коромыслить идут…

–Ключ давай скорее, Коля! Ключ! Я одна нога там, другая здесь! А ты скорее собирайся!.. Дежурному, дневальному крикни, чтобы вёдра с водой разлили и полы начинали  драить!..

Старшина  достал из стола ключ на верёвочке  и  дрожащей рукой передал  его  мне:

–Быстрее,  Борисыч!  Только быстрей!..

С первых секунд замок закапризничал и проворачивался вхолостую. От  досады  я  аж запрыгал, перебирая ноги. Но с очередного поворота ключа назад-вперёд дверь отворилась. Оставив ключ в замочной скважине, второпях заметался  по комнате… «Куда их сунуть? Куда?.. В  рабочие  папки на полках?.. Не-е, не годится…  Глуповато как-то…  А-а, была  не  была,  положим  в  верхний  ящик  стола, прям сверху… Ну всё-всё,  пора…»

В коридоре уже вовсю суетился “вай-ваем” дежурный наряд, громыхая швабрами и вёдрами  с  водой…

–Борисыч!! Закрывай канцелярию!! Под монастырь, епит твою задницу, всех поставишь!!.. – орал  в  полуистерике  от  своей  раскрытой  настежь  комнаты  Бубенцов…

–Закрываю,  Коля, закрываю!!..

И  господи!.. Замок  сработал  с  первого  оборота...

На лету вложив ключ в ладонь старшины, я уже секундами позже, возбуждённо крича, раздавал  указания  в Ленкомнате:

–Занимаемся работой, ребята! Пилим, мастерим, рисуем! Поденыч! Какого буя  ты стоишь?! Возьми лобзик, выпиливай букву! Шуба! Возьми наждачную шкурку! Затирай какую-нибудь панель! Что?! Грязных пятнышек у нас как будто нету! Работаем,  Токбулат! Работаем! Раскладываем по столам плакаты и ватманы… И  что  за мордоплюйки  испуганных  олигофренов?!  Насытьте  их творчеством!..

–Рота,  смирна-а!!! – прозвучала  команда  в  спальном   помещении…

–Товарища  комбата!  В  рота пляновый уборк! Все на места, по списка! Дежурная по  рота  ефрэйтор Охримбаев!..

–Да-а… – разочарованно протянул  один  из  комендантских  майоров. – Далековато  от  устава…

Подполковник,  наоборот,  хохотнув,  приободрённо  похвалил:

–Ну-ну, Николаич… Уж не придирайся ты так строго… Для новых  революционных армий социалистической Африки даже на пять с плюсом! Может, туда  ещё  их  инструкторами   придётся  посылать…   В  перспективных   планах  вскоре    набор

 

добровольцев  предстоит  большой…

Дневальный Сирхулиев усердно тёр шваброй полы перед ногами комиссии и не давал  им  возможности  пройти  далее…

–Дневальный, пропусти офицеров…. – вежливо подсказал тому замполит Галкин, стоя  скромно  позади  представительской  группы…

–Сирхулиев!..  – зашипел Леденцов…

На  что  тот,  кивая головой, “якал” и лепетал: «Якши, якши…» – и продолжал драить  шваброй  ещё  энергичнее…

–Охримбаев!.. – вновь зашипел Леденцов, обращаясь к дежурному по роте. – Оттащи его за ухо!.. – Но тут же спохватился: – Ой, извините, извините, товарищи… оговорился… За  ремень,  ефрейтор!  За  ремень  оттащи  его  в  сторону…

Охримбаев, подойдя к дневальному, крепко того ухватил пятернёй за ухо и, крутанув  его  на  пол-оборота,  отвёл  неслуха  убираться  в  туалет...

Гости  вытаращенно  смотрели  на  происходящее…  кто-то  за-м-м-мыкал,  кто-то  за-э-э-экал,  перехватывая  ртом  воздух;  майор  Николаич  возмущённо   м-да-да-дакал…

Дежурный,  выйдя  из  туалета,  объяснился  просто,  по-свойски,  по-джамбульски:

–Нэт  у  ниго  римэн! Недель назад потеряль: спёрли… Наряд принималь, у земляк в  займа  взяль… Потом  отдаль…  А  за  уха  дажи  собак  своя  щенка  забот  таскат…

–Вот-те на-а! Да-а! Порядочки за горизонтом устава… – продолжал бурчать недовольством  майор. – Одним  словом,  Мапута Чунговская!..

–А вот наша Ленкомната… В третий, финальный отбор вышла по округу… Стараемся… – елейно проговорил капитан Галкин, заглаживая негатив входного восприятия,  и  услужливо  открыл  дверь…

–Сми-ир-но!! – скомандовал  я, завидев  на  пороге  высокопоставленную  делегацию.

Все мгновенно приняли вертикальный фрунт с прижатым к бедру рабочим инструментом. Токбулат сжимал в кулачке фломастер… Поденыч в обеих руках держал полувырезанную  букву  и  лобзик…  Шуба – огромную  ножовку  и топор…

Гости, столпившись на входе, подозрительно уставились на эти странные  реквизиты художника и тревожно переводили взгляды на его улыбающуюся цыганскую рожу… «Может, этот похлеще Сирхулиева со шваброй?! Порасторопнее со своим “за-приветом”  будет?!..» – беспокойством  отражалось  в  глазах  комиссии…

Первым вышел из оцепенения придирчивый майор из комендатуры. Мельком осмотрев сверкающий интерьер Ленкомнаты, вновь перевёл взгляд на Шубу и цедильным подковыром  поинтересовался:

–А  зачем  тебе, солдатик,  в  этой  Янтарной  комнате  инструменты  дровосека? А-а?!

Витёк добродушно оскалился и степенно, с расстановкой, не как солдат, а как  мастер, знающий  себе  цену, ответил:

–Таким вот одним, как Вы соизволили, товарищ майор, выразиться, дровосековым инструментом храмы на Руси ставили без единого гвоздя… Которые до сих пор в Архангельской области стоят и являются шедевром мирового зодчества… Чудом Света…  А не менее примитивным инструментом кузнец Левша блоху подковал… И этим разудалым действом привёл в кудахтовое замешательство аглицкий механический двор… Заносчиво причисляющих Россию к ремесленной косозаборщине… «Ахтунг-ахтунг! Русь заборами кидается!» – кричали в ужасе немцы под Москвой, испытав  на  своей  шкуре новое дровосечное оружие… Вот так вот, товарищи офицеры… Вы лучше Ленкомнату повнимательнее рассмотрите… Её ведь два Буратино с Изумрудных окраин создавали…  Я и Вова… – кивнул он на Поденыча. – Под командой папы Карлы – комсорга Борисова… Схемные проекты  которого мы  и  претворяли в творческую  реальность…  Ну, а чё с топором и ножовкой перед Вами стою?! Так занимался  их  совершенной  доводкой…

 

Чтобы затем ими было в удовольствие мастерить, а  не рубить, пилить  и  лесорубничать…

–Языкаст ты, однако ж, рядовой Шуба… Только вот какие-то военно-фуражные мастера погреба продовольственные в селе Николо-Хованское  до сухарика  зачищают… Так они ещё, обнаглевши, и дачу высокопартийного работника по Зодческому Сезаму до фундамента разобрали… А брёвна вчера в трактирном самострое обнаружились… на тридцатом километре Киевского шоссе… С грузинской вывеской: «Шашлычная. Люля- кебаб. Добро пожаловать!» Вот мы и пожаловали и сейчас вопросы принудительные кулинарам задаём…

–Под  шумок  и луну наполовину откусили… – буркнул под нос Шуба… Майор  ухмыльнулся  и  продолжил  душетёрно,  извилисто  беседовать:

–Товарищи вот ваши на воровстве попались… Прапорщик Потапов, рядовой Хусаинов, а сегодня рядовой Озеров на дачах пойман по мародёрству… Очень искренний солдат оказался… И в его чистосердечных прогнозах вы все как моль на блеклом свету мелькаете… В  том  числе  и  руководитель  ваш,  комсорг Борисов…

В это время я увлечённо объяснял следователю прокуратуры, заинтересованно рассматривающему под прямоугольным колпаком из оргстекла авторскую композицию – конную статую маршала Жукова Г. К. Что она вырезана из дерева и шпатлёванным окрасом  сымитирована  под  серый  гранит…

Услышав свою фамилию, я оборвался на рассказе и повернулся лицом к комендатурщику. В упор, с горящей неприязнью посмотрел в глаза майора, и в этот  момент  раздалась  громкая  двухголосая  команда  дежурного  и  дневального на тумбочке:

–Рота, смир-р-на!! Товарища полковника!..

Я на несдержанном, возмущённом подъёме, не обращая внимания на приезд ещё одного  старшего  офицера,  “варяжно”  ответил:

–Вы бы поаккуратнее, товарищ майор, сплетневые частушки складывали насчёт барыжной моли при однофонарном освещении, поднимаемой шашлычным дымком с  вонью протухшего люля-кебаба… Есть уставной порядок воинского дознания и перевод его в гражданское следственное русло с судопроизводством по перечню кодексов… И Ленинская комната не самое подходящее место для огульных и каверзных вопросов… Я ведь комсомольский вожак… И смогу сегодня же собрать бюро актива комсомола и организовать ротное собрание для составления коллективного письма в ЦК Партии по поводу Ваших служебных действий с моральным оскорблением и осквернением революционных святынь… Для проведения следственного дознания, выяснения обстоятельств у нас имеются другие помещения: канцелярия роты, штаб и прочие всевозможные кабинеты с установленным порядком по делопроизводству… И нечего Маркса  по  носу  щёлкать!  Что,  не  узнаёте,  кто это?!..

–Здравия  желаю,  товарищи  офицеры!.. Все повернули головы в сторону  входа…

–Здрв… Здрав… Здравия  желаем,  товарищ полковник!..

–Здрав-Минздрав! Чего заоктавил-то, капитан?! Клавиша залипла?! Я ещё ничего такого  предупредительного  не  сказал!..

Галкин боязливой смущённостью переминался с ноги на ногу и, глотнув кадыком, засуетился:

–Разрешите Вас представить! Полковник Чигирёв Анатолий Степанович! Начальник Политотдела Инженерных войск и расквартирования по  Московскому военному округу!.. Товарищ полковник! Здесь  присутствуют  два  работника прокуратуры…

Все вразнобой, кряхтя, бурча, лопоча, поздоровались, представились и пожали руки…

 

Начальник самодовольно хмыкнул, оглядывая  комнату:

–Красотища-та какая!..

И вдруг сразу же обернул тематическую речь – как говорят, взял быка за рога – и предложил пройти всем офицерам в канцелярию, в том числе  и  мне.  Очевидно, полностью  прослушав   у  порога  мой  дерзкий  ответ  майору  из  комендатуры…

–Да, да, пройдёмте в канцелярию, товарищи… – потухшим голосом проговорил старший лейтенант Леденцов, словно он стоял  в приёмной  очереди к стоматологу и вот  его  по  талончику  громко  пригласили  на  зубную экзекуцию…

В командирской комнате полковник Чигирёв без церемоний занял рабочий стол ротного  и  указал  всем  присаживаться  на  стулья.

Наше “командование” расположилось “тройкой” посередине. Прокуратура с комендатурой  субординационно  уселись  двоечками  с  обеих  сторон.

Я присел у входа на отдельно стоящий около мусорной корзины “стул ожидальца”, как  съязвил  по  нему  однажды Леденцов…

–Товарищи офицеры! Я уполномочен командованием округа разобраться в произошедшей ситуации…

После этих вступительных фраз работники прокуратуры в ухмылке скривили губы…

Чигирёв  исподлобья  приспущенных  на  нос очков  холодным  взглядом  посмотрел на  них  и,  медленно  повернув  голову  к  центру  присутствующих,  продолжил:

–Какая-то слизная грязь из-под пола стала просачиваться… Замарывая общеармейскую палубу… Многим старшим товарищам, – полковник паузно указал пальцем на потолок, – это сильно, до раздражения, не понравилось!..  Завтра  мне предстоит перед расширенной комиссией округа, представителями Генштаба, ГлавПУ Министерства обороны – произвести соответствующий доклад… По положению общевойсковой, производственной и морально-политической ситуации по Главному Управлению Начальника Работ и по данной войсковой части, ведущей ответственную работу на объектах “Арбат ГШ” и “Тропарёво АГШ”… Вот поэтому-то Управление Начальника Работ сегодня галопом сюда не прискакало… Ими в срочном порядке подготавливается годовой отчётный рапорт… И думаю, они с завтрашнего дня начнут, Дмитрий Юрьевич, – обратился он с юморком к  комбату, –  делегированно экскурсировать по вашему образцовому свинарнику… Хватит ли хрюшек, Ефим Кузьмич?!.. – уже  подсмеиваясь,  спросил  Чигирёв  у  замполита  Галкина.

Капитан  дурачком  стал  тоже  подхихикивать,  но  ничего  не  ответил…

–Поэтому прошу Вас сейчас же предоставить мне объективные и организационные документы для краткого ознакомления, с дальнейшим обсуждением и возможной корректировкой сложившейся ситуации… Для командования части копии отчётно- годового рапорта по производственным показателям, военно-политической учёбе и воспитанию военнослужащих… с заверенными копиями характеристик на старший и младший комсостав второй роты, включая комсорга Борисова… Прошу предоставить  через  два  часа  в  штабе…  для  передачи  документов  в  Управление…

–Уже  всё  готово,  товарищ  полковник!.. – пробасил  майор  Бондаренко…   Службистыизподмосковнойпрокуратурысталименеезаносчивыпосле

“афоризмового”  монолога  Чигирёва  “О раздражении… ТАМ!  Наверху!..”

«А где это? И кто? И спрашивать убоись!.. Наивно поинтересоваться?.. Сочтут за хамского дурачка или беспардонного наглеца… И партийным прессом выдавят, как пасту из тюбика, и почистят ею медные пуговицы на мундирах… Или с тресковым почётом, акустикой единногрохотного поднятия откидных сидений актового зала, возмущённым собранием  товарищей…  Грудь  в  грудь!  Выпрут  патриотичной  волной  с    насиженного

 

места  и  отправят  согревать  табуретку  задницей  в  ватных  штанах  в  какой-нибудь  Ягель-Копытный уезд… прокурорствовать над оленями и бескрайними промёрзшими горизонтами  Сиятельной  Тундры… Учиться  по-новому  Любить  свою  Родину!..  Вишь, как неординарно полкан выразился: замарываем слизью авторитет Советской Армии… А то, что дачу главного редактора газеты “Правда” грабанули! А это как быть?!.. Ведь он “страдалец” тоже Там, на облаках перинных, едрёна корень! Кандидат в члены ЦК КПСС, как-никак!.. Да-а… вот попали мы с Петрыкиным между асфальтом и подошвой… Надо выщерблину или протекторную жёлоб-нишу срочно искать, пока камешек песочный пространство держит… Ладно, послушаем, чего предложит комиссар…» – беспокойными мыслями рассуждал старший следователь Тяпушкин, доставая из портфеля папку с наработками, и, развязав бантик тесёмок, в медлительной задумчивости  положил  её  на стол.  Присев  обратно  на  место,  он  тут  же  с  вопросом  привстал  с  него:

–Может, мы пойдём перекурим, товарищ полковник, пока Вы знакомитесь с документами?

–Да-да, товарищи,  минут  пятнадцать  можете  подышать  свежим  воздухом…

–Удобнее будет подымить в умывальной комнате – налево первая дверь… – угодливо,  нарушая  запрет,  подсказал  следакам  командир  роты  Леденцов…

Петрыкин  и  Тяпушкин  вышли  из кабинета…

Чигирёв, уткнувшись  в  бумаги  и  бегло пробегая по ним глазами, перекладывал их в стопку  просмотренных,  при этом  то  удивлённо  хмыкал,  то  по-мальчишески  хихикал, то  негодующе  восхищался  возгласом:

–Ну надо же! Однако ж, с изюмом! «…Слушал на магнитофоне старинные романсы и пил дорогой хозяйский коньяк, переодевшись в генеральскую форму…» – зачитал он вслух предложение из следственного протокола осмотра и, камердинерской смущённостью прикрыв ладонью рот, стал, подсмеиваясь, знакомиться с документами без огласки...

Быстро  просмотрев  сверху  донизу  последние  две  бумаги,  полковник  отложил  их  в  сторону  и  вдруг, неожиданно для всех, ударил кулаком по столу, произнося громко одну-единственную,  впечатляющую  фразу:

–Козлы!  Во-от  коз-лы-ы!..

Кого  он  имел  в  виду,  мы  так  и  не  поняли…  Наверное, это  касалось всех…

–Разрешите?!.. – В канцелярию вошли отлучившиеся на время прокурорские работники…

–Да,  присаживайтесь, товарищи…

Чигирёв восклицающе поднял голову, сложил замком руки, оперевшись локтями на стол, и медленно, поверх  приспущенных  на  нос  очков,  обвёл взглядом присутствующих и,  остановившись  на мне,  с  каким-то разочарованием причмокнув, протянул  длительное:

–Да-а-а… ком-со-орг!.. Может, тебя принудительно, под страхом побоев, заставляли молчать и потворствовать разбойному делу?! А-а?! Что скажешь в оправдание?!..

Встав  со  стула  и  сам  того  не  желая,  нагловато  ответил:

–Что-то я Вас недопонимаю, товарищ полковник… Разрешите пояснее и поконкретнее  поставить  Ваш  обвинительный  вопрос?..

Начальник вспыхнувшим, съедающим взглядом посмотрел на меня, шевельнул губами  и  опустил  голову  на  лежащие  перед  ним  бумаги  дознания…

–Здесь вот в документе, товарищ комсорг, отражено: рядовой Озеров утверждает – правда, с неуверенной оговоркой, – что Вы, комсорг Борисов, скорее всего, знали о самовольных отлучках и грабежах на поселковых николо-хованских  дачах –  своих прямых  подчинённых  и  других  военнослужащих  второй  роты…  В  частности,  рядовых

 

Виктора Шуба  и  Владимира Поденко… Это их находящимися  в Ленкомнате  видели  мы?

–Да!.. – кратко  ответил  я,  собираясь  с  мыслями…

–Так вот, формулировка “скорее всего, знал” является половинчатым утверждением и в то же время возможным привязным оговором… Поэтому, рядовой Борисов, постарайтесь лаконично, без утайки и соплежуйства, объясниться по заданному вопросу… Вы знали о противозаконных совершаемых действиях военнослужащих второй роты?!..

Все присутствующие офицеры с каким-то угрюмо-сердитым видом, ожидающим слёзной  покаянности,  уставились  на  меня…

Я внутренне напрягся. Привстав слегка на носки  сапог,  зафиксировал  твёрдую стойку и уверенным голосом, без “так-то-вотных и кабы-бытийных” предисловий, начал оправдательно объясняться:

–Сегодня,  товарищ  полковник,  двадцать  шестое декабря… Ровно  три  недели назад, то  есть  пятого декабря,  рядовой Виктор Шуба любезно предложил  мне угоститься  продуктовой посылкой, присланной родственниками из  Молдавии…  Девяносто процентов посылок солдаты получают на гражданской почте и  сопровождением…  То  есть приезжающими  в  Москву  знакомыми  и  родственниками,  а также через водителей междугородних автобусов и проводников поездов дальнего следования… Для этого у командования части выпрашивают увольнение в город или просят  товарищей, кому его выдали, получить за них почтовое отправление, вручая им свой военный билет… Рядовой Шуба в тот  день  объяснил,  что  получил свою посылку от водителя-дальнобойщика  “Совтрансавто” на  Калужском шоссе… До  которого  на  него и на Владимира Поденко выписан постоянный увольнительный пропуск в связи с техническими работами по части   и  казарме… А это встреча машин с отходматериалами, проход  на  склады  УНР с погрузочными работами вне территории части… Далее… Через неделю дальнобойным курьером пришла ещё одна посылка, через три дня – следующая… У  меня стали возникать подозрения по поводу принадлежности посылаемых гостинцем продуктов… То есть все они были московского и российского производства…  Да  и  сахар  на  черноплодную  рябину  в  Молдавии  не изводят…

–Ты  это  про  что,  комсорг?..  – внимательно слушая и лукаво улыбнувшись, спросил  Чигирёв…

–Про  варенье…  – не  моргнув  глазом,  соврал   я…

–А  может,  про  вино?..  – склонив голову чуть набок и продолжая хитровато, в упор  смотреть  на  меня,  негромко  переспросил  полковник…

«Вот те блин, все знают?!..» – сквозануло в мыслях, сдунув, словно сухую листву, лишние,  непредосудительные  отговоры…

–И  вино тоже… Яблочное,  вишнёвое  приносили  в трёхлитровых банках… Да  оно и  было  больше  похожим  на  бражный  или  заквасневелый компот…

–Так как же трёхлитровая банка в посылку умещалась? Ты не задумывался над этим, комсорг?!..

–Тут  всё  просто,  товарищи  офицеры… Я же  вам  в  самом начале говорил: Виктор Шуба  уверял  меня,  что  получает  их  привозом  от  дальнобойщика…  Так  при  чём  здесь  посылочный  ящик?!  Может,  ему  баулом оккупантским родичи  нагружали?!.. А  заподозрил  я, опять-таки, даже не по московским продуктам… Я лишь потом сопоставил факты… а именно по этой браге… Чтобы из Молдавии взамест виноградного рябиновую  настойку  высылали?!..

–Постой-постой,  Борисов!  Ты же  говорил,  оно  вареньем черноплодным было?! Все  в  канцелярии  слегка  захихикали,  подражая   Чигирёву…

–Так  раскалывать  их,  давить на  искреннее  признание  я  и начал  через  это пойло,

 

вылив  его  на улицу через открытое окно… После чего убедительно объяснил  им,  чем  всё это может для них закончиться… И принудил рассказать мне всю  правду…  Из сердечного разговора выяснилось: подстрёк их  на  неблаговидные  дела  и  поступки рядовой Хусаинов… Соблазнив перед этим дорогим угощением из краденых продуктов… И, сильно подпоив плодово-ягодным  вином, обрисовал  им консервно-бражное  эльдорадо в подвалах хованских дач… Так они и сломались… И тайком от меня стали самовольно отлучаться на уже разнюханные и частично ограбленные дачи  за  продуктовым посылочным набором… Далее… Разъяснив им, в  какое дерьмо  они вляпались, настойчиво попросил  обоих  написать признательные заявления на имя командира роты,   от девятнадцатого декабря сего года… Строго-настрого предостерёг  их,  а  также  всех, кого они знали по самовольным отлучкам в село Николо-Хованское,  чтобы  больше туда  не совались, иначе, мол, буду вынужден поставить в известность командование части… Заявления солдат положил под папки в верхний выдвижной ящик рабочего стола командира роты… на следующий день, когда монтировали вот этот стенд… – И я показал рукой на висевшую под потолком, на боковой стене, план-схему по розыску пропавших солдат…

Леденцов покраснел – не то от ярости, не то от щекотливой натуги… Он-то хорошо знал,  что  стенд  прибивали  сегодня,  но  промолчал  и  лишь злобно  покосился на меня…

Я продолжил:

–Так как Георгий Львович всю неделю отсутствовал на плановой производственной учёбе в УНР, а мы поддались убаюкивающим мыслям,  что  всё обойдётся и уляжется, как на краже и потворстве ей попались прапорщик Потапов и рядовой Хусаинов… А  сегодня  вот  и  рядовой  Озеров,  про  которого мы мало что знали и   ведали… Как солдат был неприметен… Дружбу в службу и без неё ни с кем не водил… В активистских мероприятиях не участвовал и за них не ратовал… И когда мы узнали про  ЧП, совершённое этим военнослужащим в самовольной отлучке, были просто потрясены: мол, вот тебе и серенькая лошадка… с тихим водопойным омутом, где черти водятся!.. Заявление рядового Озерова о моей осведомлённости  считаю  вымышленным,  паровозным оговором! Вину свою признаю, что несвоевременно доложил о ситуации командованию части! Смалодушничал… Готов понести ответственность! У меня всё, товарищ  полковник…

Комиссар  Чигирёв  самодовольно  улыбнулся:

–Присаживайтесь на место, комсорг… Пока я удовлетворён вашим объяснением, далее  покажет  и  расстановит  по  полочкам  время,  то есть  следствие…

Полковник  встал  со стула…

–Товарищ  старший  лейтенант… – обратился  он к командиру роты. – Подойдите-ка  к столу и найдите заявления рядовых Виктора Шуба и Владимира Поденко, про которые рассказывал  комсорг Борисов…

Леденцов, понуро поднявшись, “обмякшим мешком” приблизился к Чигирёву и скулильно-собачьим,  преданным  взглядом  уставился  на него…

–Чего ж  Вы  стоите, лейтенант?!  Или своё  рабочее место не узнаёте?! Выдвигайте,  выдвигайте  лицевой  короб!..

Леденцов, подёрнув ручку заедающего на полозьях ящика, с нервозностью  рванул его так, что тот чуть не свалился на пол, но, реактивно подхватив короб  за  поддон,  вставил  обратно  в  пазы,  почти  оставив  полностью  открытым.  Заявления  лежали  на самом  виду,  поверх  всех  папок!..

В курьёзной паузе у Георгия Львовича стала медленно отвисать челюсть с одновременным “опятачиванием” глаз... Заворожённо глядя на листы, с попранием армейского    этикета    перед    старшим    начальником,    недоумённо    почесал  пятернёй

 

затылок…

Чигирёв, увидев “рукописи” с шапочным заглавием “Командиру 2-й роты”, с нахмуренным  удивлением   недвусмысленно  хмыкнул:

–Как это понимать, товарищ старший лейтенант?! Получается, Вы их просматривали?!  Объяснитесь!..

Леденцов  вдруг стременем собрался,  вытянулся по стойке смирно и чётко  ответил:

–Товарищ полковник! С утра, перед явкой в штаб части, я заходил в ротную канцелярию за служебными и производственными документами… В скороспешности момента принял эти два заявления за старые прошения о предоставлении отпуска на Родину, кои неоднократно пишут многие военнослужащие роты… Вот почему, товарищ полковник,  они  оказались  поверх  папок…

Чигирёв вновь хмыкнул, но уже удовлетворённо – по чёткому ответу командира роты – и с ехидцей посмотрел на прокурорских работников… Затем бегло прочитал заявления  и  передал  их  командиру  части:

–Дмитрий Юрьевич, ознакомьтесь, а потом положите в секретный сейф,  пускай пока  похранятся  до  поры  до времени…

Комиссар  вновь  присел  за  стол,  молча обвёл всех тяжёлым взглядом, остановив его  на  следователях  Тяпушкине  и  Петрыкине,  сложил  обе  руки  “рубильным  кулаком”  на  столе  и заговорил:

–Вот что я вам скажу, товарищи, по поводу произошедшего вопиющего инцидента… Не как старший по чину и званию… А как коммунист с тысяча девятьсот пятьдесят шестого года… У Чапаева в дивизии поначалу тоже некоторые сорванцы разбойным грабежом промышляли… Красноармейский ревтрибунал быстренько навёл порядок… Расстреляли  по  приговору  несколько  десятков  мародёрской  заразы  и другим,  сочувствующим  тырь-хозу,  горячие  головы  поостудили… Подняли  дисциплину, и часть в дальнейшем успешно громила врага… Только вот время сейчас другое… Советского солдата, а затем гражданина, необходимо кропотливо воспитывать  в  духе социалистических идей Ленинизма!.. Наша Краснознамённая Армия покрыла себя неувядаемой славой революционных поколений… Чапаевская дивизия, да и сам Василий Иванович, остались в памяти народа Легендарной Былиной славного воинства нашего Отечества!.. Поэтому нельзя, товарищи, на ехидный смех врагов и поборников западной идеологии судить всю часть – как в прямом, так и в переносном смысле!.. Вы меня,  надеюсь, правильно поняли, товарищи офицеры?!.. – обратился Чигирёв ко всем присутствующим…

Хотя все осознавали, кому адресовано сие пафосное выступление и “пожелательный”,  с  указанием, вопрос…

Cледаки в прессовом замешательстве беспокойно переглянулись. Они уже были осведомлены: Петрыкин  перекуром  сбегал  к  служебной  машине…

«Комиссар-то он комиссар, полковник-то он полковник,  только  знакомое  окружение   у  него  со  всех  сторон  почти маршальское…»

–...Под судебный молох гражданского УК отдаём прокуратуре двоих военнослужащих, прапорщика Потапова и рядового Озерова, по определению необходимого порядка в рамках законности и правосудия!.. Обвинение по ним должно строиться  на  смягчающих  обстоятельствах… Я  уже  ознакомился  с личными делами этих военных строителей, со служебными характеристиками, перечнем поощрений и взысканий… – Чигирёв, поправив очки, склонил голову над бумагами и зачитал выдержки: – «Прапорщик Потапов, отличник военного строительства, ударник и  передовик соцтруда... Взвод под его командованием ежемесячно перевыполнял производственные  задания,  от  ста  пятидесяти  до  двухсот  процентов...   Отрицательные

 

качества: склонен к фальсификациям и подлогам, нагловат по служебному этикету, самовлюблённый карьеризм…» – Полковник запнулся и хмыковым урчанием как бы прочистил  горло…

Следаки подхохотнули…

–Что-то не соответствует, товарищ полковник, одно другому... – подтрунил Тяпушкин…

Чигирёв  сердито-недовольным   “косоротом”  подёрнул  челюстью:

–Да всё соответствует, капитан! Угомонись шутковать! Мы ещё и твою послужную, если  надо, почитаем… Ну-у, записали  так – нагловат  по службе…  И  что?! Чего ты смеёшься?! Наглость – она, брат, города и крепости брала… Приводила в панику восхвалённое люфтваффе… Торпедными атаками доводила до ужаса морские конвои Канариса… Врывалась во вражеские окопы и на укреплённые высоты, что было сплошь и рядом на фронтах Отечественной… А что творила в тылу  врага,  на  Краснодоне, “Молодая гвардия”?!.. Так вот, если бы не война, этих ребятишек, с таким прорывным энтузиазмом, наверняка бы ждал бериевский “Колымстрой” или того хуже!.. Вот тебе, Тяпушкин, и несоответствие  по  соответствию!..  Товарищ  майор!.. – резко  обратился  он  к  Бондаренко. – Убрать  из  характеристик  ярко  выраженные  негативные  качества!..

–Так  точно! Товарищ  полковник!  Уберём, перепишем,  перелицуем  документы… – привстав  со  стула,  нехарактерно  “залебезийно”  забубнил  комбат…

Комиссар  сотворил  ублажённую  мину  и  обмякшим  голосом продолжил:

–Кто-то собирает марки, товарищи… Кто-то этикетки спичечных коробков, кто-то значки, большинство болеет за “Спартак”… А вот слабостью прапорщика Потапова являлось коллекционирование женских бюстгальтеров и шелковичных панталонов… А коллекционер, товарищи, это фАнатик! И бывает, частенько разменивается с законом,  чтобы  держать  у  себя  в  антураже  сокровенное  его  мечтаний…

Все как-то ниже опустили головы, пряча мимику лиц, борющихся со срывом в смех....

Комбат  с  Галкиным  достали  носовые  платки  и  стали  сморкаться  и  протирать якобы  вспотевшие лбы…

–...Теперь по рядовому Озерову… Я думаю, солдат соблазнился разговорами товарищей о сладких бражных реках, протекающих в дачных подвалах, и вытирал слюни, слушая и глядя на их сытые, хмельные хари… Заметался голодной псиной, стало невтерпёж… Хотя, как выходит из объяснения комсорга Борисова, всех самовольщиков строго-настрого предупредили – нос не совать на эти дачи!.. Чего греха таить, питание военных строителей налажено в этом УНР из рук вон плохо! И не вина здесь командира части майора Бондаренко, наоборот, от него регулярно поступают служебные рапорта в УНР о плохом качестве продуктового ежедневного рациона, выдаваемого в столовой, которая находится на территории соседней части и полностью в её прямом подчинении… Мы ещё будем конкретно разбираться по этой чрезвычайщине… Далее хочу сказать безо всякого лукавства… И это относится к работникам прокуратуры… Все мы знаем,  что любое следствие можно вести, как лодку, по разнорукавным течениям… Так вот,  чтобы  не возникали болтливые разговоры: мол, Политуправление оказало давление  на  правосудие и всякое там такое, – советую с сегодняшнего дня поменять русловую  протоку дознания и по-другому, объективно взглянуть на потворимую картину произошедшего… Да-да! Я не оговорился! Именно потворство к большим запасам самогонных настоек, самодельного вина и браги в подвалах дач – что, кстати, оговаривается законом – подвигло наших солдат… Как бы это мягко выразиться?! На бунтарские ликвидационные действия, подстрекаемые бытием существования…  Почему эти  буржуи  сладко пьют  и  едят?! А мы мышиные хвосты в щах  видим!.. И эта  обеденная

 

вопиющая действительность нам также стала известна! Поэтому я  рекомендую!.. –  Чигирёв произнёс эту фразу с ударным нажимом. –  Первое:  составить  списки ограбленных дач по партийному ранжиру и чинорасположению… Второе: провести с хозяевами душепримирительную беседу, мягко разъяснив им про самогонную оплошность… С мировым настойчивым предложением составить ведомости ущерба с возмещением по ним как в денежном, так и в ремонто-строительном варианте, с восстановлением повреждённых дачных угодий и конструкций… Третье: каждому пострадавшему от стихийного бедствия – новый палисадниковый заборчик или летняя беседка  по  индивидуальному  заявлению  на  имя  начальника  УНР…

Полковник замолчал и озорным прищуром посмотрел в сторону записывающих в блокноты следователей Тяпушкина и Петрыкина. Те, по длительному умолчанию речи комиссара,  подняли  головы…

–Всё, товарищи, я закончил… – холодно улыбнувшись, обратился он к ним. – Я больше вас не смею задерживать… Спасибо за внимание и вникание в суть дела… Передайте мои наилучшие пожелания вашему руководству… Рядовой Борисов  тоже может быть свободен… Ступайте, товарищ комсорг, заниматься своей непосредственной работой…

Пока следователи на прощание пожимали руки, я встал, отдал честь с ответным: «Есть,  товарищ  полковник!..» – развернулся  и  вышел  из  кабинета.

Стремглав пролетев по казарменной взлётке мимо замёрзших, восковых фигур дневальных: одного, наклонённого со шваброй, готового импульсом Электроника включиться при появлении важных “начальника камандира” и тереть в шлифовальном режиме обшарпанный пол, и другого – на посту номер один “Тумбочка”,  с  открытым ртом, приготовившегося по сигналу дежурного завыть иерихонской трубою, подавая площадной сигнал: “С-с-смир-ня-а-а!!!” Выбежал на улицу и глубоко задышал морозным воздухом, проветривая от напряга компостные мозги, достал сигарету и закурил…  В  голове колыхались послеураганным поветрием обрывочные фразы: «...Пролетело, вроде пронеслось, лишь только маковки Пустозвоном взвихрило, а может, Катрина ещё возвернётся?!.. Рано радуемся?! А?! Макушка?!..» Докурил до фильтра… И тут только ощутил пощипывание морозца за мочки ушей и скафандром надутую, хрустящую гимнастёрку. Спохватившись,  бросил  окурок  в  урну,  стряхнул  иней  и  зашёл  в  казарму.

Дневальные, китайскими фарфоро-блестящими от втёрто-грязной замасленности, куклами – продолжали стоять в тех же позах заводных фигурок... Полковник Чигирёв продолжал ещё в канцелярии разбирать рукава течений и соединения их в одно уставное, дисциплинарное русло... На ходу махнув рукой в сторону, обрывая любопытство  дежурного  по  роте,  рывком  открыл  дверь  и  тенью  прошмыгнул  в  Ленкомнату…

Шуба с Поденычем, сидя на стульях, сложив солидарным замком меж собою правую и левую ладони рук и прижав головушки друг к другу, умиротворённо, будто наигравшиеся дети, беззаботно спали, выражая во сне безвинными личиками извечно- лаконичный лирический эпос: «А-а! Будь что будет! Мамка приедет – защитит, заступится!..»

Я ещё несколько секунд “убаюком” смотрел на них, затем подошёл  и, согнувшись над  ними,  незлобно рявкнул:

–Подъём, воробушки!..

Прокуренные  “желтоклювы” спросонья  испуганно  встрепенулись:

–А?!  Кто?!  А чё?!  Куда?!..

–На кудыкины горы! Подъём, говорю! Здесь ведь коты канцелярские комиссией бродят, а  вы сонные слюнки беспечным серпантином  на усы  с подбородком  распустили…

Витёк  костяшками  кулачков  круговым  терком  размял  глазницы…

 

И вдруг неожиданно раздалась трубная, с азиатским завыванием, команда дневального  на тумбочке:

–Си-си-сми-иль-на-а-а!!!

Мастеровые ошпаренно вскочили со стульев, метнувшись вправо-влево-назад, и, развернувшись кругом, замерли на месте, вытянув шеи вперёд, словно сурки,  настороженно  прослушивающие  степь…

В казарме послышались многочисленные  шарканые  шаги,  недовольно указывающий “баритон-разнос” комиссара Чигирёва и виновно-оправдывающийся голос командира роты:

–Подкрасим, товарищ полковник, обязательно подкрасим… Здесь прошпаклюем, поставим  задачу  малярам… Прибьём,  сегодня  же  прибьём!.. Стенд,  товарищ  полковник, к  завтрашнему  дню  будет  изготовлен!  Сейчас  же  дадим  команду художникам!..

Басовые  расстроенные  вздохи  и  выдохи  комбата:

–Ну что же ты, Георгий Львович?! А-а?!.. Ну куда ж ты, Леденцов, гляделками своими смотрел-то?! А-а?!.. Упущение, товарищ  полковник,  упущение,  исправим,  ответ по  срокам  заставим  держать…

Разноголосый, бормотавша-гудящий табунок военачальников приближался к Ленкомнате…

Я жестовым подседом, согнув руки в локтях, кряхтящим полушёпотом сердито цыкнул  на ребят:

–Да  занимайтесь  чем-нибудь,  обормоты!  Чего стоите  как истуканы?!..

И сам, быстренько шагнув к трибунному столу,  склонился над старыми графиками  и  планами  проведённых  мероприятий…

–Анатолий Степанович! Анатолий Степанович! А не заглянете ещё раз в Ленкомнату?! Вы ведь её бегло, при неотложных делах наших, оглядели… А мы так стараемся, в финальный конкурс попали… – закудахтал, лебезя стельным приглашением, замполит  Галкин…

–Ну что ж, капитан, давай повнимательнее осмотрим твою конкурсантку… Уж больно много восхищённых слухов по ней расползаться по политотделам и по  Управлению  стало…

Леденцов  услужливым  порывом  гостиничного  швейцара,  изогнувшись  из-за спины  комиссара,  надавил  рукой  на  ручку  и  открыл  перед  ним  дверь...

Заметив  полковника  на  пороге,  я  выпрямился  по  швам  и  подал  команду:

–Смирно!..

Шуба с Поденычем на четвереньках, задницами ко входу, шлифовали наждачной шкуркой ореховый плинтус и в этом положении солдатских коняшек пуково замерли в ожидании, не сообразив развернуться и вскочить на ноги, пока не прозвучал снисходительный  отбой...

–Отставить, отставить, комсорг! Продолжайте заниматься своей  работой, ребятки… А ты, Борисов, подойди поближе… Будешь нас вводить в экскурс разъяснений по  моим  любопытствующим  вопросам…

Чигирёв, медленно расхаживая по зале,  останавливался  и  скрупулёзно рассматривал и читал фигурно-экспозиционные политтематические стенды, но не задавал вопросов,  а  лишь,  растроганно  вздыхая,  тянуще  приговаривал  похвальное:

–Да-а-а, мо-лод-цы-ы… – И вдруг, спохватившись, вскинул руку и посмотрел на ручные часы: – Ой, пора, пора, красные командиры! Ещё в штабе надо кое-какие дела утрясти  и задокументировать…

На прощание полукруговым разворотом оглядел Ленкомнату и пространно, геометрической  прозой высказался:

 

–Вот вам, товарищи, и пересекающиеся прямые, образующие из разносторонних треугольников  наградную звёздочку…

Я-то сразу въехал, о каких перекрёстных параллелях намекает Анатолий Степанович,  а  вот  окружающие  офицеры  неоднозначно  распонимали  услышанное...

Кто-то приоткрыл рот, у замполита Галкина при слове “звёздочка” долгожданным ожиданием расширились зрачки в величину копеечной монеты и вздёрнулись на макушку брови, и со стороны они были шаржем схожи с гуртом баранов, стоявших около незнакомых  ворот  с  яркой  вывеской  “Скотобойня”,  не  владеющих и не знающих азбуки и  благостно  блеющих  в  предвкушении  наградного комбикорма…

Чигирёв, начальственно сделав паузу, окинул взглядом присутствующих, и выражение его лица из озорно-удивлённого кисельным наливом перетекло в сгустки комиссарской  строгости,  и,  наверное,  тоже  пометив  про себя  определением,  не  стал сразу же  выходить  из  аудитории,  а  с  указанием  обратился  к  командиру  части:

–Дмитрий Юрьевич! Позаботьтесь после Нового года оформить наградным приказом рядовому, комсоргу второй роты Борисову Александру внеочередной десятисуточный  отпуск  на  Родину…

–Анатолий Степанович! Но он только отслужил полгода, и по формуляру ему ещё такая награда никак не полагается! Да вдобавок следствие начинается… Давайте ему выдадим похвальную грамоту?!.. – лукаво огораживая свою ответственность, мягко заперечил  уставным  отговором  комбат…

–Никаких “но”, товарищ майор! По линии вышестоящего командования и политотдела УНР, в оговариваемых исключениях в качестве наградного исполнения разрешается!.. А потом!.. Вот именно, следствие!.. Отобьём мытареным переживанием комсоргу руки или, как говорят в армии, сломаем ему в душе ударный механизм! А я чувствую, что эта комсомольская реактивная пушка ещё много шедеврючных снарядов сможет выстрелить в серость нашего бытового бескультурья… Так что никаких “но” и “ну”, майор! Отправляй Борисова в отпуск, от греха подальше… Таким дарованиям надо помогать и уберегать от всякого внеуставного, аморального негатива, а не только лицезреть по выходным модную телевизионную передачу “Алё! Мы ищем таланты!” и восхищённо и расстроенно вздыхать по отсутствию их в части… А порывом к новым вдохновениям будет являться ваш командирский посул получения второго отпуска на Родину…

Чигирёв  повернулся  ко  мне лицом:

–Дерзай,  комсорг,  и  не  подводи  нас!..

Я был обескуражен защитной похвалой начальника и скованно, по-уставному, ответил:

–Так  точно, товарищ  полковник! Не  подводить! Все  легонько  засмеялись…

–Вот  и  добро,  комсорг!.. Комиссар развернулся к выходу:

–Ну  что  же,  товарищи  офицеры, пора  пожаловать  в  штаб…

 

 

***

 

Тридцать первого декабря, в ноль-ноль часов, с боем кремлёвских  курантов наступил  Новый,  тысяча  девятьсот  восемьдесят  пятый  год…

Солдатикам в виде исключения ответственным по роте, лейтенантом Снегирёвым, разрешили  до  двух  часов  ночи  посмотреть  долгожданную  передачу  “Голубой  огонёк”.

 

Потом сержанты с матерными поздравлениями проорали команду “отбой!” и выключенный телевизор занесли в старшинскую каптёрку, где продолжили весело встречать Новый год, горлопанами за здравие чокаться-стаканиться и слёзно обниматься,   с грохотом отплясывать и подпевать хором популярно-модным артистам из “Голубого огонька”…

Днём, на “новогодний обед”, в столовой выдали к макаронному “гарниру” котлету “де-воляй”, то есть по-киевски, и на этом подарочный праздник для солдат закончился, и вновь наступила  стройбатовская  “служебная  повинность”…

Пятого января командир части майор Бондаренко провёл общее собрание роты, на котором присутствовали все офицеры, в том числе и приехавший из отпуска замполит  роты – лейтенант  Партман  Валерий  Иосифович.

Суть  его  краткой,  убедительной  речи  сводилась  к  одному:  все, кто  был  замешан в самовольных шастаньях по дачам, по-доброму, до семнадцати ноль-ноль,  обязаны написать  “признательное  заявление”  на  имя  командира  роты…

–По-плохому?!.. Внутреннее  дознание  всё  равно выявит  всех мародёров! И тогда, сынки, пощады не просите! И слёзных мамок в часть, на приём ко мне, понапраслину не приводите! Время будет упущено безвозвратно! Дисбат или мордовская Кутырка станет вас  ждать  с  распростёртыми объятиями!..

Закончив “отеческим напутствием” своё выступление перед составом роты, комбат слегка  покраснел  и,  нахмурив  брови,  надутыми  губами  буркнул  в  сторону  ротного:

–Леденцов, продолжайте собрание… К восемнадцати ноль-ноль доложить мне о результатах “голосования”…

Неловко  ощерившись,  стеснённо  ухмыльнулся  и  подал  команду:

–Не  вставать  с  мест… – И  покинул  казарму…

Георгий Львович, усевшись за “председательский стол”, сложил  “кувалдинные”  руки крестом перед собой. Оглядев презрительно солдатскую аудиторию, пару раз щёлкнул пальцами и медленно заговорил, с колючим вниманием  останавливая  свой взгляд на тех, кто явно был ему несимпатичен и с потрохами бывших нарушений подпадал  под  шкуродёрские   подозрения…

–Так, потаповцы! И все остальные свинокрады, мешконосы и панталонные задовцы! Разворачиваем тетради в скрепе двойного листа… На  первой  странице  в верхнем правом углу пишем шапку: «Командиру второй роты старшему лейтенанту Леденцову Г. Л. от такого такого-то…» Чуть отступив вниз, посередине пишем:  «Заявление с признанием». И  далее  живописно  излагаем  самовольные отлучки, грабежи и погромы, насильственные действия над гражданами и животными – в общем, все сотворённые и сокровенно-фантазийные пакостничества, которые противоречат уставам армейской службы…

–А про кладбища тоже сочинять треба?.. – пискнул вопросом кто-то  с  задних  рядов,  прячась  за спинами товарищей…

Раздались  редкие,  боязливые  смешки…

Изменённый таким же “пискотравом” ответный голос, развеселившись, жутковато ответил:

–А ты, Вальпургий, туда попукать ходишь али по-другому? По любовному тягу?.. Так могу подсказать: вчерась на Новую Ховань, в зону Б, молодуху  лет  сорока привезли… Могилку  по  свежести  определишь…

–А ну-ка примолкли, лузгодёры!.. Сигналы от руководства хованских кладбищ также к нам поступают… Разворовываются мраморные надгробия и памятники… И  грешат на нашу и соседнюю часть… Потому что мы стройбат!.. Тамань не может! Суворовцы  не  могут! А летуны  со  связистами: «Да разве ж мы  могём?!»  Остаёмся одни

 

мы!.. Смотрите  у  меня!.. – Леденцов  сотворил  злющую мину,  поводив  кулаком  в воздухе. – Ненароком узнаю – в порошок сотру!.. Ну, а если кто из вас имеет слабость к некрофилизму – не удивлюсь! Стройбат давно уже превратился в  кладовую  отрицательных самородков… Тьфу ты, оговорился, бл…! Самовыродков!  Поэтому  пишите со всей откровенностью, не стесняйтесь… Мол, тянет и всё остальное, ничего не могу с собой поделать… Комиссуем! И с почётом отправим домой в отдельном цинковом купе с одним смотровым окошечком! Так что всё поняли, засранцы?! Взяли  тетради, ручки, карандаши и пишем! О чём я вам говорил!.. Командиры взводов! Через час проконтролировать  сдачу  сочинений!..

Через неделю в буфете-магазине я вызнал от Гены Пурговского, что было написано   в “солдатских откровениях”. Все они сводились к кратким, оправдывающимся отговорам: ходиль в самоволька, на почта, от мами посылька пришёль, денежный перевод, заказное письмо, позвонить по межгороду родным и близким и т. д. и т. п. Всё смягчающее, если детально брать по разбору, можно сказать, почти уважительная причина, нивелирующая ответственность за грубейшее воинское нарушение... Про дачи тоже ловко насочиняли. Посещение их обуславливалось во всех признаниях нетерпимым, сосущим зовом голода, который ведёт волков за сотню километров по заснеженным полям к запаху своей добычи… А один солдат – по обыкновению, по бытийному существу – написал: «Ходил  на дачи за едой… У меня врождённый сахарный диабет, и мне необходимо понемногу, часто  кушать…»

Я просмеялся, слушая обзорный пересказ от Гены,  и  весёлой,  афористичной мыслью заулыбался  далее: «Вот тебе и стройбат, чурбан-лопата! А мекитка с ушками опричным  козырем  под  пилоткой  схронена…»

Бухгалтер  удивлённо  посмотрел  на  меня  и  как-то  с  укоризной проговорил:

–Ты  чего  это,  Сань?!  Вроде  здесь  нет  ничего смешного!..

–Вот именно, нет!.. – И слегка, по-дружески, хлопнул по плечу Пурговского. – Вспомнил я, Гена, угрожающую фразу Леденцова на общем собрании: «Я вас в порошок сотру…» И вот подумал: как бы наших командиров самих в абразивную пыль не превратили… Если эти авторские сочинения на заданную тему «Как я провёл каникулы в армии» попадут в руки конторской и партийной элиты… Будет не шум, а как раз тихий- тихий перемол порядных костей… Это надо же! В эпоху развитого социализма советский солдат  на  службе  голодает!  Я  бы  на ихнем месте, прочитав  их, тут же бы  уничтожил…

–Так уничтожили, Сань! Позавчера сожгли вместе с другими, старыми секретками… Комбат  съездил  с рукописями  на приём к Чигирёву  и  к вечеру возвратился  в часть мрачнее грозовой тучи… Вызвал меня к себе, бросил на стол папку с солдатскими признаниями и приказал немедля превратить её в пепел… А вчера через стену ненароком подслушал  разговор  Бондаренко  с  Галкиным…

Я улыбнулся и шутливо подметил:

–Да уж, через стену?! Это ты двухмиллиметровый фанерный лист имеешь в виду?! На котором  с обратной  стороны  висит  портрет Черненко?! С дырочкой  в пуговице, а-а?!..

–Да  ладно  тебе,  Сань,  ёрничать!  Ты  лучше  слушай,  а  то  встану  и уйду!..

–Всё-всё-всё, Геночка! Извини! Я весь во  внимании!..

–Ну так вот… изложу ихний диалог обобщёнными фразами, это чтоб ты не дёргал   и не перебивал лишним переспросом… Время обеденного перерыва уже закончилось, и в штабе меня постоянно чаются… Итак, из разговора стало ясно, что Политуправление Инженерных войск, оперевшись на ГлавПУ Армии, строго, безо всяких  оглашений, затёрло это дачное дело, возбуждённое прокуратурой… Консенсус с гражданами найден, им возместят деньгами и ремонтом… Прапорщик Потапов и рядовой Озеров сядут на судебную  скамью  как  соучастники  кражи госимущества…  Какого – я  так  и  не  понял…

 

Комбат в беседе проговорился, что им грозит химия, от двух до трёх лет, да  и то не  больше года на промстройках промотаются, и выпустят их на свободу по УДО – за примерное поведение… Уж больно отличную сопроводиловку из всевозможных характеристик им состряпали… Не на зону, а кремлёвским курсантом без запинок зачисляй!.. Бондаренко прямо так и выразился… – подытожил свои новости Геннадий, встал из-за столика и протянул руку: – Ну всё, Сань, пора двигать в штаб… – И, развернувшись на выход, вдруг спохватился, обернулся назад и  тихо  проговорил, озираясь по сторонам: – Комбат послезавтра у себя в кабинете соберёт поимённо всех участников Николо-Хованской ярмарки, вместе с ротным и командирами взводов… Где каждому гастролёру индивидуально, по разбору обстоятельств, объявят сумму денег по возмещению ущерба, которую в течение месяца должны привезти родители... И с ними будет проведена разъяснительная беседа по поводу дальнейшей службы сына… Вот так вот, Сань… Так что ребятки могут уже заранее начинать писать растроганно-дворянские письма домой: «Мама! Я в жутких долговых растратах! Срочно продавай карову!..»  Но это  я  так,  в  шутку… Им  сегодня  этого  не говори,  пускай  всё  от  комбата  услышат…

С середины и до конца январского месяца я с замполитом роты, лейтенантом Партманом, экскурсией посещал воинские части, Ленкомнаты которых были отобраны в десятку лучших. Февральский конкурсный просмотр, посвящённый  Дню  Советской Армии  и  Флота,  должен  был  определить  победительницу,  призёров  и “номинантов”.

Первые два знакомства с “соперниками” происходили в приподнятом  настроении.  По многим “авангардистским” и качественным положениям мы их превзошли! По композициям, по смелости решений компоновки фигуральных стендов, фундаментальной объёмности в целом всей экспозиции, что позволяло, почти не двигаясь с места,  панорамно  знакомиться  с  нашей  конкурсной  аудиторией.

Но с каждым новым знакомством с участницами “политмарафона” моя самодовольная, сияющая физия постепенно тускнела и приобрела маску равнодушного безразличия...

Молоденький весельчак Партман, заметив во мне угасание ликующего фанфара и замкнутую недоговорённость в совместных обсуждениях, ни о чём по этому поводу не расспрашивал и относил моё состояние угрюмости к деловому, осмысленному напряжению. Но после последнего визита в воинскую часть, чья Ленкомната являлась флагманским маяком политучёбы, выйдя за ворота КПП на улицу и пройдя с полсотни шагов, вдруг остановился  и,  развернувшись  ко  мне лицом, со взвинченным раздражением спросил:

–Комсорг! А ты чего такой кислый?! Случаем, не заболел?! Или так надуваешься обидой,  что  ещё  в  отпуск  не  отпустили?!..

–Нет! Здоров! Товарищ лейтенант!.. – кратко и громко ответил я и увёл глаза в сторону  от  его  нахмуренного,  буравящего  взгляда…

–А-а! Значит, здоров?! Выходит, хандра-мандра душонку с животиком разъедает?! Я ведь неделю назад ещё подметил и уловил какой-то нехороший исходящий от тебя пораженческий душок!..

Мгновенно  вспыхнувшей  злостью  и  дерзко  взглянув  на  него,  я  грубо  ответил:

–Знашь  чё,  лейтенант?!  Я не душок!  А  по  расположению ко  мне  коллектива – душа его! И те, кто называет меня комиссаром, комсоргом, Борисычем, Саньком, со мною считаются и прислушиваются! А вот ты в  подразделении  конкретно таковым  и  являешься – душком пуховым! И авторитету ещё себе среди ребят не нажил! Потому что, смотрю, Ваше Благородие, получив офицерские  погоны,  продолжаете  соображать наивной пионерией жизни! И хоть солдатскими молоками залакируй всю Ленкомнату, дымчатую  перистость  облачков  для  любования  глаз  комиссии  создай – всё равно нас на

 

первую и даже в пятую шеренгу на этом параде показух трубачно маршировать не  поставят! И вот почему!.. Неужели ты этого так и не понял, лейтенант?!.. У них от ворот КПП образцовый порядок! Цветочки в клумбах узорными войсковыми эмблемами произрастают, тишина и субординация!.. А у нас?!.. За версту от части болотным говном воняет! Поросята визжат предчувственным ором в ожидании казни! Ну как же, гости-то опять понаехали! Свежатинкой из рульки угощать, стало быть, надо?!.. На КПП шлагбаум из согнутой осиновой оглобли и туркестанский наряд, масляно-опухший и тумаково- моргающий от потревоженного просыпания… И как мы были на десятом месте, так и останемся! И не хрен, понапраслину газуя, задницей тарахтеть и коробку скоростей из строя выводить! Десятое место для нас нонсенс! По сути, прорывной рекорд!..  Они-то  свои части, включая Ленкомнаты, пятилетиями обустраивали и лелеяли, а мы за полгода выше жопы прыгнуть вознамерились! И так уже весь Политипподром умилительно слезу пустил, отобрав клячу Каштанку в элитный забег… Где победитель уже известен  и  ранжир призов предопределён!.. Не переживайте, товарищ лейтенант… Ну, может, нам  ещё утешительную грамоту вручат “За волю к победе!” И я не пойму, по каким намерениям  Вы  до  сих пор меня по отпуску заворачиваете?! Ведь все не против, и Галкин  тоже… Почему подачу рапорта с характеристикой в штаб задерживаете?! Я бы уже  давно  назад  возвратился!..

–Рядовой Борисов! Решение по Вашему внеочередному отпуску на Родину будет рассматриваться после подведения итогов конкурса двадцать первого февраля… И одним из важнейших факторов получения награды является поведение военнослужащего…  А пока всё ещё находится под вопросом… Подтягивайте дисциплину, Борисов!.. – взыскательным взором задрав голову и вытягиваясь на носках лакированных сапог, “злоцедильным” голосом превосходства выговорил, “ставя меня на место”, замполит Партман.

В метро  и  в автобусе  ехали  располагаясь  в салоне  поодаль  друг от друга, надув щёки  обидчивой  гордыни  и  каждый  размышляя  о  своём – правильном…

Выйдя на остановке Калужского шоссе, лейтенант, как бы замявшись, попросил постоять. Затем, согнувшись, подтянул голенища сапог и, встав в рост, улыбнулся и примирительно промолвил:

–Как там тебя, комсорг, солдаты в роте величают? Ну так давай постоим, покурим, Борисыч…

–Так Вы же не курите, Валерий Иосифович?! А для учёбы другая площадка, с лавочками, требуется… Ненароком в обморок упадёте  по  первости  табачного  вкушения… – ещё  не  отойдя  от  досады,  с  неприязненным  подковыром  ответил я.

Лейтенант рассмеялся:

–Ну и занозистый ты мужик, Борисов… Да отпущу я тебя! Слово офицера даю! Но только после двадцать третьего февраля… Дел сейчас предстоит всяких уйма… И отчётные доклады, характеристики, служебные рапорта, планы мероприятий по укреплению уставной дисциплины в подразделении… И всё это бумажное цунами свалилось волной из-за Ховано-Трясения, устроенного отрицающими пионерию, но вступающими добровольно в комсомол правильными солдатиками… А тут ещё этот конкурс! В общем, перестраховался я, мало ли чего непредвиденного… А без  Вас, комсорг, случись что?! В отпуске… – Партман три раза слюняво брызнул  в  левую  сторону. – Могут возникнуть волокитные проблемы… И нет пока тебе альтернативной замены… Так что прошу меня понять, Борисов,  и  убрать с лица  недовольную  мурзилку…

Лейтенант протянул руку, на которую я, не ожидая и искоса взглянув, тут же дружеским, “растроганным”  чувством,  крепко  тряся,  пожал  её…

–Ну,  спасибо,  товарищ  лейтенант!  Разрешите  всплакнуть?!.. –  И,  достав носовой

 

платок, с показной  смачностью сморкнулся. – Век  не забуду  Вашу  милость… Шильцо для звёздочки на погонах успели приобрести? А то оно сейчас нарасхват… Или Вы уже  заранее  новыми  эполетами  старлея  в  Военторге  разжились?..

Я был осведомлён от Гены Пурговского, что в штабе УНР  подготовлен праздничный приказ о присвоении очередного звания комбату, замполиту Галкину и офицерам нашей роты с иносказательной формулировкой: «За авангардные успехи в политучёбе…»

Конечно же, в “приказной эпистолярии” невидимой аурой светилась Ленкомната, неординарно удивившая многих военных политработников, и опустошённый на рульку и парные подносы  гостевой  свинарник…

– Как был ты занозой, Борисов, таким и остался! Видимо,  горбатого  совковая  лопата только и может исправить! – вытаращив вспыхнувшие яром глаза, с ехидным, наказным намёком громко отреагировал в ответ Партман и, жёстко поджав губы, развернулся и быстро пошёл вперёд по дороге, ведущей к КПП нашей части, около которого, по молодой офицерской горячности, устроил перчатко-хлыстовый  разбор слядко спящему туркестанскому наряду, срываясь подпрыгом на голосовые нотки вопрошающей  истерии: мол,  почему  они,  нанайцы,  его,  замполита,  не  замечают?!!

Я присел на бордюрный камень и, не обращая внимания на вопли лейтенанта, долго и задумчиво  курил,  тревожно  сожалея  о  несдержанности  своего  характера…

Поздним вечером, после отбоя на ночь роты, мы уже миролюбиво пили чай в командирской  комнате,  обсуждая  детали  будущих  плановых мероприятий...

Замполит  Партман  оставался  на  сутки  ответственным  по роте…

 

 

***

 

Двадцать первого февраля пополудни я, позёвывая за председательским столом, сочинял очередную “брависсимо-дифирамбу” – комсомольскую характеристику  на рядового Юлымбекова (того самого, обнаружившего на объекте “Арбат ГШ”, в бетонной опалубке, замурованные  останки  военнослужащего) на  присвоение  ему  наградного знака  второй  степени  “Молодой  гвардеец  пятилетки”…

Медленно, с тихим скрипом открылась дверь, и бочком в Ленкомнату вплыла маленькая фигурка большого гриба – замполита роты, в аэродромном с кокошником тульей,  в  индпошивном  картузе – Его  Сиятельства  Партия  Рулит!

Я  не  удивился,  что  не  услышал  команду  “смирно!” дневального  на  тумбочке...

Валерий Иосифович частенько на птичьих лапках любил по-партизански прокрадываться в казарму и свою пацанскую игривость объяснял “внезапной проверкой дисциплины”. Крепко зажимал ладонью рот спящему стоя на посту дневальному и в открывшиеся “филинограном” глаза ужаса цедил солдатику шёпотом успокоительные слова: «Якши, Яша, якши… Мольчок, Яша, якши? Мольчок…» – показывая  другой  рукой перед его носом сжатый кулачок. Затем, срываясь коршуном, шелестел по взлётке, разглядывая  среди кроватных рядов дежурного по роте, который в это время беззаботно променадил  на  койке  в  другом  конце  спального  помещения  и  сонной сладостью пускал песенно-храповые, умиротворённые   пузыри… «Ш-шо-овьи,  ш-шоловьи,   не   буди-и-те  шолдат… Пусть  шолда-а-ты  немно-о-жка,  немно-о-жка   пош-пя-а-ат…»

Возмущённо, мельнично размахивая руками, замполит хватал подушку и наваливался ею на лицо дежурного. Бедолага в “стопорном кошмаре” несколько секунд колошматил ногами об кровать и, неистово дёргаясь, рвя наволочку, освобождался от разлетевшегося  “пухотрава”  и,  горлопаном  вскакивая,  матерно  кричал,  не  разбирая    в

 

Пелене  злости,  кто  стоит  перед  ним,  и  через  мгновение,  наведя  фокус  обзором  чуть пониже,  приходил  в  икотное  очухивание…

Пользуясь превосходством момента,  Валерий  Иосифович словесным  хуком посылал  дежурного  по  роте  в  служебный  локаут…

–Ефрейтор Мурзябаев! Объявляю Вам семь суток гауптвахты! За грубейшее нарушение  воинского  устава!  Не слышу ответа,  ефрейтор!..

Тот,  переминаясь  с  ноги  на  ногу,  досадуя,  отвечал:

–Ест  сем  сутка!  Тока  у  мене  деньга  нэт…

Содержание нарушителя на гауптвахте оплачивалось с денежно-вещевого счёта военного строителя, и если он был пуст – а нередко в итоговой графе значилась  минусовая, долговая сумма, – то со счёта части, если она уж очень сильно пожелает проучить нерадивого военнослужащего. Комбат, конечно же, очень сильно не желал. Батальон сам был в долгах, как в драных шелках, и замполит Партман хорошо об этом знал…

–Пиши,  Мурзябаев,  папе,  маме,  чтобы  выслали денег…

Ефрейтор  глупо  улыбался  и,  почёсывая  затылок,  поражённо  вопрошал:

–Папи… Мами... Как  жа  эта?  Товарища  литинанта?.. «Отець! Вишля денег… Мене  в  тюрьма  сэсть  нада!  Замполита  просит!..»  Так,  что  ля,  я  ему напющу?!..

Партман, злясь на стройбатовские положения и всевозможные ограничения по уставам армейской службы, временно заменял гауптвахту в долг  на  внеочередные наряды,  и  в  таких  “замполитовских”  должниках  находилось  более  половины  роты…

Парадно-щегольская фуражка замполита предсказывала, что сегодня произошло какое-то неординарное событие… Партман, как правило, надевал “гофмаршальский головной  убор”  по  государственным  и  особо почитаемым еврейским празднествам, о чём  по  секрету  поведал  бухгалтер  Пурговский…

Я  встал  из-за  стола:

–Здравия желаю, товарищ лейтенант!.. Сегодня у Вас торжественный вид! Праздник  какой?  Или  мероприятие  собра'нное  намечается? До государственного, Армии  и  Флота,  вроде  ещё  два  дня… По другим – посты  мясоедные… Неужели  заявление  в ЗАГС  подали?!..

Партман слегка нахмурился и, подбоченившись, в свойственной офицерской самовлюблённости  чеканно  урезонил  мой  “простаковый  антирес”:

–Рядовой Борисов! Делаю Вам замечание! По несоблюдению уставной субординации  по  обращению  к старшему  по званию!  Во-первых, не товарищ  лейтенант,  а старший! Борисов! Старший лейтенант!.. Во-вторых, почему дежурный  наряд  опять спит  на  посту?!..

Замполит  не  дал  мне  высказать  “пламенный  посыл”…

–Знаю! Знаю, Борисов, что Вы сейчас скажете в своё оправдание… Что на это есть старшина роты, ответственный на сутки офицер, что у Вас уйма всяких дел по комсомольской работе… Только учтите, комсорг, что ответственность с Вас тоже не снимается по соблюдению воинской дисциплины в подразделении… Если мне память не изменяет, как на прошлой неделе, по ходатайству Бюро Комсомола роты, ефрейтор Мурзябаев был внесён в список награждения знаком “Ударник  коммунистического труда”! А сейчас  этот  стахановец  грубо  нарушает  каноны  армейской  службы! Дрыхнет в сапогах  на кровати, являясь дежурным  по роте! Спят, как кони  в стойлах, стоя на посту, его дневальные! Так этот разгильдяй ещё числится в кандидатах  на  присвоение  войскового знака “Отличник военного строительства” и получение поощрительного отпуска на Родину! Как это понимать, товарищ комсорг?! Как должностное очковтирательство?! Слепота  и  оппортунизм  внутри  комсомольской  ячейки?!!

 

–Да будя, Валерий Иосифович, пафосную тень на плетень наводить… Вы же сами его внеочередными нарядами изнурили… Так и лошадь с копыт свалится!  А  они, говорите, ещё в стойлах держатся… Прям как в старой песне в припеве поётся: деревья умирают стоя… А на производстве отделение ефрейтора Мурзябаева на самом деле показывает  передовые  результаты, даже  в  отсутствие  командира… Посмотрите  графики и  отчёты!..

Партман, хитровато сверкнув глазами из-под широченного козырька, хмыкнул и смотринно подкашлянул, при этом доставая платочек из кармана, как бы невзначай, обыденно  проговорил:

–Да-а, совсем мог позабыть… Я ведь зашёл сюда, чтобы напомнить: Вам необходимо  явиться  в  штаб  и  расписаться  за  приказ…

–За какой ещё приказ?.. – с улыбчивой недоуменностью спросил я, глядя на причмокивающего платочком уголки глаз, театрально-простодушного замполита. И собирающегося  не  то  растроганно  прослезиться, не то манерно  махнуть  рукою, посылая в  образе  “ко  всем  собачьим”…

Партман снял фуражку и медленно протёр “сопливчиком” лакированный козырёк, при  этом  тянуще  приговаривая  одну  и  ту  же  фразу:

–За  приказ,  Борисов… За  при-ка-аз…

И, водрузив фуражку на голову и поправив её ребром ладони, с игривой эксцентричностью  “заевшего  повтора” договорил:

–За приказ о предоставлении Вам внеочередного десятисуточного отпуска на Родину!  С  прибавлением  двух  суток  на дорогу, с двадцать четвёртого февраля по седьмое  марта…

–От-т-т-пуск?.. К-к-как – отпуск?.. По седьмое?.. – неожиданной радостью и осознанием подвоха в числах, волнительно заикаясь, переспросил я. – А  почему с двадцать четвёртого, а не с двадцать шестого?.. Это, выходит,  намеренно  устроили?  Чтобы  Восьмое  марта  не  прихватил?!..

Замполит,  растянув  в  кислой  ухмылке  рот,  развёл  руки  в  стороны:

–Ну, это уже, комсорг, не я решал и не от меня зависело… Скажу прямо: Леденцов перестраховался, рисуя комбату возможную загульную задержку из отпуска… И даже прочитал ему охальный стишок: Восьмое марта близко-близко, ты крепись, моя пиписька… Комбат его в поэзии поддержал… Так что тебе на меня и дуться не на что… Иди в штаб и расписывайся за приказ… К командиру части насчёт перенесения сроков отпуска советую не заходить… Не в духе он в последнее время с этими дачными ремонтно-восстановительными  работами… Во  гневных  сердцах  возьмёт  твой  приказ  да  и отменит… И  ещё  один  совет  хочу  дать…  Сейчас, как  в  штабе  распишешься  за  отпуск,  сразу же  собирайся  и  дуй на Ленинский, в Трансагентство, покупать авиабилет на  утро  двадцать  четвёртого…  Самолётом,  целые  сутки  прибавишь  к своему отдыху…

Я  тут же спохватился:

–А как же увольнительная?! У меня же командировочное отозвали из-за хованского ЧП…

Партман самодовольно ощерился и полез во внутренний карман, извлекая оттуда офицерскую  книжку, и, раскрыв  её, достал  сложенную  вдвое  увольнительную  записку…

–Куда ж ты без меня, Борисов?! Всё бурчишь-бурчишь, подкалываешь над замполитом… А оно видишь как по жизни-то происходит?! Я всё заботливо  предусмотрел! До двадцати  одного  ноль-ноль… не  задерживайся!..

–Спасибо,  Валерий Иосифович, спасибо… – замямлил  я, забирая  из его рук  бланк,   и  сразу же,  развернувшись,  побежал  в  штаб…

–Благодарение  твоё  оценим  по прибытии  из отпуска!.. – подхохатывая,   вдогонку

 

прокричал Партман…

В авиакассе Трансагентства оформление билетов шло крайне медленно, и я, нервничая,  постоянно  поглядывал  на  настенные  часы...

Беспокойством  предупреждая  очередь, часто отлучался перекурить, чтобы сбросить нервозное напряжение от тревожных мыслей, которые всё равно не покидали меня и на улице… «А что если билетов на двадцать четвёртое нет?.. А если они закончатся передо мною?.. А если только на вечерний рейс? Тогда чего я выигрываю по сравнению с поездом? Двенадцать-четырнадцать часов?.. Ну это же половина суток?! Половина суток находиться  уже  дома!  Не-ет, нет, только  самолётом!..»  – смотрел  я  умоляюще  на  небо  и мысленно просил участливого содействия у порхающих в морозной свежести и переливающихся  в  ионном  свете  витрин  разноцветных  снежинок…

–Я  Вам  ещё  раз  повторяю, товарищ солдат! Билетов на двадцать четвёртое февраля  на  утро  и  дневной рейс нет! Есть только на вечерний, на девятнадцать тридцать!  – жёстким повтором отрезала мне миловидная кассирша через полукруглое окошко билетной  стойки…

Я  как-то  внутренне  обмяк  от  безысходности,  склонил  голову  и прислонился лбом к стеклянному ограждению, прошептав сожалеющие, а для окружающих таинственно-пространные  фразы:

–Всё  напрасно… Сутки  потеряны…  Вот  тебе,  дедушка,  и  лишний  день…

По-видимому, моё лицо предрасполагало к обморочному состоянию, и кассир, посмотрев  на  меня  с  присущим  женщинам  беспокойством,  взяла  телефонную  трубку  и  с  кем-то  стала  разговаривать…

Я развернулся, освобождая место у стойки, и, отойдя в сторону, принялся  рассеянно, не  попадая  в  петельки,  застёгиваться  на  верхние пуговицы шинели, как вдруг  услышал  многоголосый  окрик  из  билетной  очереди:

–Товарищ  солдат!  Подойдите  к  окошку!  Вас  кассир  подзывает!..

Бросив трепать безучастные крючки пуговиц, я на затаившемся дыхании подлетел к заветному проёму и всунул лицо вовнутрь билетной кабины, при этом шапка, свалившись  с головы, колобком покатилась по полу. Кто-то из сердобольных граждан, подобрав ушанку, бережно поставил её боком на узкую столешницу, проходящую вдоль всех операционных витражей.

–Я здесь, девушка! Здесь!.. – радостным переживанием, громко затараторил я, напрочь  забыв  об  элементарном  этикете…

–Вы  какой  размер  головного  убора  носите?..

–Шестидесятый, – растерянно  ответил  я,  опять  окунаясь  в  прострацию  неудачи. – А  что?..

–Да-а, теперь понятно, почему Вы весь не пролезли, а только щёки с ушами… Смотрите, от радости расплывётесь и назад их, в общий зал, не вытащите… Придётся слесаря-сантехника  вызывать…

–А  почему  сантехника?..

–По Вашему кочану, солдат! Других у нас нет!.. Есть билет на рейс в семь тридцать  утра… Ну  что, будем  оформлять?!..

–Конечно! Конечно!.. Так?!.. Алёнка?! Алёнка?! Как же я?! А?!.. –  И,  высунув  назад  голову  из  окошка  в  зал,  суетясь,  полез  во  внутренний  карман  шинели…

Девушка, подняв “смешинковые” глаза, но стараясь подражать деловому тону, с улыбчивой  серьёзностью  промурлыкала:

–Вообще-то, меня величают по-другому… Там, на служебной табличке, написано…

Я,  доставая  поломанную  надвое  плитку  шоколада  “Алёнка”,  быстренько   махнул

 

глазами по карточке: Ф. И. О. – старший кассир Волкова Валентина Владимировна. И, просовывая руку вглубь рабочей кабинки, положил шоколадку ей на стол и тут же жалостливым подхалимажем неудачно “подаккордил” свой презент, не так озвучив ударение  в  её  фамилии:

–Вы не  Волко'ва… Вы  просто  Ангелина  Вовк! В  очереди  засмеялись…

Только вот билетный кассир Валя нахмурилась и вернула шоколадку обратно, с пришлёпным ударом положив её в приёмный лоток, да так, что она ещё треснула на несколько  частей…

–Кушай сам! На здоровье, солдатик! Говорят, шоколад мозговому кровообращению  способствует!..  Военный  билет  давай!..

Я, покраснев, неловко засуетился, убирая переломанный “Алё-можэ” с подноса кассы, мельтеша-доставая документы и деньги, уронил шоколадку на пол, суя её мимо бокового  кармана,  и,  не  заметив  сей  конфуз,  наступил  на  неё  сапогом…

Очередь, наблюдая  за  мной,  сожалеюще  запричитала:

–Ой! Ой! Сынок! Гостинец-то  уронил! Под подошвой он!.. Благодушный  дедуля  подогрел тему:

–Не  поваляешь – не полакомишься! Шишку не набьёшь – не научишься!.. Очередь опять засмеялась…

Я  тогда  в  юношеском  стеснении  не  понял, какую  “синонимную шишку”  он  имел в  виду…

–С Вас семнадцать рублей сорок копеек! – громко оборвал смех голос кассира Волковой.

И  я,  разжав  руку,  протянул  в  окошечко  сложенную “четвертную”...

Получив сдачу и авиабилет с “военником”, отошёл в сторону и  внимательно сверился с информационным табло... Аэропорт Быково, двадцать четвёртое февраля тысяча девятьсот восемьдесят пятого года…Рейс номер… часы – семь тридцать, Ан-24, место двадцать четвёртое… «У мотора?!..» – прикинул  я, не придав суеверного значения трём  “фишкам”  с  числом  двадцать четыре...

Аккуратно сложил всё в целлофановый пакет, обернув его трижды резинкой, и упрятал  за  пазуху,  в  карман  на  пуговицу… «Так   надёжней!..»

Приехав в часть, застал в Ленкомнате Ильяза Токбулатова, который срочно готовил празднично-отчётный  доклад  командиру роты…

–А-а! Привет, Борисыч! А Леденцов здесь рвал и метал, тебя разыскивая… Вот передоверил  мне  меморандий сочинять…

–Ну и сочиняй! Чернила в руки, гусиные перья в задницу – и полёт фантазий реализуется  на  деле… – с  весёлой  пренебрежительностью  пошутил я над возложенными задачами  художника  роты. – А  где Шуба  с  Поденычем?..

Токбулат,  подбоченившись, захихикал:

–Ты не представляешь, Сань!.. Они на той самой генеральской даче! На казарменном положении, восстановительным ремонтом занимаются… А фактически оба денщикуют… Топят баню для гостей, подносят, разносят  и убирают… Шуба  там  ещё  и  за шеф-повара!.. А по вечерам вместе романсы хором поют: «Утомлё-он-ное со-ол-нце-е...»  с «Эх - полным - полной коробушкой... разнообразного вина!..» Упрямый генерал оказался… Говорит,  хочу видеть своих  малышей-шалунов,  которые  по детской  глупости к нему, медведю, без приглашения в гости наведывались… Иначе, говорит, министерский шум подниму!.. Комбат, скрепя сердце, повиновался… «Из пламени – да в банную полынью! Едрит твою за ногу!..» – так и процедил сквозь зубы в кабине машины, попрощавшись   с  генералом…  Я   сам   всё  слышал   и  видел…   Ездил   туда   списки по

 

требуемому стройматериалу составлять… По взаимной договорённости, а вернее сказать, по принуждению генерала они теперь там месяц посуточно дневалить будут… Ой, отожрутся! Нагуляются!.. – завистливой восхищённостью, закатив глаза на потолок, распевным причмоком залебезил Токбулат и хотел было продолжить хвалебный сказ про разухабистую карьер-удачу столяров, но я оборвал его на  взлётном  придыхании, обрисовав  в  шутливо-мрачных  тонах  цинковый  финал  их  хованской  командировки…

–Обожрутся, обопьются  и  если  мишенью с яблоком  на голове  не перестреляются, то скунчаются от банного прелюбодейства, угорев с милашками в парной… Не-е! Что бог ни делает, то всё к лучшему! Вовремя я, значит, в отпуск сматываюсь! По их малышовым выходкам, его предопределённо можно до окончания службы лишиться! А ещё   хуже?!..

–Так  ты  чё?!  В отпуск  уезжаешь?!.. – радостным удивлением воскликнул Токбулат  и  тут же  обидчиво  переспросил: – Когда?.. А чё раньше не говорил?! Скрытый ты,  Сань!  Я  к  тебе  безо  всякой  утайки,  а ты?!..

–Ильяз! Да я сам узнал только сегодня об этом! И про Шубу с Поденычем сегодня только вот от тебя слышу! На какую скрытость мою ты бубой щёки надул?! Ты лучше помоги мне!.. Завтра надо доклад-отчёт по комсомольскому собранию готовить, праздничную стенгазету выпустить и, в общем, вот… – Я вынул из тумбы тетрадь с планами мероприятий и положил её перед художником. – Дерзай, Ильязушка!.. Сам понимаешь, мне завтра необходимо тщательно готовиться к отбытию  на  Родину… Стирать, гладить, чистить, бриться-мыться и постригаться… Видишь, сколько хлопотных дел?! А свалю я из части двадцать третьего, после отбоя… Рейс из Быково в  семь  тридцать утра двадцать четвёртого февраля… И лучше я полночи в зале ожидания проведу, чем заночую в этом нежданно-негаданных сюрпризов бедламном теремке… Так что  хватай  тетради  и  смотри, чего  надо  творить  и  делать!  А  к ротному  я  сейчас  сам зайду… Да! Про мой отпуск пока никому не разбалтывай… Хочется втихаря покинуть часть… Ну, а если кто-то невзначай, соскучившись, поинтересуется, где я, – на полном серьёзе, туманно ответишь: мол, в штабе воркуют и шепчутся – его в увольнении, в кинотеатре, без лишнего шума опричники  в  штатском  заворонковали…  И  добавь:  мол, вас та же участь ждёт, если комсорг не выдержит пыток и развяжет язык… Мож, утихомирят свои шаловливые помыслы по самоходам… Остепенятся  наконец,  задумаются, пока я в отпуске… А я сейчас и Георгия Львовича этим предлогом развеселю… И попрошу, чтобы он старшину и взводных, знающих об моём отпуске, нарочитым  умалчиванием предупредил…

 

 

***

 

Двадцать третье февраля началось с утренним подъёмом, “праздничными мутарствами”…

Построение с поверкой, крики команд и вопли командиров, вновь построение, проверка внешнего вида и развод по отделениям… Наконец, завтрак… Затем общебатальонное построение на плацу части… Поздравительные речи и говношлёпный парад подразделений стройбатовских рот… Комсомольское собрание роты и часовой концерт самодеятельности – разношёрстной группы “двухструнистов” и ударных “бубенистов”  из  Туркестана  с  песня'ми  о  родине…

Праздничный обед с макаронами по-флотски… Потасовка за столами из-за дележа этого десерта… В итоге макароны на форме, на плечах с погонами и на ушах… Построение, хмурые, обозлённые лица… Час перекура и “свободного времени” – выпрашиванья  “оставить  покурить”  и  поисков  офицерских  бычков  около  штаба…

 

Вновь построение… Поверка численного состава и слащавое объявление старшины о намечаемом отправлении в клуб части (находящийся в полукруглом металлическом ангаре) на просмотр индийского художественного фильма “Раба любви”… Казарму сотрясает  от  визга,  воплей  восторга  и  улюлюканий  сынов  Азии…

«Надо же! Умаслили, умаслили лавашный блин! А я думал, третий раз “Ленин в Октябре” покажут…» Но мне уже всякое кино как кость в горле… И надо быть на виду!  Ты – комсорг! Ты – военно-политический атрибут! И нельзя скрыться, спрятавшись в укромном месте, не затаиться за спинами… Ты на празднике Маяк и должен быть в авангарде  всех мероприятий…

Топаю  с  ротой  в  “консервный кинотеатр”,  на  улице  темнеет…

С просмотром  фильма  незаметно  покидаю  кинозал  и  отправляюсь  в  казарму, но и там не нахожу себе утешительного места… Сижу, встаю, хожу, меряя Ленкомнату шагами… Посмеяться и поговорить не с кем… Токбулат дрыхнет в сушилке после двух бессонных  ночей,  Шуба  с  Поденычем  хохочут  на  даче,  развлекая  гостей  генерала… На душе муторно, будто я проглотил морскую медузу, от нескончаемых  перекуров… Никогда в жизни доселе я не ощущал такого “невмочного” поминутного  ожидания  свободы,  как  армейского  отпуска  после  семи  месяцев  службы!..

Дембель?! Это не то… Ты всё равно знаешь: срок службы закончился… Уголовное пребывание?! Так не все даже хотят возвращаться к родным местам… Тянет душу бедовый груз прошлого, и много чего стыдливого и совестливого притупляет остро ноющую боль желания лицезреть родных и близких, друзей, товарищей, подруг и любимых…

А отпуск после года, на закате службы, не всем являлся желанным по многим причинам: по мрачному суеверию, по менее  впечатлительному  и  радостному, следующему  через  месяцы  законному  дембелю,  по  соображениям  экономии…

Не  все  жили  тогда  зажиточно  и  богато… В людской  массе своей берегли, считали и  экономили  трудовую  копейку, сводя  концы  с  концами  и  во многом  себе  отказывая…

Народ  душою,  по юношеской  наивности,  был проще и неравнодушен  друг  к  другу и не был так закомплексован бытовыми проблемами, как поколение “нонешнего – АйФОНя-планшет-времени”… И верил, что на Марсе будут цвести сады, и ехал в богом забытые уголки – строить по призывам партии и комсомолии светлую и счастливую жизнь… И вернувшийся из Армии в городок, посёлок, деревню солдат олицетворял собой большое,  “огласное”  событие…

«Праздник, соседи! Сын из Армии в отпуск приехал! Приходите вечером в гости – радость запячатлить!..»

А праздник требовал затрат, но с ними не считались… Дороже было людское мнение… И  разом  опустошали  подчистую  семейные  годовые  накопления…

И многие солдаты, понимая это, осознанно отказывались от “десятисуточных на Родину…”

Другое дело – поощрительный отпуск до года, то есть в начале службы  или  в  период каких-либо боевых действий, что являлось заслуженной наградой солдату, альтернативой медалям и орденам… Посмотрите! Вспомните фильм-лауреат “Баллада о солдате”,  и  вам  многое  станет понятно…

Время двадцать тридцать, в казарму явилась рота… Ужин  задержался  из-за  рваного, с остановками, просмотра болливудского фильма, негодующих воплей, свиста, топаний ногами и пятиминутных чередующихся сержантских успокоений: «Встать, сесть!!»

“Рабу любви” всё же с горем пополам удалось “запремьерить” в новом клубе, с бурными  овациями  и  солдатскими  слезами  неравнодушия…

 

В Ленкомнату влетел взъерошенный Токбулат… Его, “армейскую интеллигенцию”, сладко спящего на ватных фуфаечках в сушилке, бесцеремонно затоптали в темноте, не включив свет, ввалившиеся “гурьбовым горлопаном” и, вешая на трубные крючки свою дерюжку,  стройбатовская  “матрасня”…

Ильязушка возмущённо махал кулачком в сторону двери, посылая сердечные марийские пожелания, и, подпрыгивая волчком на месте, втягивался в узко ушитые колготные  штанишки,  сползшие  от  коленок  шариками  на  сапоги…

Заметив меня, Токбулат принялся жаловаться на дикие нравы  и  бестактность солдат:

–А?!  Сань?! Ты  здесь?!  Ты  представляешь?!  Сплю я в сушилке… И вдруг во сне…

–Не  представляю,  Ильяз!.. –  нарочито  громко  отрезал  я. – Распластанные  уши  не отдавили?!  Нет?!  А зря!..  Чего  в  Ленкомнате  не  спал?..

–Здесь  очень  прохладно… – обидчиво  надуваясь,  буркнул   художник.

–А ты, получается, как кот бездомный, привыкший спать в подвале на трубах горячего отопления… Мало  того,  в  жаре  голова  чумной  становится,  так  там,  в  довесок ко гнилым запахам, вши бельевые кишмя кишат… А ещё сам себя творческой богемой нарекаешь!  Стыдно,  Ильязушка!  Позоришь  нас,  комсомольский  актив!..

–Ну чё ты, Сань,  в самом  деле-то?! Взъелся  ни с того ни с сего! Я  засмеялся:

–Да шучу, Ильяз, шучу!.. Злой становлюсь  от  тягомотного нетерпения покинуть  вас  и  скорее  на  вокзал отправиться…

–Так  ты  же  сказал,  что самолётом?..

–Ну правильно… Только до аэропорта Быково электричкой с Казанского добираться решил… Время ожидания немного растратить… И вот о чём тебя хочу попросить… На предночной поверке мы запечатлеем своё присутствие громким – “я!”… Пусть все слышат: комсорг Борисов на месте!.. А завтра?!.. Завтра… Ну, как мы с тобой договаривались насчёт инкогнито моего исчезновения? Помнишь?.. Ну вот и расскажешь всем тревожной повестью… В двадцать три ноль-ноль я через окно покину эту бренную казарму, где растаптывают в сушилках индивидуумы… В общем, после отбоя спать не ложись… Проводишь  меня  и  закроешь  окно…

Во втором часу ночи, добравшись до аэропорта Быково, я вошёл в полупустой совмещённый зал билетных касс и ожидания. Пройдясь по рядам фанерно-гнутых скамеечных кресел, поспрашивал малочисленных ночующих пассажиров,  кто  из  них летит  утренним  семичасовым  рейсом  Москва –  Пенза...

Через два проходных ряда сидений пожилая семейная пара, услышав мои беспокойно-кудахтовые  вопросы, откликнулась:

–Мы  до  Пензы!..  А  по  какому  интересу,  служивый,  ты  любопытствуешь?!..

От радостного прилива чувств, что нашёл земляков, я  чуть  не  перепрыгнул длинную скамью и, метнувшись влево-вправо, подавив суетное возбуждение, обогнул проходы  и  подошёл  к  ним…

–Разрешите представиться: Александр Борисов! Направляюсь домой в Пензу… Поэтому и ищу попутчиков по утреннему рейсу… Радостно на душе, и в то же время тревожусь  за  всё… Боюсь  проспать  регистрацию  билетов…

–Да ты присаживайся, солдатик, напротив и засыпай, если что…  Устал, наверное, от службы, а отпуск-то уже у тебя начался… Так что отдыхай, сынок, присмотрим и разбудим…

Я, ещё раз поклонно извиняясь, сверился с номером рейса на ихних билетах и, окончательно успокоившись, сел в кресло, опустил шапку на глаза и, потихоньку подрёмывая,  прислушиваясь  к  информационному  оповещению,  крепко  заснул...

 

Проснулся  я  от  лёгкого  и  настойчивого  потряхивания  моего  плеча…

–Что?!  Регистрацию  объявили,  отец?!..

–Нет, солдатик, ещё  нет… Но объявят минут через тридцать-сорок…  Полшестого  на часах… Сходи в туалет, умойся и приходи кофе индийский пить… Он у меня в немецком  термосе,  ещё  горячим  сохранился…

–Ой, спасибо за заботу, отец! Спасибо!.. Мне  ещё  и  перекурить  надо…  А кофе  и чай  я  в  буфете  попью… Не  хочу  вас  стеснять…

–Да  какие  стеснения,  солдат?!  Земляки  ведь… И сын у меня здесь, под Москвой, в Раменском, в артиллерии служит… К нему и приезжали наведать… Душа-то  переживает… Последыш он у нас… Немного избаловщина, но по природе нежно- чуткий… Цветочек полевой иной раз чурался сорвать, а не то что кого-нибудь словом иль делом обидеть… Ну, смотри, сынок, как знашь; надумашь – подходи, термос у нас большой, литровый…

–Как к Вам обращаются по имени-отчеству? Вчера, извиняюсь, по суете беспокойной  и  забыл  спросить  Вас…

–Семёнычем  величают, Александр…

Я встал, улыбнулся, вспомнив, что три часа назад представился ему именем и фамилией.  Протянул  руку  и  ещё  раз  поблагодарил…

Согласно билету, я занял двадцать четвёртое место, в хвосте “двухвинтового лайнера”.  Семёныч  с  женой  расположились  впереди,  у  кабины  пилотов…

Салон  Ан-24  был  заполнен  пассажирами  не  полностью – чуть больше половины от  посадочных мест…

–Вот, прохиндеи, чего творят-та! А в кассах “Аэрофлота” народ в обморок  падает  от расстройства! У кого-то, может, что-то судьбоносное на кону!.. А они: «Билетов нет! Добирайтесь, гражданин, до Оймякона поездом, а далее на собачьих упряжках…» Безобразие!.. – выразил я полушуточное недовольство вслух, стараясь привлечь внимание  и завязать беседу с угрюмым соседом, который, уткнувшись носом в иллюминатор, невежливо молчал…

Пассажир не то что сделал заметное движение головы в мою сторону – он даже не шевельнул ухом. Зато на меня обратила внимание выходящая из служебного купе симпатичная  бортпроводница.  И  мягким  голосом  поинтересовалась  моим  здоровьем:

–Вы  не  ранены,  товарищ солдат?..

–Нет! А что?! Кровь течёт?!.. – раскрыв широко глаза и вцепившись в подлокотники,  чтобы  вскочить  на  ноги,  крайне  испуганным  удивлением  спросил  я  её.

–Нет-нет, товарищ солдат, кровь у Вас не течёт… – И, брызнув смешком в ладошку, сдержанно добавила: – Успокойтесь, визуально Вы в порядке… С госпиталя военнослужащие частенько летят с сопровождающими… Ещё раз говорю: успокойтесь и потренируйтесь застёгивать страхующий ремень… Он у нас расположен по бокам спинки пассажирского кресла, а  не  на моих  коленках,  куда  Вы  смотрите…  Через  пять  минут будет  объявлен  взлёт…

 

 

***

 

–Аю-шки, сол-да-тик! Про-сы-пай-ся!.. – Бортпроводница смочила салфетку минеральной  водой  и  слегка  побрызгала  мне  на  лицо.  – Просыпаемся!   Аты-баты!..

–А?! Что?! – в суматохе очнулся я, ещё находясь ниточками сознания в растворяющемся  действительностью сновидении…

–Прилетели,  гусарчик… –  проворковала  над  моим  лицом  стюардесса,  кокетливо

 

высунув изогнутый кончик языка сквозь ряды  белоснежных  зубок...  Как вдруг, строгостью подменив взгляд, жёстко резанула повтором: – Прилетели, солдат! Аэропорт Пенза справа по борту! Или тебе, как в песенке Высоцкого, а нам сюды не нада?!.. Тады ой!..  В  Оймякон  мы  дальше  не  летим!..

–А  ты  замужем?.. – по  обыкновению  сироты спросил я,  доставая  портфель  с багажной  полки…

–А  чего  это  бесцеремонно  так,  сразу  на  ты,  солдатик?!..

–Сама  первая  перешла  на  сюды  и  на  ой  с  тадыми…

–Вымётывайся,  служивый,  да  побыстрее!  Мне  ещё  убираться  здесь  надо!..

–Значит, разведёнка…

–Чего?!  Щас  как  тряпкой-то заеду!..

–Пока, ангелочек, пока… Может  быть,  ещё встретимся  на  обратном  рейсе, познакомимся…

–Парашют  не  забудь  у  барыг  в  ДОСААФе  прикупить!..

Я вышел на трап, глубоко вдохнул полными лёгкими морозный утренний воздух, потянулся, разведя руки с пустым портфелем в стороны… «Эх, Родинушка, здравствуй… Вот,  как  обещал,  я  и приехал…»

И  быстренько,  по-школьному  соскочив  по  ступенькам,  побежал  к  выходу  из аэропорта  ловить  без  очереди такси…

–Куда  Армия  драный  портфель  везти хочет?!..

–До  проспекта  Победы,  магазин  “Диета”…

–Ха-ха-ха!.. Там  живёшь,  что  ли?!..

–Да,  в  этом  доме…

–Во, блин! Нарочно не придумаешь! Но как паскудно-символично! Два года на диете – и магазин родной, с подходящим, аналогичным названием… Одни, бл…, плавленые сырки продают да кильку в томате… и ещё спички  с  солью!  Сумоист японскый через неделю сдохнет, а мы всё сумками лавровый лист про запас таскаем!.. Сколько  даёшь, гвардия?!..

–Трояк…

–Маловато  без  очереди-то!  Ладно!  Садись!  Солдатам  скидка!.. Через час, при радостных всхлипах матери, быстро накрыли стол…

И  вскоре  в  квартире  грохотом  затрещали  полы: сосед дядя Федя лихо отплясывал барыню  вместе  с  разошедшимися  на  каблучные  частушки  бабёнками…

 

1986–2012

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

Часть первая

Поех-ха-ли!.. За забором…

Часть вторая

...Как лихо мчались наши кони...

Часть третья

…Крутятся диски…

 

 

 Подписано в печать 00.00.2016

 Формат 60х90/16